Политолог
Шрифт:
Они миновали библиотеку Ленина с подсвеченными колоннами. Достигли Манежа, похожего на длинный, нежно-белый мазок. Свернули к Арбату и остановились у особняков, где располагался архитектурный музей.
— Давай проверим, как работают экологические организации города, — сказал Потрошков, выходя из машины.
Они прошли во внутренний двор музея, где, освещенные лампами, стояли плетеные из прутьев клетки, наполненные голубями. Птицы расхаживали в клетках, оживленно клевали зерно, пили воду, поднимая клювы и дрожа перламутровыми зобами. У клеток орудовали люди в фирменных комбинезонах с надписями «Гринпис» на спине. Стрижайло вспомнил, что видел этих рабочих у Манежа, когда те взбирались по шатким лестницам к лепному карнизу, махали шестами, гоняли голубей, которые взлетали и попадали в легкие, развешенные повсюду тенета.
Сейчас эти люди запускали длинные руки в клетки, хватали трепещущих птиц, вытягивали их наружу. Один держал птицу с прижатыми крыльями лапками вверх. Другой, в свете лампы привязывал к розовым лапкам небольшой темный шарик. Птицу
— Что они делают? — спросил Стрижайло, глядя в темно-синий квадрат ночного московского неба, куда уносилась очередная птица. — Месяц назад я видел этих ловцов у Манежа. Они сказали, что отвезут птиц в Калужскую губернию, чтобы голуби не разрушали фасад.
— Теперь, когда голуби погостили в Калуге, их привезли обратно. Ты спрашиваешь, что делают эти защитники живой природы? Они привязывают к птичьим лапкам шарики с горючей смесью. Птицы полетят к любимому Манежу, усядутся на лепнину, забьются под перекрытия. Шарики загорятся, и Манеж будет охвачен огнем. Помнишь, как княгиня Ольга отомстила древлянам и сожгла их столицу Итиль? Мы изучаем родную историю, готовы воспроизвести ее лучшие эпизоды.
— Для чего поджигать Манеж?
— Скоро закончится голосование. Объявят первые итоги президентских выборов. Президент покинет свой кабинет в Кремле, перейдет Красную площадь, в свой предвыборный штаб, где ему объявят о триумфальной победе. Так пусть же эту победу осветит зарево горящей Москвы.
Очередная птица взлетела. Потрошков провождал ее ликующим взором. Он был похож на Нерона, отдающего преторианцам приказ поджечь Рим.
— Я пойду, — обморочно произнес Стрижайло. — Мне не здоровится.
— Увидимся через несколько дней.
Стрижайло вернулся домой. Не зажигая свет, включил телевизор, дожидаясь новостную программу. Однако, последовал внеочередной, экстренный выпуск. Взволнованный диктор сообщал о пожаре в Москве. Горело здание Манежа. Огонь быстро распространялся по деревянным перекрытиям, по всему ветхому зданию. Казалось мистическим совпадением, что пожар начался в момент, когда Председатель Центризбиркома Черепов объявил о завершении голосования. Одна камера показала белый фасад Бове, озаренный багровым светом, струи огня, брызгающее пламя, горящих птиц, заключенных в огненные шары. Другая камера, установленная на крыше ГУМа, обозревала Красную площадь, Кремль, и разгоравшееся розовое небо с островерхими башнями, куполами соборов. Создавалось ощущение, что пылает Кремль, его дворцы и палаты. Пожар навевал древний ужас, будил реликтовую память о нашествии Наполеона, о походе Тахтамыша, спалившего Москву, о древних нашествиях и палах.
Стрижайло заворожено смотрел. Чувствовал, как «перекодируется» мир. Как частицы мироздания, из которых состоит бытие, начинают метаться, сталкиваться, складываются в фантастические узоры, словно к ним поднесли магнит, и он вытягивает их в дуги, кривые линии, эллипсы, концентрические окружности, среди которых присутствует невидимый центр, откуда мир подвергается смертельным воздействиям.
Через пятнадцать минут экстренный выпуск повторился. Он был посвящен одному — пожару Манежа. Огонь уже охватил все здание. Рушились балки, ворохи красных искр летели во все стороны, засыпая окрестные дома, Александровский сад, гостиницу «Москва». Было ощущение, что Манеж пропитан горючими смолами, пропитан бензином. Повсюду из него вырастали букеты огня. Вторая камера показала Кремль. Над резными контурами башен, стен, церковных куполов и колоколен струились малиновые языки, лизали «Ивана Великого», Большой Кремлевский Дворец, озаряли брусчатку страшным багровым отсветом. И из Спасских ворот на брусчатку вышел Президент Ва-Ва.
Он был один, невысокий, тонкий в талии, с непокрытой редковолосой головой, в коротком пальто. Сначала показался просто тенью, выскользнувшей из огромной арки. Но потом, ступив на брусчатку, сам стал отбрасывать тень. Эту зыбкую тень создавал пожар, поднимавшийся за спиной Президента. Он шагал по красным камням, словно по горящему морю. Казалось, вот-вот он и сам загорится, исчезнет в малиновом вихре. Ему на голову сыпались искры, под ноги падали обгорелые птицы. За ним по брусчатке гнались кольчатые красные змеи. Над ним звучали слова проклятья. Ему самому и управляемой им стране сулили погибель, — голод, мор, разоренье. Он был выбран Господом, чтобы через него осуществилась небесная кара. Маленький, одинокий, он был проклят. В московском небе, где носились ошалелые птицы, и бушевал летучий огонь, со всех крестов, колоколен возглашалась анафема. Вырастая из-за кремлевской стены, огромный, с ужасным лицом, развеянными до плеч волосами, высился Иуда. Беззвучно хохотал, указывал перстом на маленького приговоренного человечка.
