Полежаевские мужички
Шрифт:
— Володя, не лазь… Лучше муравейник найдем.
А Володька уже карабкался ящерицей, скрипел о ствол резиновыми сапогами.
— Ничего, — отдуваясь, сипел он сверху. — У меня глаза к темноте притерпелись. Я как кошка вижу…
— Да хоть бы не здесь, а то у филина, может, гнездо тут… Кинется еще оборонять от тебя…
С филином, конечно, лучше не связываться. Кто его знает, нападает он на человека иль нет. А уж раз забрели в его царство, лучше пооберечься.
Благоразумие взяло верх и над Володькой. Он спустился вниз. И, словно оправдываясь, вздохнул:
— Не
Алик опять затянул свою песню:
— Ребята, да бесполезно же все… Давайте утра дождемся.
Ох, Аличек, не знаешь ты, что полезно, а что бесполезно. Ходить, ходить надо, чтоб не замерзли — ночь-то приближается зубостучная.
На этот раз и Вовка не обратил внимания на Аликово нытье, был весь в себе, Митьке даже показалось, что его пробирает дрожь.
Отошли немного в сторону, и снова Володька поставил корзину на землю:
— Эх, была не была. — Он поплевал на ладони. — Ну, ребята, ждите меня. — Будто они могли убежать, оставить его на дереве.
— Володька, не суетись, осторожнее, смотри. Ты человек горячий — может, я полезу?
— Еще чего? Мне мысль пришла, я и полезу.
Алик, видать, тоже загорелся надеждой.
— Полезай, полезай, Володя, — подбодрил он Володьку. — Надо же какое-то принимать решение.
Ох, умник, уже ночевать под деревом пропала охота… Теперь собрался на чужом горбу в рай проехать? Митька все еще не мог простить ему прежнего нытья: нет хуже, когда под руку ноют; тут и без того кошки на сердце скребут, а он еще добавляет.
Володька прошелестел нижними лапами елки и стал совсем неразличим в темноте. Сверху сыпалась омертвевшая хвоя, льнула к Митькиной шее.
— Володя, осторожнее, — уговаривал Митька. — Обеими ногами на один сучок не вставай…
— Не маленький, — долетел сверху выдох.
Уже устал, наверно. Эх, Митьке надо было бы самому лезть, не так бы болело сердце. Сам-то Митька, прежде чем сучку довериться, рукой бы за него ухватился, повисел бы на нем, страхуя себя ногами, а уж только потом как следует обратал.
— Володя! Ну, как там?
— Да еще высоко до неба…
Ой, не поторопил ли Митька его этим окриком? Еще воспримет Володька вопрос как понукание — тогда беда.
— Володька, ты вверху осторожнее, там сучки ненадежные.
И Алик запел в унисон:
— Ты, Володя, не торопись.
Уж не высовывался бы. Зла на этого Алика не хватает.
Володька зацепился, видно, рукой за еловую шишку, она оторвавшись, проскользнула сквозь разлапистые сучки, гулко ударилась о землю.
— Ух, черт, гибкая очень, — выругался в темноте Володька, — видно, подобрался к вершине.
— Так и не лазь выше.
— Ага, Володя, не лазь, — поддержал Алик.
Вверху стало тихо. Митька представил, как Володька, держась одной рукой за ствол дерева, другой отводит упругие лапы от лица, чтобы отыскать глазами Полярную звезду.
— Ну, видишь ли чего?
— Да вижу, а понять не могу, она или нет…
— Она самая яркая, — подсказал Митька, а Алик,
— Ты звездный ковш ищи, Большую Медведицу, тогда не запутаешься.
Эх, тебя бы самого этот ковш-то искать заставить… Думаешь, перед Володькой ровное поле открылось? Черта с два! В лесу на какое дерево ни взбирайся, другие всегда будут заслонять белый свет. Покрутишься еще вокруг ствола, пока просвет найдешь.
— Ковша-то никак не могу полностью разглядеть, а черпачок вижу, — наконец подал голос Володька.
— А звезда яркая? — уточнил Алик. Похоже, научную обработку данных он собирался брать на себя. Ну как же, Алик с первых дней приезда в Полежаево объявил, что он в своем Улумбеке, где раньше учился, занял первое место на математической олимпиаде. Восьмиклассников даже обошел, потому что соображать не умеют, а задачки — на сообразительность: если склонность к соображению есть — и пятиклассник решит. Кто его знает, Алика, может, и правду рассказывает. В табеле-то, показывал, за шестой класс по всем предметам пятерки. А здесь, в Полежаеве, надумал вот беспроволочный телефон изобретать, — ребята видели, говорят, лампочки какие-то понатыканы в ящике, проводки, батарейки — наушники наденешь, так писк слыхать. Получится этот телефон, не получится — другое дело. Но факт — смыслит чего-то, раз делает.
— Володя! — крикнул Алик. — Я буду вокруг твоего дерева ходить и тебе голос подавать, а ты сразу командуй «стоп», когда я остановлюсь на той стороне, где Полярная звезда.
Смотри ты, удивился Митька, действительно соображает. Митька как-то не подумал о том, что Володька, спускаясь с дерева, не один раз винтом ствол обовьет — разве вспомнишь тогда, где звезда горела. Соображает и вправду.
— Здесь? — кричал Алик.
— Иди, иди…
— Здесь?
— Не в ту сторону идешь… Назад повороти…
— Да ведь все равно по кругу, — возразил Алик, но повернул назад. — Здесь?
— Не могу понять, где ты. Еще раз крикни.
— Здесь?
И Митька подскочил к Алику:
— Здесь?
— Ага, там!
Ну, теперь живем, сориентировались… На юг двинем, на какую-нибудь, но выйдем проселочную дорогу. Это уж точно.
И вдруг Митька похолодел, у него сжало сердце: надолго ли хватит им этой сориентированности — пятнадцать, двадцать деревьев обогнут — и опять закружились… Если бы Полярная звезда всегда над тобой светила… А она неизвестно где. Не будешь же за ней через каждые сто шагов на деревья лазить…
Володька спустился на землю герой героем.
— Ну, братва-а! — И Алика с Митькой по спинам похлопал. — Неизвестность кончилась… Теперь живем!
«Сказать или не сказать?» — колебался Митька. Скажи, так Алик опять расхнычется, изведет нытьем. А не скажи… Через пять минут сами поймут, когда один будет тянуть в одну сторону («Там звезда!»), другой — в противоположную («А мне кажется, там!»). Нет уж, лучше по правде, чтобы ко всему быть готовым.
Володька уже обнимал Алика, забыл, что каких-то десять минут назад тычка давал. И Алик забыл обиду, будто уже пришел в Полежаево, обнимал Володьку-спасителя.