Полк продолжает путь
Шрифт:
— Душу рвет, — сказал кто-то из дальнего угла.
— Я вот что хотел спросить, — продолжал Родионов все тем же размеренным тоном, — когда, товарищ капитан, воевать будем?
(Какое было бы счастье ответить Родионову: «Вот за тем оврагом фашисты. Пленных не брать».)
— Воевать мы будем скоро, — сказал Ларин. — Я не командующий фронтом и не могу объявить день. Но на этот раз мы немцев прогоним.
— Третий год пошел, все говорят — прогоним, а отогнать не можем, — сказал все тот же голос из темного угла.
Ларин хотел ответить,
— Нет, сейчас сделаем. Я это здесь чувствую. — Он постучал кулаком по груди, и это было его первое и последнее движение за весь разговор. — Надо сделать. — Он помолчал немного. — Надо сделать квит.
Дверь в землянку отворилась, вошел Новиков. В руках у него был кусок красной материи.
— Заходите, товарищ младший лейтенант, — сказал Родионов. — Правду вам скажу, мне с вами полегче будет.
Ларин взглянул на Новикова. Тот стоял в нерешительности. Его лицо было исполнено такого желания помочь Родионову, что Ларин, забыв о своем возмущении, спросил:
— Что это вы, товарищ Новиков, в руках держите?
— А мы на этой материи лозунг напишем, — вместо Новикова ответил Вашугин.
— Лозунг? — удивился Ларин.
— Напишем: «Отомстим за смерть семьи заряжающего Родионова». Верно я говорю, Родионов?
— Верно, — сказал Родионов.
Простившись с Родионовым, Ларин вскочил на коня и поскакал во вторую батарею. Шел снег. Мокрые хлопья слепили глаза. Вскоре он поравнялся с группой бойцов, едва заметных в ночной осенней мути.
— С какой батареи? — крикнул Ларин, придержав Баяна.
— С девятки.
«Не мой народ», — подумал Ларин и хотел уже снова пустить Баяна, но один из бойцов подошел вплотную и спросил:
— Товарищ командир, расположение первого дивизиона не знаете?
— На что вам первый дивизион?
— А мы с девятки делегатами. На митинг.
— Я командир первого дивизиона, — сказал Ларин. — Какой митинг? Вы чего-то путаете…
— Нет, мы не путаем. Нам из штаба полка сообщили, что у вас боец пострадал. Верно? Все его семейство в Ленинграде погибло?
— Да, так, — сказал Ларин.
— Так мы не путаем. Как пройти, товарищ командир дивизиона, не знаю вашего звания?
— Вам на КП приказали явиться?
— На КП.
— Держитесь за мной, — сказал Ларин и повернул коня.
На командном пункте дивизиона уже были собраны бойцы со всех батарей. Они стояли кольцом вокруг площадки, освещенной фарами двух грузовых машин. На эту световую площадку выходили ораторы. Было видно, как медленно падает снег на их фуражки и шапки и вдруг исчезает, словно растворившись в электрических лучах.
Выступал боец, который только что спрашивал у Ларина дорогу. Он говорил горячо, сильно жестикулируя.
— Горе товарища Ларионова — это наше горе, — сказал он.
Кто-то крикнул:
— Не Ларионова, а Родионова!
— Все равно, — громко крикнул выступавший, — пусть Родионова! Все равно не потерпим. У меня тоже семья в городе Ленинграде, —
— Правильно! — крикнул чей-то злой голос.
Этот ночной митинг глубоко взволновал Ларина, и он считал правильным, что командир полка разрешил митинг, не боясь, что люди устанут накануне боевых учений.
Остаток ночи Ларин провел вместе с командирами батарей. Казалось, что все уже давно выверено и налажено и что нет никаких сомнений в том, что дивизион, как только придет час, будет работать, как послушный механизм, и что больше не о чем хлопотать. Но опытный офицер знает, что самая тщательная пригнанность всех частей механизма еще недостаточна для успеха дела. Если люди будут только повторять то, чему их учили начальники, если они не дерзнут на большее, чем то, что они уже умеют, дело не будет завершено успехом.
Это «чуть большее», которое решает дело, иначе называют вдохновением. Оно появляется лишь в том случае, когда человек не только поверил идее, в нем воспитанной, но и воодушевлен ею.
Ларин это хорошо знал. Вот почему, несмотря на то, что людям была до тонкости известна задача, он продолжал разговаривать с ними или просто всматривался в их лица, словно искал в них то внутреннее волнение, которое объединяет воюющих людей, и у одного находил, а другому пытался передать частицу своего собственного.
Начинался рассвет. Видно было, как медленно поднимается солнце в мутной пелене тумана и снега. Потом вдруг снег перестал падать. Земля заблестела. Ларин обрадовался солнечному утру. Тут ему Макарьев навстречу.
— Ты будь на огневых, — крикнул Ларин, — я на НП поскачу!
На НП его ждал Богданов. Ларин посмотрел на его озабоченное лицо и вдруг улыбнулся:
— Ну что, старшина? Опять что-нибудь случилось?
Богданов зашептал:
— Противник маскирует тяжелую батарею в искусственном лесу. С переднего края наблюдаем — лес и лес, и ничего, кроме леса. Я говорю: нет, что-то мне очень странно. Я лучше без трубы посмотрю. Смотрю невооруженным глазом. Вот видите, товарищ капитан, те сосенки? — Ларин взял бинокль. — Наблюдайте тихонько. Не сосенки, а только хитрость. Понатыкали муляж. Муляж — и только, — с удовольствием повторил Богданов иностранное слово.
— Верно, — сказал Ларин. — Этот лесок не зря сделан. Видимо, он скрывает там батарею.
— Так точно, — повторил Богданов.
Ларин быстро сделал расчет и велел Семушкину передать первой, воробьевской, батарее координаты цели.
В это время Ларин заметил приближавшихся к нему людей. В одном из них он еще издали узнал командира полка — высокий Макеев никогда не сутулился, и это делало его походку несколько напряженной и характерной. Спутник Макеева в плащ-палатке не был знаком Ларину. Вся группа подошла к ларинскому блиндажу. Ларин хотел доложить командиру полка, но в это время его спутник окинул плащ-палатку, и Ларин увидел незнакомого генерала.