Президент Ва-Ва пересек площадь, скрылся в здании штаба. Стрижайло, потрясенный, выключил телевизор, забился лицом в подушку.
В конце апреля, когда солнечная Москва, была похожа на дивный, готовый распуститься бутон, состоялась инаугурация Президента. Стрижайло наблюдал ее, находясь на своей новой загородной вилле, по коридорам которой бродил призрачный дух прежнего владельца, пугая Стрижайло своим печальным видом. Сидя перед телевизором и созерцая готовый к торжеству Кремлевский Дворец, Стрижайло обнаружил, что вся церемония была исполнена по эскизам художника Шемякина к опере Чайковского «Щелкунчик». В первую очередь это касалось туалетов и мундиров, в которые облачились высокие гости. Например, глава Центризбиркома
Верхом на двуглавых морских коньках проскакали церемониймейстеры в фазаньих плюмажах, возглашая: «Президент Российской Федерации!». Появился Президент Ва-Ва, изящный, безупречно одетый. Его костюм был выполнен в стиле гжельского фарфора, белый, с голубыми листьями и цветами. Он был похож на кувшинчик для разливания сливок, с заостренным носиком и овальной ручкой, чтобы удобно было наклонять над чашкой, заправляя утренний кофе. Что он и сделал, целуя Конституцию, — массивную книгу в переплете из кожи кенийского козла. Кофейный переплет Конституции слегка побелел после клятвенного поцелуя, будто в него пролилась млечная струйка.
После присяги состоялся парад. Ветер слегка раскачивал гостей на фасаде. Президент стоял на крыльце, забыв убрать свисавшую с носика каплю сливок. Парад демонстрировал новые образцы техники и новые виды войск, взамен устаревших и уже не нужных модернизированной российской армии.
Парад открывали электробритвы модели «Филипс», и хотя комплектующие части доставлялись из Англии, но сами грозные машины собирались на отечественных оборонных заводах. За ними шла колонна вибраторов, но не тех, что демонстрировались в салонах «Интим», а новейшей конструкции, с более глубоким проникновением и с расширенным захватом, что делало их незаменимым «оружием поля боя». Двигались миксеры, угрожающее вращая насадками, готовые превратить в коктейль любого противника. Стройно, выдерживая ряд, прошли электрические зубные щетки, незаменимые для «зачисток», как точечных, так и массовых. Чайники «Тефаль» и кофеварки «Сименс» поражали своей пластикой и неограниченным боевым ресурсом. Президент, отдавая честь могучему оружию Родины, прижал к виску ладонь. Капля сливок сорвалась с носа и упала на брусчатку Ивановской площади, где ее тут же слизнул журналист из «кремлевского пула». Парад техники завершили две электрические сенокосилки из эскадрильи «Русские витязи», которые на бреющем полете пронеслись над Кремлем, и Министр обороны, гордясь результатами военной реформы, послал пилотам воздушный поцелуй.
Вслед за техникой двинулись президентские кавалергарды, выпускники секретной биоинженерной лаборатории, — великолепные кентавры с головами бравых усачей, с могучими крупами орловских тяжеловозов. Некастрированные, они гарцевали на ходу, с могучими, набухшими семенниками. Им сопутствовали кинологи, полулюди полусобаки, самых разных пород, среди которых выделялись кривоногая такса с мужественным лицом сапера, и здоровяк с головой кавказской овчарки, — оба отличились во время чеченской войны, обезвредив множество фугасов в Аргунском ущелье. Дальше шли элитные подразделения. Боевые пловчихи — русалки в камуфляже, с декольте, шлепая в такт по брусчатке раздвоенным кожаным хвостом. Мастера подводного плавания, не нуждавшиеся в аквалангах, ибо за ушами у них пульсировали сочные жабры. Трехголовые десантники, каждый из которых заменял троих бойцов, что позволяло малым числом добиваться максимальных боевых результатов. Мотострелки являли собой гладкое, лишенное конечностей тело, с одним торчащим указательным пальцем, что позволяло бойцу перекатываться по земле, уклоняясь от попаданий, и стрелять, оставаясь неуязвимым для противника. Парад замыкали небольшие подразделения, еще не получившие обкатку в сражениях, лишь недавно сформированные в недрах биолаборатории. Они выглядели, как нарезанная кубиками морковь, шарики из дыни, пирамидки из свежих огурцов и цилиндрики из мякоти яблок. Все браво промаршировали мимо Президента, и тот не удержался, ухватил шарик марширующей дыни и сжевал. Процессию замыкало странное и по-своему великолепное существо с телом зебры, головой страуса, крыльями стрекозы и хвостом, который был ничем иным, как кустом цветущих китайских роз, выраставших прямо из задницы полосатой твари.