Полежаевские мужички
Шрифт:
Вот бы теперь определить, где север, где юг, — а то попусту ноги ломать не резон, еще пригодятся: Митька чувствовал, что забрались они далеко и, если даже выберутся сейчас на дорогу, до дому топать и топать. А как определишь? На поляну бы вылезти — там хоть небо видать, — по Полярной звезде сориентировались бы. Так где они в вековечном лесу, поляны? Лес и лес… Хоть бы на муравейник наткнуться — у него южная сторона более пологая, чем северная, — но в темноте разве что-нибудь разглядишь, проскочишь мимо, если скипидарный запах
— Ребята, нюхайте все, муравейник надо найти, — посоветовал Митька. — По муравейнику определим, где юг, а где север.
Володька Воронин сразу повел носом, будто ищейка. С Володькой никогда горя не хватишь: что ему скажешь, то и будет делать, нюни ни при каких обстоятельствах не распустит. А вот Алик…
— Я не собака, — словно прочитал Алик Митькины укоры в свой адрес. — Я не муравейники вынюхивать с вами пошел, а грибы собирать. Это вы меня заблудили, вы завели сюда, вы и нюхайте…
— И на небо поглядывайте, неплохо бы Полярную звезду разыскать…
Митька не хотел устраивать в лесу перебранку. Что толку-то, до хрипоты друг на друга выкричишь голос. Ну, оплеухами обменяешься, а из лесу-то выходить вместе. Некогда выяснять виноватых. Вот уж домой выберемся, тогда душеньку отвести можно. А в ночном лесу закричишь — на себя же беду и накличешь. Это он тебе только кажется нехоженым да забытым, полежаевский лес. А он забыт человеком, но не зверьми. Может, в ста шагах от тебя рысь на суку сидит, дожидается, когда ты один останешься. А может, из-за соседнего дерева следит за тобой медведь.
Алик Макаров человек приезжий, а Митька с Володькой тут родились и наслышались про свой лес всякого, и насмотрелись всего — и как овец волки резали, и как корову медведь подвалил, и как дед Спиридон прибежал, исцарапанный рысью. И все среди бела дня это было, а тут темная ночь. Плечом к плечу надо держаться, шаг в шаг ступать.
— Да чтобы я еще с вами связался, чтобы я за грибами когда пошел — ни в жизнь, — не унимался Алик. — Из-за каких-то поганых подберезовиков рисковать своей жизнью…
Вовка все-таки не утерпел, сунул ему тычка. Алик всхлипнул и замолчал, не решился дать сдачи. Но в знак протеста высыпал из своей корзины грибы, расшвырял их ногами.
— Давай, давай, паникуй, — мрачным голосом предостерег его Митька и рассказал для острастки про деда Спиридона.
Алик выслушал его молча — то ли поверил, то ли нет, неизвестно.
Но видно, засело что-то в мозгу. Уж порядочно отошли от того места, где Митька рассказывал про Спиридона, Алик вдруг и скажи:
— Если зверь встретится, убегать нельзя. Убегающего он будет преследовать. Я в книжке читал, даже от тигра нельзя бегать…
Посмотрели бы на тебя, как ты перед тигром будешь стоять.
— Не-е, от медведя так лучшее спасение на дереве, — возразил Володька.
Лес будто подслушал их разговор, решил проверить, кто чего стоит.
Тяжелой волной, со стоном и скрипом,
И вдруг кто-то невидимый дико захохотал над деревьями, а потом как крикнет:
— Ух-ух-ху!
Мурашки забрались под рубаху от сумасшедшего смеха. Митька невольно рванулся к дереву, прижался к стволу. Володька обхватил елку руками с другой стороны. А Алик, накрывшись пустой корзиной, присел на корточках там, где его застал крик.
Эхо размножило наполненный жутью голос и прикатило назад ослабленным расстоянием, но по-прежнему устрашающе знобким:
— У-хху-ху-у…
Кожа от него покрывалась пупырышками не только по спине, но по всему телу. Алик ползком добрался до дерева, к которому жались ребята, уцепился за Митькину ногу.
Наверху затрещало, будто кто-то обламывал сучья, тяжело завозилось, вздыхая, и защелкало костяными палочками.
— У-ху-ху…
Митька-то уже догадался, что это филин, но все равно не мог унять дрожи в коленях.
— Пошли, — поторопил он ребят, чтобы быстрее миновать сатанинское место, а где там пошли, Алик уцепился за колени, и шагу не сделать. — Да филин это, пошли…
Говори ему сейчас хоть соловей, страху уже не убавить.
И в это время филин вверху завопил, будто ему защемили железом лапу и он не мог ее вырвать, бил и скреб когтями по незакрепленному листу жести, а потом все же высвободился и снова захохотал: ну, что, мол, моя взяла, вот уж теперь-то я вам покажу-у-у…
Володька сунул в рот пальцы и свистнул. Филин притих.
— Вот я тебе, лешачине! — крикнул Володька, и оттого, что над примолкшим лесом полетел человеческий голос, скованность отступила.
Митька, пытаясь прежней озабоченностью показать, что ему не страшно, зябко поежился и вздохнул:
— За Полярной звездой, Володя, следи. Вдруг увидим…
— Да чего там «следи», — встрепенулся Володька. — Я сейчас на дерево залезу… Оттуда-то видно.
Володька оставался самим собой. Его, пожалуй, и филин-то держал в напряжении только до тех пор, пока кричал, а утих сатанинский смех, и у Вовки от него ничего не осталось в памяти. Но нет, голос, кажется, и у Володьки перехватывает, а то бы чего ему самого себя повторять.
— Сверху-то все небо видать, — бодрясь, шумел он, — сучьями небо не застит. Оттуда и Полярную звезду разыщу.
Он уже поставил корзину с грибами у ног, подтянулся на руках, взобрался на первый сук.
— Ой, Володь, не сорвись, — предостерег его Митька.
Но Володьку предостережения будто подхлестывают.
— Ну уж, скажешь, — выдохнул он и перебрался на сучок выше.
После того страха, который им довелось пережить, Володьке, наверно, и в огонь лезть не страшно, а тут всего лишь на дерево…