Политическая исповедь. Документальные повести о Второй мировой войне

Луценко Юрий

Пинковские уехали в Германию, потом эмигрировали в США. А Урбанским пришлось задержаться в городе Стрий Львовской области из-за болезни только что родившегося у Татьяны ребенка. И судьба их оказалась драматичной…

А тогда, в 1943 году, атмосфера в семье Кишковских вполне соответствовала моему политическому настроению.

Бродить по улицам и в Виннице одному было опасно. Мужчины все, от мала до велика, отправлялись на службу, а мне приходилось отсиживаться дома, коротая время в женском обществе. Я понемногу отъедался после киевского голода, стесняясь своего неуемного аппетита, и подолгу засиживался с книгой в руках. У них было многое из того – для

меня загадочного – мира эмиграции. Все становилось открытием: я раньше даже не подозревал о существовании большого пласта совсем другой, но тоже русской культуры.

Друзьями стали мне книги генерала Краснова (того самого атамана, которым у нас пугали детей!) с интригующим названием «От двуглавого орла к красному знамени» и братьев Солоневичей с их тайнами темного мира – советского ГУЛага. Насколько мне помнится, именно там же я впервые познакомился с Платоновым и Булгаковым.

В Киев мне представилась возможность возвратиться только в конце февраля 1943 года, когда наш недруг, военный комендант города, попал на фронт и «особые» прегрешения студентов постепенно забылись.

Родители нашли новый способ оградить меня и мою старшую сестру от попыток «хозяев города» отправить нас в Германию. Они нашли девочку, болеющую открытой формой туберкулеза, по фотографии в паспорте немного похожую на сестру, заплатили ей за представительство, и… медицинская комиссия заверила печатью в документе сестры негодность и даже инфекционную опасность этого «субъекта» для германского народа. Однако на «бирже труда» – в ее охране – оказался парень, знавший меня лично. Он подошел к «сестре», чтобы познакомиться и с ней. Пришлось нам срочно сворачивать «эксперимент».

В деле обеспечения личной безопасности на этот раз неожиданно помог Данилов. Мне и Игорю он смастерил справки на серой оберточной бумаге (такие тогда часто выдавали в подобных случаях), заверенные «почти настоящей» печатью с немецким гербом. В этих «документах» было обозначено, что «предъявитель работает в “Организации” с полевой почтой №…» – и стояло загадочное шестизначное число. Так в первый раз мне пришлось воспользоваться знаменитой «липой» великого мастера этих дел – Данилова. Справка, на мое счастье, действовала безотказно при проверках документов на улицах и выручала меня несколько раз в довольно сложной обстановке.

А еще Данилов велел нам с Игорем запомнить номер телефона в Берлине. Это был телефон Казанцева в штабе генерала Власова. Сомнительно, конечно, было, что нас допустят к аппарату в трудную минуту, но мы почувствовали заботу о себе и психологически стали поувереннее.

Так я заочно познакомился с Александром Степановичем Казанцевым. Не уверен, что и он познакомился со мной таким же образом. Но Данилов заверял, что тот был предупрежден о возможности нашего звонка.

За время моего отсутствия ребята группы преуспели в теоретической подготовке, а также помогали Данилову в работе типографии, которую он развернул еще в конце 1942 года. Нина с подругой печатали тексты листовок на восковках – бумаге, пропитанной воском. Потом текст из восковок на ротаторе типографской краской отбивался на обычную бумагу. Игорь по графику, один раз в неделю принимал участие в процессе самого печатания – он «очень талантливо» крутил ручку ротатора несколько часов кряду и помогал потом паковать листовки в удобные для перевозки пакеты. Я тоже иногда поступал под начало шефа типографии Мирослава Чипиженко для такой работы.

Мы не замечали тогда, что и наша одежда, и мы сами испачканы типографской краской, пропитаны ее запахом. Окружающие

на это тоже не обращали внимания – в городе не было воды, и от всех чем-нибудь да пахло.

Редактором, кроме Данилова, считался Олег Поляков.

На черных работах в типографии заняты были ребята из других групп, но встречаться с ними приходилось редко. Однако Игорь до моего приезда уже успел познакомиться с некоторыми из них.

Наши шефы – Данилов со своими помощниками – до самого моего возвращения из Винницы очень жестко контролировали процесс привлечения новых членов в Организацию и требовали как тщательного отбора кандидатур, так и особых мер конспирации.

Игорь брюзжал. Он был недоволен строгостью дисциплины. По его мнению, это сильно сдерживало расширение Движения. Ему уже тогда хотелось свободы в работе, доверия и самостоятельности. Его поддерживали в этом ребята из других групп.

Вообще-то, многие из тех, с кем нам приходилось общаться по вопросам политики, особенно молодежь, понимали нас. Некоторые полностью разделяли наши взгляды и готовы были примкнуть к Движению, но высказывали пожелания более определенной, понятной позиции и скорейшего начала активных действий. Можно было бы развернуть работу и в партизанских отрядах. Однако там тем более требовалась ясная политика и четкие лозунги.

Партизанские отряды действовали тогда во многих южных районах Украины, где и лесов-то не было. Они отличались мобильностью, были малочисленны, всего по несколько десятков человек, и состояли в основном из бывших военнопленных и сельских ребят допризывного возраста, бежавших от мобилизации в Германию. Им трудно было бы разбираться в особенностях городской политики. А Программа НТС по тем временам рассчитана была именно на интеллигенцию и городскую молодежь.

А время уже поджимало – фронт приближался к Киеву с каждым днем.

«Я и сам считаю, что срочно нужно что-то менять в нашей тактике, необходимо принимать какие-то более радикальные меры, – признался нам как-то Данилов. – Того же требуют и мои “коллеги”. Колеблется пока Николай Федорович, но это не личное его мнение, а привычка к жесткой дисциплине».

Однажды в наш дом кто-то привел Бориса Оксюза (это он на фото). Я не помню всех обстоятельств, но с мая 1943 года он уже был частым гостем у нас и, оттеснив всех других, стал основным любимчиком моей мамы. Борис завоевал ее сердце «на всю оставшуюся жизнь». Только переступив порог квартиры, даже после длительного отсутствия, только успев поздороваться, он сразу включался в хозяйственные дела. Спрашивал, чем может быть полезным для «госпожи коменданта». Чаще всего, конечно, не было дров. Или, по его мнению, их было недостаточно. Тогда, на ходу прихватив с гвоздика в передней ключи от нашего сарая, постоянную «специальную» веревку и «катюшу» (это такой светильник на карбиде из снаряда «сорокапятки»), он отправлялся в наш подвал.

Борис был небольшого роста, внешне совсем не богатырь, однако сил и энергии у него хватало для того, чтобы почти бегом, без отдыха поднять на четвертый этаж вязанку дров, по весу ничуть не меньше, чем он сам. Он точил наши ножи, чинил расшатавшиеся стулья, смазывал двери, чтобы не скрипели… Потом, наконец угомонившись, занимал облюбованное им место на диване в гостиной.

А мама им любовалась: «Совсем как котенок, – говорила она с восторгом. – Ему везде удобно!» Действительно, Борис чем-то и мне напоминал отдыхающую кошку. Он, казалось, мог уютно устроиться где угодно: на жестком ли табурете, на подоконнике, даже на полу со сложенными по-арабски ногами.