Полиция памяти
Шрифт:
— Простите, — вздохнула я и покачала головой.
— Ты ни в чем не виновата, — сказал он. — Слишком уж это непросто — вспоминать то, что уже исчезло.
Он задвинул ароматный ящичек на место и несколько раз поморгал.
— Но я помню все, — добавил он. — И красоту изумруда, и запах духов. Из моего сердца ничто не исчезает никогда.
9
Чем глубже зима, тем плотнее кутается остров в свое одеяло из тяжкого, спертого воздуха. Солнце совсем потускнело, и ближе к вечеру, как по чьей-то команде,
На улицах все чаще мелькают темно-зеленые фургоны с брезентом на кузовах. Иногда его убирают, и пустые машины резво проносятся мимо под вой сирен. Иногда они тащатся, натужно подрагивая, и медленно исчезают из виду. Время от времени в щели между брезентом и кузовом смутно мелькает то чей-то ботинок, то уголок портфеля, то край пальто.
«Зачистку памяти» теперь производили все жестче. Чтобы кого-то забрать, уже не присылали повесток заранее, как в те времена, когда увезли мою маму. Сейчас всех застают врасплох. Сейчас у них в руках увесистые тараны, которыми можно выбить любую дверь. Полиция неожиданно вламывается в дома и обыскивает все места, где может кто-нибудь прятаться. Рыщет в чуланах, заглядывает под кровати, шарит за шкафами с одеждой. Выворачивает наизнанку любые пустоты, в которых может поместиться человек. Всех, кого находят, — вместе с теми, кто их укрывает, — вытаскивают на улицу и загружают в фургоны.
С тех пор как сгинули розы, новых исчезновений еще не случалось. Зато все чаще разносились слухи о том, что чей-нибудь знакомый из соседнего городка, или одноклассник, или дальний родственник хозяина рыбной лавки пропал без вести. То ли его забрали, то ли ему повезло и он удачно спрятался в чьем-то доме, то ли сначала спрятался, а потом его нашли и забрали.
Никто ничего больше не знал — и даже не пытался разузнать. Ведь что бы там ни случилось, было ясно одно: стряслась беда, которую можно накликать и на себя, даже просто болтая о ней на улице. И если вдруг поутру люди обнаруживали, что соседний дом опустел, они проходили мимо, украдкой оглядываясь на его окна и молясь в душе о том, чтобы все обошлось. Люди на острове привыкли к потерям.
* * *
— Хочу вам кое-что рассказать. Но если не хотите это услышать, говорите сейчас. Вы согласны?
Рука старика застыла над недорезанным яблочным пирогом. Он удивленно хмыкнул:
— Странный вопрос… Как я могу обещать, не зная, о чем речь?
— А вот так. Когда всё услышите, отказываться будет поздно. Обратной дороги нет. То, что я хочу рассказать, — тайна, которую крайне важно сберечь. И сейчас нужно выяснить, можем ли мы с вами хранить ее вместе. Не хотите — не страшно, никаких проблем. Тогда я просто запечатаю эту тайну в сердце и никогда в жизни не расскажу никому. Вот и все. Так что забудьте о смущении, гордости или долге и просто скажите: хотите вы это услышать или все-таки нет?
Старик отложил в сторону нож, сцепил пальцы на коленях. Чайник на печке вот-вот закипит. Лучи солнца из иллюминатора каюты первого класса заливают яблочный пирог. И сливочное масло на его корочке тает, поигрывая золотистыми
— Ну что ж… Послушаю! — ответил старик, всем телом разворачиваясь ко мне.
— Но знание — это опасно. И чревато большими неприятностями.
— Нетрудно догадаться.
— А может и стоить жизни!
— Ну, моей-то жизни все равно уже почти не осталось.
— Так-то оно так, но…
— За меня не волнуйся. Давай, рассказывай, — кивнул он, обхватив колени поудобней.
— Я хочу кое-кого спасти… А точнее — спрятать, — сказала я и посмотрела на старика. На лице его не дрогнуло ни мускула. Он просто сидел и молча ждал продолжения.
— Я прекрасно знаю, какого ужаса ожидать, если меня раскроют. Но если ничего не сделать, я опять потеряю очень близкого мне человека. Так же, как потеряла маму… Но одна я с этим не справлюсь. Мне нужна помощь — того, кому я могу доверять.
От сильного ветра паром натужно закряхтел. Десертные тарелочки, составленные одна на другую, звякнули на всю каюту.
— Могу я кое о чем спросить?
— Конечно.
— Человек, кого ты хочешь спасти… Кем он тебе приходится?
— Это мой редактор. Тот, кто всегда первым читает все, что бы я ни написала. Друг, который лучше всех на свете понимает то, о чем я пишу.
— Ясно… — кивнул старик. — Я тебе помогу.
— Вот спасибо!
Я накрыла пальцами его сплетенные на коленях руки. Большие руки, испещренные морщинами.
Мы все обсудили и решили, что самое безопасное место в доме, пожалуй, хранилище, где отец когда-то держал свои книги и документы. Между полом второго этажа и потолком первого была длинная ниша, и отец попросил плотников переделать ее в отдельное помещение. Так у отца в кабинете, в самом центре пола, появился небольшой, метр на метр, квадратный люк — единственный вход в хранилище.
Само хранилище — длинная, но узкая клетушка площадью примерно в три татами[8] и всего метр восемьдесят в глубину. Рослый, плечистый редактор R даже не сможет разогнуться в полный рост. Свет туда проведен, но воды нет. И никакого окна.
Конечно, куда просторнее и уютнее было бы прятаться в мамином подвале. Но о том, что у нас есть подвал, знают все соседи. А попасть туда может любой, кто не боится перебежать через речку по разваливающемуся мосту. И если, не ровен час, нагрянут с обыском, в подвал сунутся первым делом. А вот хранилище с книгами полиция в прошлый раз не заметила, даже выпотрошив все шкафы с документами в отцовском кабинете. И если я хочу спасти своего редактора, я должна спрятать его там, куда никто из внешнего мира не проникал еще никогда.
Старик открыл судовой журнал и на чистой странице, пункт за пунктом, составил два списка того, что мы должны сделать.
Первый список — для меня:
1. Выкинуть из хранилища все оставшиеся документы и уничтожить как можно осторожней: почти все они связаны с птицами.
2. Произвести уборку и дезинфекцию. Гигиена крайне важна: если R заболеет, на врача рассчитывать не придется.
3. Приготовить ковер для маскировки люка в полу — простой, неброской расцветки, не вызывающий желания ни разглядывать его, ни тем более сдвигать с места.