Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод)
Шрифт:
Шатаясь как пьяные от лихорадки, кипящей в крови, полуголые люди с трудом втаскивали громоздкую статую в грубой упаковке из травы и коры на скалистые холмы, затем спускали по другому склону, а дойдя до берега очередной реки, без сил падали в грязь, даже не пытаясь прикрыться от безжалостного дождя.
Не месте пересохших русел с застывшими волнами сухого песка, что сверкали на солнце, как альпийские снежные поля, и спокойных зеленых водоемов, на берегах которых гнездились в норах блестящие зимородки и яркие, как самоцветы, щурки, теперь бушевали неистовые водовороты грязно-бурой воды. Бурный пенистый поток
Зуга угрюмо стоял на берегу, понимая, что опоздал: переправляться было немыслимо. Вниз по реке со скоростью лошади, скачущей галопом, пронесся труп утонувшего буйвола с раздутым розовым брюхом и торчащими кверху ногами.
— Придется идти вдоль реки, — проворчал майор, утирая рукавом охотничьей куртки потоки воды, струившиеся по лицу.
— Река течет на запад, — мрачно буркнул Ян Черут.
Дальнейших объяснений не требовалось — на западе лежало королевство Мзиликази, короля матабеле. Экспедиция приближалась к той заштрихованной области на карте, где Том Харкнесс сделал пометку: «Выжженные земли. Здесь пограничная стража короля Мзиликази убивает всех чужестранцев».
— И что ты предлагаешь, о, золотой луч готтентотского солнца? — горько спросил Зуга. — Ты отрастил себе крылья? — Он указал на необъятное водное пространство с неподвижными, как резные украшения, гребешками волн над подводными скалами и затопленными древесными стволами. — А как насчет жабр и плавников? Если же у тебя нет ни того ни другого, может, хоть посоветуешь что-нибудь?
— Пожалуй, — столь же язвительно ответил Черут. — Мой совет таков: во-первых, слушать добрых советов, когда их дают, а во-вторых, бросить в реку вот это… — Он указал на упакованную статую и запечатанный ящик с мундиром.
Не дожидаясь, пока он закончит, Зуга отвернулся и крикнул:
— Сафари! Эй, вы, поднимайтесь! Выступаем!
Экспедиция медленно продвигалась к югу, но маршрут, проложенный сетью рек и затопленных долин, слишком сильно уводил на запад, и Зуга с трудом сдерживал тревогу.
На шестой день дождь стих, сквозь разрывы в тучах проглянула яркая синева небес. Под лучами яростного солнца от одежды повалил пар, и носильщиков перестала бить лихорадка.
Показания хронометра были ненадежны, но в полдень Зуге удалось определиться по солнцу. Судя по широте, они ушли на юг не так далеко, как он полагал, учитывая пройденный путь, а потому, возможно, продвинулись на запад даже дальше, чем показывали неточные вычисления долготы.
— В стране Мзиликази климат суше, — успокаивал себя Зуга, пряча навигационные инструменты в кожаные футляры, — а я англичанин, внук самого Тшеди. Что бы там ни писал старый Том, матабеле не посмеют остановить меня.
Немалые надежды он возлагал и на талисман, каменную птицу.
Майор упорно двигался на запад. В довершение всех несчастий последние крохи мяса съели в тот самый день, как экспедиция покинула руины древнего города.
С началом дождей огромные стада животных, которые прежде собирались у немногих оставшихся водоемов, рассеялись по обширной стране. Все канавки, ямки и лощинки наполнились свежей чистой водой, а выжженные солнцем равнины густо зеленели первыми нежными всходами.
За пять дней похода
Зуга вскинул тяжелое ружье и нажал на спусковой крючок. Изголодавшиеся носильщики у него за спиной повизгивали, как свора охотничьих собак. Пистон резко щелкнул, но ствол не выбросил пламя, и грохота выстрела не последовало, так же как и глухого удара свинцовой пули в живую плоть. Ружье дало осечку, и красавец козел вместе со своим гаремом стремительным галопом скрылся в кустах за тусклой завесой дождя. Стихающий топот копыт звучал насмешкой над охотником. Зуга раздраженно выругался и принялся прочищать ствол шомполом, предусмотрительно снабженным похожим на штопор инструментом. Предательский дождь просочился в ствол, и порох намок так, словно ружье окунулось в бурный коричневый поток.
На шестой день, когда солнце уже палило вовсю, Зуга с сержантом разложили на ровной скале грязно-серое содержимое мешков — для просушки. Носильщики сбросили поклажу и разбрелись в поисках подходящего сухого местечка, где можно вытянуть ноющие руки и ноги.
Вскоре небо снова затянулось тучами, и порох пришлось в спешке собирать обратно. С первыми тяжелыми каплями дождя охотники закутали мешки в истрепавшуюся промасленную кожу и с поникшими головами, голодные и замерзшие, снова побрели на запад. У Зуги звенело в ушах — побочный эффект больших доз хинина, принимаемых в течение долгого времени. Этот звон в ушах в конечном счете мог привести к необратимой глухоте. Однако не помогли даже мощные ежедневные дозы горького порошка. Однажды утром Зуга проснулся с ломотой в костях и тупой тяжелой болью в голове. К полудню его трясло, тело попеременно терзали то пылающий жар, то ледяной могильный холод.
— Сезонная лихорадка, — кивнул Ян Черут со знающим видом. — Она или убивает человека, или делает крепче.
«Некоторые люди, похоже, обладают естественной устойчивостью к этим болезням, и есть основания полагать, что невосприимчивость передается по наследству», — писал Фуллер Баллантайн в трактате «Малярийные лихорадки тропической Африки: причины, симптомы и лечение».
— Посмотрим, прав ли старый черт, — бормотал Зуга сквозь клацающие зубы, кутаясь на ходу в полы мокрой кожаной куртки. Ему и в голову не приходило остановиться и хоть немного передохнуть. Он не делал послаблений ни себе, ни своим людям.
Баллантайн упорно брел вперед: при каждом шаге колени подгибались, перед затуманенным взором вспыхивали искры, оставляя извивающиеся следы, похожие на червячков и мошек. Рука готтентота то и дело ложилась майору на плечо, возвращая заплетающиеся ноги на тропу. По ночам пылающий лихорадкой мозг терзали кошмары, наполненные оглушительным хлопаньем темных крыльев и тошнотворной змеиной вонью. Зуга просыпался с криком, глотая ртом воздух, и Ян Черут, успокаивая, придерживал рукой его трясущиеся плечи.