Полицейское управление (сборник)
Шрифт:
— Луиза Бардвелл.
— Галлахер когда-нибудь обсуждал с вами денежные дела, рассказывал о своей личной жизни или работе?
— Никогда. Мы занимались только этим делом, и ничем другим. Он был большим любителем. — Она склонила голову набок, словно пытаясь ухватить ускользающее воспоминание. — Только однажды он рассказал мне о приятеле, с которым собирался провернуть какую-то денежную сделку.
— Он упомянул имя приятеля, рассказал об этой сделке?
— Нет.
Валери Кларксон была четвертой по счету свидетельницей. Но она
В три часа дня детективы 93-го участка трапезничали. Три большие пиццы, две упаковки «Миллер Лайтс», по шесть банок в каждой, и комплексный обед для сидевшей на диете Хиггинс. Кристофер сидел в углу у телевизора, наслаждаясь своей обожаемой мыльной оперой. Облокотившись о стол, Крошка Биафра обсуждал с женой по телефону домашние дела. Потрясая перед носом столпившихся у стола детективов коркой хлеба, Хиггинс вскрикнула:
— И все-таки Джо Галлахер был извращенцем!
— Женщины и скачки — такие пороки, которые не по карману лейтенантам, — подал голос Кристофер, не отрываясь от экрана, где Джон собирался признаться в неверности своей невесте.
Отрезав кусок сыра, Лью Броуди сказал:
— Может быть, Галлахера шантажировала какая-нибудь женщина, вымогая у него чеки?
— И у этой женщины была подруга, которой та поделилась с Галлахером, — вступил в разговор Колон, облизывая корку и вожделенно глядя на грудь Хиггинс. — А потом ее отшила, и та его пришила.
— Кто знает? — ответила Хиггинс, отвернувшись от Колона и сложив руки на груди.
Крошка Биафра швырнул трубку и подошел к остальным, бормоча проклятия. Сев в кресло, взял бутерброд и покачал головой.
— Что случилось? — спросил Броуди.
— Проклятая баба! — сказал Крошка Биафра. — Половину моей зарплаты она тратит на учителей. Я плачу за уроки музыки, балета, красноречия, чтобы дети разговаривали как белые люди. Во всей стране нет второго чернокожего ребенка, которого за деньги учат играть в баскетбол, только наш.
Лью Броуди задумчиво покачал головой.
— Именно так и случается, когда берешь жену из гетто.
Все молчаливо согласились. Броуди вскрыл банку пива, швырнул крышку в корзину и, нарушив молчание, сказал:
— Думаю, его пришили по просьбе подружки. — При этом он скользнул ладонью по гульфику и почесал свои причиндалы.
Хиггинс отвернулась.
— Противно смотреть, — произнесла она и вышла из комнаты.
— Куда вы направились, синьорита? — крикнул ей вслед Колон.
— В ресторан, пообщаться с нормальными людьми, — бросила она через плечо.
Отрезав еще один кусок, Крошка Биафра сказал:
— А все-таки зря бабам разрешают здесь работать.
Скэнлону надоело просить их следить за собой в присутствии Хиггинс. Вообще-то ему предписывалось это делать, но он нутром чуял, что лучше не стоит. Пусть сами разбираются.
Хиггинс возвратилась через двадцать минут. Детективы убрали со
— Следственная бригада Девяносто третьего участка, Сакиласки у телефона.
Вымышленный детектив Сакиласки заменял полицейским автоответчик. В каждой бригаде был такой сыщик-призрак. Хиггинс насторожилась, прикрыла трубку рукой и, взглянув на Скэнлона, произнесла одними губами:
— Это ее сын, доктор Циммерман.
— Да? — проговорил Скэнлон, беря у нее трубку.
Зычный бас. Собеседник осведомился, установлено ли что-нибудь по делу об убийстве его матери. Доктор Циммерман заявил, что все родственники очень обеспокоены, а полиция не смогла выкроить минутку, чтобы связаться с семьей и сообщить, как идет расследование.
— Мы хотели подождать еще день или два, а потом приехать к вам, — ответил Скэнлон.
— Мы все дома. Буду благодарен, если вы приедете завтра.
В субботу у него обычно был выходной. Скэнлон не намечал на этот день ничего, кроме похода в прачечную и встречи со своей подружкой Салли де Несто. Взяв карандаш, торчавший из банки из-под кофе, он записал адрес и пообещал приехать завтра же, около часа дня.
Колон с удивлением посмотрел на него.
— Но ведь завтра у тебя выходной.
— Долг вежливости, — произнес Скэнлон, открывая дверь своего кабинета.
— Что такое «долг вежливости»? — спросил Колон.
— Это означает, что неплохо бы хоть чему-нибудь научиться! — ответил Броуди, запуская пустой банкой в корзинку для бумаг.
Сержант Джордж Харрис попросил и получил четырехдневный оплачиваемый отпуск по похоронам. Он должен был стоять у гроба в парадном мундире, белых крагах и с траурной ленточкой на расшитом золотом рукаве.
Предполагалось, что все члены подразделения Галлахера примут участие в его похоронах. Устав патрульной службы предписывал им носить на рукавах мундиров траурные повязки, надев их в день смерти товарища. Снимать их полагалось в полночь десятого дня. Остальные полицейские должны были носить знаки траура со дня смерти коллеги до полуночи того дня, когда состоится погребение. Как друг и сослуживец покойного, Харрис отнесся к этому очень ответственно. Именно ему было поручено встречать скорбящих полицейских, стоявших в очереди у закрытого гроба, чтобы почтить память коллеги. Именно ему было поручено снять золотой лейтенантский значок с крышки гроба при выносе тела из похоронного бюро и вернуть его в главную канцелярию. На него же возлагались все заботы о скорбящих родственниках.
Харрис пришел в 93-й участок без нескольких минут три. На нем были джинсы и голубая рубашка.
— До меня дошли слухи, что Джо Галлахера застрелили по заказу, — представившись, сказал Харрис.
Скэнлон посмотрел на ухоженные ногти и ковбойские сапожки Харриса.
— Откуда такие сведения? — спросил он.
— Так считают в Сто четырнадцатом.
— Понимаете, мы не хотим, чтобы это просочилось за наши стены. Особенно в газеты.
— Значит, это правда?
— Мы еще точно не знаем.