Политическая биография Сталина. В 3-х томах. Том 2
Шрифт:
Были проведены очные ставки, на которых присутствовал сам Сталин. В конечном итоге тогда дело разрешилось в пользу Тухачевского.
Сталин в письме Молотову от 23 октября 1930 г. сообщал: «Что касается дела Тухачевского, то последний оказался чистым на все 100%. Это очень хорошо» [937] . Судя по письму, Сталин был доволен исходом дела. Однако это отнюдь не означало, что вождь питал полное доверие к Тухачевскому. Тем более что еще со времен войны с Польшей в 1920 году в отношениях между ними существовали серьезные проблемы, связанные с диаметрально противоположной оценкой причин наших поражений и виновников таковых. Тухачевский, к примеру, считал Сталина главным виновником финальных неудач советских войск в ту войну. Кое-кто из историков полагает, что давний эпизод времен Гражданской войны и предопределил в конечном счете непреодолимо враждебное отношение вождя к Тухачевскому. Всем, и в первую очередь самому Сталину, была известна непомерная амбициозность Тухачевского, давшая повод называть его красным Наполеончиком (или Бонапартиком). Все это как бы накладывалось одно на другое и в
937
Там же. С. 231.
Второе. Сталин, конечно, не любил Тухачевского, но до поры до времени скрывал свое истинное отношение к нему. Он учитывал определенный авторитет, которым пользовался тот в военных кругах, а кроме того, с явным удовлетворением наблюдал за соперничеством между Тухачевским и наркомом обороны Ворошиловым. Хотя Ворошилов и был человеком Сталина, тем не менее последний охотно поощрял и даже порой провоцировал раздоры между своими сторонниками. Эти личные моменты были личными только на первый взгляд. В условиях резкого обострения обстановки они могли легко и естественно перенестись в политическую плоскость. Так, например, в период коллективизации, когда обстановка на селе часто доходила до градуса кипения, это отражалось и на положении в армии — ведь значительная часть красноармейцев были крестьянами и общее недовольство в деревне отражалось и на их позиции. Сталин, как политик реалистического плана, не мог сбрасывать со счета, что военные — даже если они и не представляли собой организованную оппозицию — могут в случае каких-либо осложнений при проведении сталинского политического курса выступить против него. Причем в отличие от лиц гражданских — типа Бухарина и Рыкова — в их распоряжении имелись реальные инструменты для осуществления военного заговора с целью отстранения вождя от власти. Словом, с военными шутки были плохи, особенно если учесть бонапартистские замашки людей типа Тухачевского. Поэтому для последнего серьезным и симптоматическим сигналом должен был послужить и, очевидно, послужил, на первый взгляд, мимолетный эпизод, когда во время процесса над троцкистами как бы мимоходом и без явной политической подоплеки прозвучала его фамилия в показаниях одного из подсудимых.
Суммируя, можно сказать, что определенная почва для подозрений в отношении Тухачевского существовала. И согласно одной из основных версий, гитлеровская разведка решила воспользоваться ситуацией. Вот как излагает планирование и осуществление этой операции сам В. Шелленберг. «От одного белогвардейского эмигранта, генерала Скоблина, Гейдрих (в то время начальник службы безопасности Германии — Н.К.) получил сведения о том, что Тухачевский, маршал Советского Союза, участвовал вместе с германским генеральным штабом в заговоре, имевшем своей целью свержение сталинского режима.
Гейдрих сразу понял огромнейшее значение этого донесения. При умелом его использовании на руководство Красной Армии можно было обрушить такой удар, от которого она не оправилась бы в течение многих лет. Янке (один из сотрудников службы безопасности Германии — Н.К.) придерживался противоположного мнения. Он предупредил Гейдриха, что Скоблин мог вести двойную игру и что его сообщение могло быть сфабриковано русскими и передано Скоблиным по распоряжению Сталина. Янке полагал, что Сталин преследовал этим двойную цель: он хотел ослабить германский генеральный штаб, вызвав у Гейдриха подозрения против его руководства, и, в то же самое время, он смог бы выступить против советской военной фракции, которую возглавлял Тухачевский. Янке считал, что, учитывая обстановку внутри Советского правительства, Сталин не хотел сам начинать процесс против генералов и предпочитал, чтобы инкриминирующий материал поступил из-за границы» [938] . И далее Шелленберг продолжает: «По зрелом размышлении решено было установить контакт со Сталиным через следующие каналы: одним из немецких дипломатических агентов, работавших под началом штандартенфюрера СС Беме, был некий немецкий эмигрант, проживавший в Праге. Через него Беме установил контакт с доверенным другом доктора Бенеша, тогдашнего президента Чехословацкой Республики. Доктор Бенеш сразу же написал письмо лично Сталину, от которого к Гейдриху по тем же каналам пришел ответ с предложением установить контакт с одним из сотрудников советского посольства в Берлине. Мы так и поступили, и названный русский моментально вылетел в Москву и возвратился в сопровождении личного посланника Сталина, предъявившего специальные полномочия от имени Ежова, бывшего в то время начальником ГПУ.
938
Вальтер Шелленберг. Лабиринт. М. 1991. С. 37.
Сталин запрашивал, в какую сумму мы оцениваем собранный материал. Ни Гитлер, ни Гейдрих и не помышляли о том, что будет затронута финансовая сторона дела. Однако, не подав и виду, Гейдрих запросил три миллиона рублей золотом, которые эмиссар Сталина выплатил сразу после самого беглого просмотра документов.
