Полет в лесные дебри

Шпанов Николай Николаевич

— На разрывное!

— Есть разрывное!

Всею тяжестью висну на красной возже разрывного полотнища [4] . Щелкает карабин. Напрягаю все силы, чтобы отодрать разрывное. Однако и постарались же его приклеить. У меня уже нет больше в запасе ни единой дины, а разрыва все нет. Видя мое положение, рядом со мной на возже повисает и Канищев. По его собственной оценке в нем «три пуда и восемьдесят пять фунтов», однако, и этого груза оказывается недостаточно. Выхода нет, бросаем разрывное и оба на клапан. Уже не хлопками, а непрерывным открытием стараемся избавиться от возможного количества газа. Но это не делается в

одну минуту. Наша корзина как погремушка хлопает по вершинам деревьев. Аэростат, гонимый порывами резкого ветра, тянет по соснам все дальше и дальше от облюбованной нами прогалины. Наконец, у него нет уже сил тащить за собой засевший среди стволов гайдроп. Он озлобленно бьется, не оставляя ни на секунду в покое корзину и грозя выкинуть из нее все содержимое. Ценою ободранных рук мне удается зачалить клапанную стропу за здоровый сук соседней сосны, и мы снова делаем попытку вскрыть разрывное, но все напрасно. Тогда мы решаем переложить эту работу на сам аэростат и в удобный момент накоротко зачаливаем и разрывную за дерево. Огромным желтым пузырем оболочка бьется в вершинах, плеская и громыхая своей толстой резиновой тканью.

4

Разрывное полотнище — часть оболочки аэростата, вырываемая при посадке для быстрого выхода газа.

Так или иначе, а посадка совершена. Обтираю кровь с ободранных рук и совершенно обессиленный опускаюсь на борт корзины, который служит нам теперь полом. А пол стоит за спиной совершенно отвесно. С удовольствием вижу, что все приборы совершенно целы, только легкая трещина легла на стекло альтиметра. Все в порядке.

— Ну там видно будет, а пока айда покурить. Помогите-ка мне немного подтянуть гайдроп, чтобы приспособить его вместо лестницы с нашего третьего этажа.

Через, пять минут грузная фигура Канищева уже скользит по гайдропу вниз и, коснувшись почвы, сразу уходит по колено в воду. Избранная нами для посадки прогалина оказалась просто гнусным болотом.

II. Пять дней в лесных дебрях

— Ну-с, итак решено, идем на северо-запад, пока не выберемся к реке. По карте совершенно ясно, что мы должны выйти к воде, держась такого направления. Вопрос только в том, как до нее далеко. Ведь в бинокль до; последней минуты не было видно воды поблизости?

— Увы, — все сухо кругом. Если, конечно, не считать того, что мы сейчас стоим почти по колено в воде.

— А что, маэстро, ведь дело в общем табак с провиантом-то. Что вы, как завхоз, имеете пред'явить?

— Восемь бутербродов, полфунта печенья, плитка шоколаду и полбутылки портвейна.

Не густо, милая Августа. Ну и как же все это распределить? Надо считать, что в самом худшем случае нам придется итти не больше восьми суток. А на них, судя по карте, можно вполне рассчитывать. Поскольку же это выходит на нос в сутки?

— Полбутерброда, одна бисквитка, полпалочки шоколада и по глотку портвейна. Да вот с голубями надо решить еще что делать. Ведь не жарить же их?

— Ну их мы пока понесем, а там видно будет.

Итак, прошу вас, маэстро, вперед. Компас в руки и айда. Значит" решено: западо-северо-запад. Пошли?

Пошли.

На деле оказалось еще недостаточным решения итти. Не больше чем через десять шагов дали о себе знать кое-как упакованные в балластных мешках приборы. Цепляясь за сучья, слезая с плеч, они не давали итти Канищеву, на долю которого выпала эта нагрузка, более легкая, но зато более громоздкая и неудобная. Через какой-нибудь час эти мешки превратились уже в его личных заклятых врагов, бороться с которыми тем

труднее, что руки еще заняты корзинкой с голубями.

Так мы идем часа три, кружа между тесно сгрудившимися вокруг нас стволами, поминутно теряя основное направление из-за необходимости обходить слишком глубокие места болота или непроходимые нагромождения древесных стволов.

Эти три часа нас вполне убедили в том, что путь оказывается несравненно более трудным, чем мы предполагали. Надо бросить громоздкую корзинку с почтарями.

— Ну-с, маэстро, давайте решать будем жарить этих птах или выпустим их.

— Голосую за выпуск.

— Возражений нет. Давайте записки.

На старом скользком стволе открывается походная канцелярия.

Под резиновые браслетики на трепетных розовых лапках засунули эти записки.

Подброшенные вверх, обе птицы дружно проделали размашистый круг и взяли направление прямо на Север. Вероятно пошли на Яренск.

ГОЛУБЕГРАММА.

Срочная. Доставить немедленно к первому телеграфному пункту. Всякий нашедший должен вручить местным властям для отправки.

Сели в болоте в треугольнике Сольвычегодск — Яренск-Усть-Сысольск. Думаем, что находимся в районе реки Лупьи или Налы. Будем итти по компасу на Северо-Запад или Западо-Северо-Запад. Однодневный запас провианта разделили на восемь дней. Итти очень трудно. Выпускаем обоих голубей.

Канищев. Шпанов.

И почти уверенные в том, что наши птицы дойдут до людей, мы отправились дальше.

Природа против нас. Непрестанный дождь уже успел промочить нас до нитки. Кончилось болото, но зато начался густой бор с беспорядочно наваленным буреломом. Оторопь берет, когда упираешься в кучу наваленных друг на друга стволов. И горизонтально и наклонно лежат двухобхватные великаны, наполовину истлевшие на своем вековом кладбище. Уютный зеленый мешок прикрывает гнилые навалы, куда нога проваливается выше колена. Мне искренне жаль Канищева, которому вдвое труднее, чем мне, выбираться из таких западней.

Так, с небольшими передышками прем до сумерек. К самой темноте залезаем в какую-то совершенно безвыходную дыру, из которой от усталости уже не можем и выбраться. Со всех сторон из неуютной мокрой темноты на нас глядят навороченные груды стволов, высокие вершины сосен теряются в темнеющем небе. Мой спутник окончательно вымотался. Сквозь хриплое дыхание, почерневшими от жажды губами он заявил:

— Ну, как хотите, маэстро, а я пасс. Больше итти не могу. Давайте здесь ночевать.

Выбрали место между стволом высокой сосны и прильнувшим к ней кустом… Наскоро набранный хворост должен был спасти нас от лежания в воде. Попытка развести костер не увенчалась успехом. Бились с хворостом, с гнилыми щепками и берестой. Все было напрасно. Непрестанный дождь делал свое дело, и намокшее дерево с шипением гасло под струями плакавшего неба.

Усталость взяла свое, и оба заснули. Правда, наш сон не был особенно крепким. Намокшее платье остыло, и холод быстро овладел нашими усталыми телами, — которым трудно было отогреться под насквозь промокшей шинелью Канищева. Мое теплое пальто служит подстилкой.

Чуть забрезжил рассвет, мы уже на ногах. Не скажу, чтобы мы отменно выспались, а просто немыслимо лежать от трясущего точно в лихорадке озноба. Даже натянутый на голову резиновый мешок от карт перестал греть. Решили двигаться в путь. Но сначала поели: по полпалочке шоколада и по глотку портвейна. Канищев взмолился, и решили выпить половину оставшейся у нас бутылки нарзана.