Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод)
Шрифт:
Робин научила малютку нгуни ассистировать ей при операциях, правильно подносить инструменты и принимать ненужные или испачканные перевязочные материалы и скальпели. Покончив со швами, она одобрительно осмотрела заживающую рану и, не оборачиваясь, сказала Джубе:
— Можешь идти. Если понадобишься, я позову.
Девушка лукаво улыбнулась и шепнула:
— Он такой красивый, белый и гладкий.
Робин вспыхнула, потому что думала в точности то же самое. У Клинтона в отличие от Мунго Сент-Джона тело было безволосым, как у девушки, но с крепкими мускулами, а кожа светилась
— Когда он смотрит на тебя, Номуса, его глаза как две луны, — с упоением продолжала Джуба.
Робин попыталась нахмуриться, но губы сами собой расплылись в улыбке.
— Уходи скорее.
Джуба хихикнула.
— Настало время побыть наедине. — Она сладострастно закатила глаза. — Я постерегу у двери и не буду слушать, Номуса.
Робин была не в силах сердиться, когда девушка называла ее этим прозвищем. Оно означало «дочь милосердия» — вполне подходяще для врача, лучше и не придумаешь. Робин улыбнулась и легким шлепком подтолкнула Джубу к двери.
Клинтон, должно быть, догадался, что они обсуждают, потому что, когда доктор повернулась, он смущенно застегивал рубашку.
Робин набрала в грудь воздуха, словно собиралась нырнуть, сложила руки на груди и сказала:
— Капитан Кодрингтон, я непрестанно думала о высокой чести, которую вы мне оказали, предложив стать вашей женой…
— Однако, — подсказал Клинтон, и она в смущении умолкла.
Тщательно заготовленная речь полностью вылетела из головы. Именно это слово Робин собиралась произнести следующим — «однако».
— Мисс Баллантайн… то есть доктор Баллантайн, я бы предпочел, чтобы вы не говорили всего остального. — Лицо капитана побледнело и напряглось, в этот миг он был по-настоящему красив. — Оставьте мне надежду.
Она покачала головой, но Кодрингтон жестом остановил ее:
— Только теперь я понял, насколько велик ваш долг, долг перед отцом и перед несчастными жителями этой страны. Я сознаю это и глубоко восхищаюсь вами.
Сердце Робин едва не вырвалось из груди: он такой добрый, такой чуткий, так хорошо все понимает… Капитан продолжал:
— Однако я уверен, что вы и я…
— Капитан… — пробормотала она, снова качая головой.
— Нет, — твердо произнес Клинтон. — Вы не заставите меня расстаться с надеждой. Я человек терпеливый и понимаю, что время еще не пришло. Но в глубине души я знаю, что мы связаны судьбой, пусть даже придется ждать десять лет, да хоть пятьдесят.
Такие сроки не пугали Робин. Она заметно успокоилась.
— Я люблю вас, дорогая доктор Баллантайн, и мои чувства никогда не изменятся, а пока прошу лишь вашего доброго отношения и дружбы.
— И то и другое я даю вам с радостью, — с искренним облегчением ответила Робин, ощущая в глубине души легкую грусть.
Иной возможности поговорить наедине молодым людям не выпало. Проводка канонерки по предательским протокам с непостоянными берегами и не обозначенными на карте мелями занимала все время Клинтона. Кораблю предстояло петлять еще двадцать миль в мангровых зарослях, прежде чем на северном берегу реки покажется порт Келимане.
Невыносимую жару усугубляло влажное зловоние ила и гниющей растительности. Стоя у борта, Робин смотрела
От кильватера по протоку расходились волны, накатываясь на илистые берега и вспугивая мелких лилово-зеленых квакв.
За поворотом показались ветхие домики Келимане, над которыми высились квадратные башни местного собора. Штукатурка осыпалась, обнажая неприглядные проплешины с пятнами серо-зеленой плесени, похожей на созревший сыр.
Когда-то здесь был один из самых оживленных невольничьих портов на африканском побережье. Река Замбези служила для работорговцев проторенной дорогой в глубь континента, а река Шире, ее главный приток, вела к озеру Малави и в горные края, откуда гнали тысячи черных рабов.
Когда португальцы под нажимом Великобритании подписали Брюссельское соглашение, невольничьи бараки в Келимане, Лоренсу-Маркише и на острове Мозамбик опустели, однако невольничья дхоу, перехваченная «Черной шуткой», свидетельствовала о том, что грязная торговля на португальском побережье продолжает процветать.
«Как это типично для португальцев», — подумал Клинтон Кодрингтон, с отвращением кривя губы. Сотни лет прошло с тех пор, как португальские мореплаватели открыли эти земли, но колонисты так и остались прикованными к узкой нездоровой полоске побережья, сделав лишь одну безуспешную попытку проникнуть во внутренние районы. Их дома сгнили, империя распадалась, а они все не двигались с места, довольствуясь взятками и вымогательством, набивали серали местными женщинами и смотрели сквозь пальцы на любое зло или преступление, если получали от этого хоть малейшую выгоду.
Встречавшие толпились на набережной, словно стая стервятников в аляповатых пестрых мундирах. Даже самые низшие таможенные чины нацепили потускневшие золотые аксельбанты и разукрашенные шпаги.
Если не проявить твердость, впереди ждут бесчисленные формы и декларации, неизменная протянутая рука и алчное подмигивание. Нет, на сей раз все будет иначе. Это корабль военно-морского флота ее величества.
— Мистер Денхэм, — громко приказал Клинтон, — выдайте часовым на якорной стоянке пистолеты и абордажные сабли и следите, чтобы никто не поднимался на борт без разрешения вахтенного офицера.
Он повернулся к Зуге и обменялся с ним коротким рукопожатием. За время плавания у них обнаружилось мало общего, и прощание вышло прохладным.
— Не нахожу слов, чтобы отблагодарить вас, сэр, — торопливо произнес Зуга.
— Это мой долг, майор.
Зуга бросил взгляд на сержанта Черута, строившего солдат на палубе. Готтентоты стояли в полном походном снаряжении, мечтая скорее оказаться на берегу после скучного плавания.
— Мне нужно присмотреть за людьми, капитан, — извинился Зуга и поспешил на бак.