Материал против Тухачевского был передан русским в середине мая 1937 года» [939] .
Такова в общих чертах картина, нарисованная начальником немецкой внешней разведки В. Шелленбергом. Она подверглась серьезной критике как малодостоверная и противоречивая. Вот мнение одного из видных руководителей советской разведки сталинских времен П. Судоплатова: «Для меня это — миф. Подобные документы так и не были обнаружены в архивах КГБ или архивах самого Сталина…
939
Там
Уголовное дело против Тухачевского целиком основывалось на его собственных признаниях, и какие бы то ни было ссылки на конкретные инкриминирующие факты, полученные из-за рубежа, начисто отсутствуют. Если бы такие документы существовали, то я как заместитель начальника разведки, курировавший накануне войны и немецкое направление, наверняка видел бы их или знал об их существовании.
…Итак, в действительности нет никаких данных о несанкционированных контактах Тухачевского с немцами. Зато в архивах много материалов, содержащих обзоры зарубежной прессы и отклики руководителей западных стран о заговоре Тухачевского» [940] .
940
Павел Судоплатов. Разведка и Кремль. С. 104.
Серьезной критике эта версия подвергнута и в книге двух российских авторов, специально посвященной теме заговоров против Сталина и против Гитлера, которые существовали, соответственно — в советских и в германских военных кругах. Их аргументация сводится к следующему: «В первую очередь поразительное легковерие Сталина. Получив сомнительное досье на одного из крупнейших военачальников, первых людей государства, он практически тут же отдает приказ о его аресте. Через несколько недель тот уже осужден и расстрелян — без какой бы то ни было проверки по линии разведки, без признаков сомнений и колебаний. Вот так вот взял и поверил, хотя за несколько лет до того не верил куда более серьезным обвинениям против того же Тухачевского. Этот факт хорошо ложится в версию о сталинской паранойе, но, поскольку сталинская паранойя пока что никем не доказана…» [941]
941
А. Колпакиди, Е. Прудникова. Двойной заговор. Сталин и Гитлер: несостоявшиеся путчи. М. 2000. С. 285.
А. Колпакиди и К. Прудникова в своей книге развернуто мотивируют свою версию о существовании военного заговора против Сталина. Они, в частности, пишут, что Тухачевский был властью недоволен — непонимание его проектов реорганизации армии, необходимость подчиняться наркому, которого он и его соратники ни в грош не ставили. Колоссальная амбициозность, за которую его прозвали «наполеончиком», довершала дело. Сведения о «военной партии» стали поступать еще в 1923–1924 гг., а затем в 1931–1932 годах. Правда, партия — это еще не заговор, а всего лишь группа единомышленников. Но так было у военных. А политический заговор к тому времени уже сформировался и развивался полным ходом.
Как и немецкий, наш заговор объединил все оппозиционные Сталину группы, которые в начале 30-х годов стали, не сливаясь, все же формироваться в единую силу. Ибо даже таких антагонистов, как троцкисты и «правые», вполне может объединить нечто, что сильнее любых партийных раздоров, — единая ненависть к общему врагу [942] .
В качестве доказательства существования заговора военных против Сталина некоторые авторы, в том числе и те, которых я выше цитировал, приводят показания Н. Крестинского на процессе 1938 года. Вот что показал на нем Крестинский: «…Начиная с осени 1936 года Тухачевский торопит с выступлением… В конце ноября 1936 года… Тухачевский имел со мной взволнованный, серьезный разговор. Он сказал: начались провалы, и нет никакого основания думать, что на тех арестах, которые произведены, дело остановится. Очевидно, пойдет дальнейший разгром троцкистов и правых. Снятие Ягоды из НКВД указывает на то, что тут не только недовольство его недостаточно активной работой в НКВД. Очевидно, здесь политическое недоверие ему, Ягоде, как Ягоде не просто бывшему народному комиссару внутренних дел, а как активному правому, участнику объединенного центра, и, может быть, до этого докопаются. А если докопаются до этого, докопаются и до военных, тогда придется ставить крест на выступлении. Он делал выводы: ждать интервенции не приходится, надо действовать самим. Начинать самим — это трудно, это опасно, но зато шансы на успех имеются. Военная организация большая, подготовленная, и ему кажется, что надо действовать» [943]
942
См. А. Колпакиди, Е. Прудникова. Двойной заговор. С. 535.
943
Судебный отчет. Материалы военной коллегии верховного суда СССР. М. 1997. С. 246.
Приведенные рассуждения едва ли могут рассматриваться как серьезный и убедительный аргумент, поскольку, как уже было сказано выше и о чем речь будет идти и дальше, знаменитые открытые судебные процессы 1936 — 1938 гг., если не полностью, то в своих самых существенных частях являлись плодом фальсификации. После тщательного расследования почти все обвиняемые, за исключением разве что Ягоды, были реабилитированы. Можно, конечно, поставить под вопрос правомерность такой реабилитации и с упорством, достойным лучшего применения, доказывать, что все, сказанное на этих процессах, — чистейшая правда. Лично у меня сложилось убеждение, что к материалам данных процессов нельзя относиться с доверием как к объективному исторически достоверному источнику. Хотя, я допускаю, что многие детали, всплывшие в ходе этих процессов, соответствовали действительности. Но в конечном счете не отдельные детали, а главное содержание этих процессов, формула предъявленных обвинений, — все это было далеко от действительности.