Полиция памяти
Шрифт:
Очень долго он будто сдерживал что-то в груди, но в итоге раскрыл-таки рот и медленно выпустил струйку дыма.
* * *
— Ого! Зябко тут…
— Я сейчас печку разожгу. Только она совсем древняя, разгорится не сразу. Вы уж простите…
— Ну что ты, это от реки прохладно… И даже уютно по-своему. Не беспокойся.
Мы начали спускаться в подвал. На темных ступеньках он, чуть смущаясь, подал мне руку.
— Да тут просторней, чем я думал! — протянул он, оглядывая
— После маминой смерти папа не мог спускаться сюда. Так что здесь теперь полное запустение…
Сама я не была здесь, пожалуй, с тех пор, когда постучались Инуи.
— Ну… будьте как дома! — пригласила я.
Медленно поворачиваясь, он долгим, пристальным взглядом осматривал все вокруг — мелочи на мамином верстаке, стеллаж с инструментами; на верхней полке — пять статуэток, которые принесла семья Инуи, стеклянную дверь в прачечную, деревянные стулья… И хотя ничего интересного тут не было, R обошел все углы помещения, останавливаясь в каждом надолго — так, словно хотел вобрать в себя без остатка холод и запустение всех последних лет.
— Там в ящиках ее записки, черновики… Можете посмотреть, если хотите, — разрешила я. И он брал мамины бумаги с той же бережностью, с какой всегда читал мои рукописи. Стоило ему шевельнуться, как вокруг него тут же танцевали мягкие тучи пыли вперемешку с каменной крошкой. Через окошко под потолком к нам заглядывало чистое, без единого облачка, небо. Иногда с реки доносило плеск выпрыгнувшего из воды карпа.
— А здесь у вас что? — спросил он, обогнув лестницу и остановившись перед комодом с рядами маленьких ящичков.
— Здесь мама когда-то прятала… секретные мелочи.
— Секретные мелочи?
— Да. Как бы объяснить… Ну, всякие странные вещицы, которые… о которых я никогда…
Не подобрав нужных слов, я запнулась и умолкла. А он принялся выдвигать из комода ящик за ящиком. Все они оказывались пусты.
— И от них ничего не осталось?
— Когда я была маленькой, в каждом ящичке хранилась какая-нибудь отдельная вещица. В перерывах между работой мама часто мне их показывала. И о каждой рассказывала какую-то удивительную историю. Такую, что не вычитаешь ни в одной книжке с картинками.
— Так почему же здесь пусто?
— Не знаю. Однажды я вдруг обнаружила, что все отсюда исчезло. Думаю, это случилось в самом разгаре той суматохи, когда маму забирала полиция.
— То есть полиция их конфисковала?
— Нет. Сюда они не спускались. Тайну нашего комода знали только мы с мамой и больше никто. Даже от папы скрывали… Скорее всего, мама как-то сумела избавиться от этих вещей за пару дней до того, как за ней пришли. Мне тогда было десять, и я понятия не имела, что означают все эти вещицы. Но всем сердцем почувствовала их опасность, когда маме прислали повестку. Она же успела их то ли выкинуть, то ли куда-то спрятать, то ли отдать на хранение кому-то еще.
— Вот как…
Чтобы не стукнуться головой о ступеньки, R пригнулся и потянул на себя один из ящичков. Наверняка перепачкает все руки ржавчиной, встревожилась я.
— Ты можешь вспомнить,
Он посмотрел на меня в упор. Солнечные блики сверкали на линзах его очков.
— Да я и сама иногда просто взрываюсь от желания вспомнить. Ведь это было самое драгоценное — наше с мамой время вдвоем… Но все бесполезно. Картинки не возникает. Помню выражение маминого лица, ее голос, запах подвала. Но все, что тогда лежало в ящиках комода, вспоминается как нечто размытое и бесформенное. Так, будто именно этот конкретный участок моей памяти просто взял и… растворился.
— И все-таки попробуй описать то, что помнишь, — попросил он. — Пусть даже очень размытое. Любую, самую незначительную деталь.
— Ну что ж…
Я уперлась взглядом в комод. Когда-то он, без сомнения, был очень изысканным, но теперь это жалкая рухлядь: лак облупился, ручки заржавели, в щелях вековая пыль. На некоторых дверцах еще виднелись следы от наклеек, которыми я когда-то помечала отдельные ящики.
— Больше всех остальных вещей, — заговорила я после долгой паузы, — мама дорожила сувениром, который остался от бабушки. Его она прятала вот здесь, во втором ряду. Это был зеленый прозрачный камешек, маленький и очень твердый, похожий на выпавший молочный зуб. Наверное, я и запомнила это потому, что у меня как раз выпадали первые зубы, не знаю…
— Красивый камешек? — спросил R.
— Наверное, да… Потому что мама часто доставала его и смотрела, как он переливается в лунном свете. Но в моей душе тот камень не вызывает вообще никаких эмоций. Ни умиляться ему, ни обладать им лично мне совершенно не хочется. Все, что я помню, — это каким холодным он был, когда она однажды положила его мне на ладонь. И даже теперь, когда я стою перед этим комодом, моя память похожа на гусеницу шелкопряда, которая спит как убитая в своем коконе…
— Ничего не поделаешь! Именно так себя чувствуют все, кто встречается с тем, чего больше нет… — сказал R, поправляя очки на носу. И вдруг добавил: — А назывался тот камень, случайно, не изумруд?
— И… зум… руд?? — бормотала я снова и снова. И каждый раз чувствовала, что где-то в самых потайных закоулках моей души это слово отдается едва различимым эхом. — А ведь точно… И-зум-руд… Да, именно так! Но… откуда вы это узнали?
Несколько секунд он молчал. А потом вместо ответа принялся снова открывать ящички комода. Ржавые ручки на дверцах сдавленно лязгали. Так продолжалось, покуда он не выдвинул крайний ящичек слева в четвертом ряду. Тут его руки замерли, и он повернулся ко мне.
— А здесь, кажется, хранились духи? — спросил он.
«Да откуда вы…» — едва не воскликнула я, но прикусила язык.
— Запах еще остался, — пояснил он и, положив мне руку на спину, легонько подтолкнул, чтобы я наклонилась поближе. — Чувствуешь?
Я принюхивалась, набирая полную грудь воздуха, вспоминая этот аромат на маме и то, как она собиралась нанести его на меня. Но все равно внутри меня не шевелилось ничего, кроме сырого, затхлого воздуха. Даже рука R на моей спине ощущалась живее, чем память об этом аромате.