Полк прорыва
Шрифт:
— О, у нас гости!
Он в растерянности встал:
— Извините, я тут в тишине уснул.
— Могли бы и на диване. С приездом. Как это вы надумали? А где же Степан?
— Его куда-то вызвали на минуточку, и он не вернулся.
— Его всегда на минуточку вызывают!
Казалось, она обрадовалась, что именно так, без свидетелей, произошла их встреча.
— Извините, Коля, я сейчас…
Бледная, уставшая, даже глаза приобрели другой цвет — были светлые, а теперь потемнели. Отошла к зеркалу, взглянула на себя, причесалась снова
— Боже мой! Почти седой! Где же это вас так потрепало? — И, видимо сообразив, что жестоко больному говорить, что он болен, продолжала: — Но седина вам идет. Я все равно бы вас узнала сразу, будь здесь хоть тысяча майоров. Просто никогда не думала…
— Я тоже не думал, что когда-нибудь встречу вас.
— Что же мы стоим? Вы, наверное, голодны?
— Не беспокойтесь, мы уже со Степаном перекусили.
— И все же мы сейчас будем пить чай вместе.
Они сидели за столом, чувствуя себя так, будто все в этих стенах за ними наблюдает. Наверное, ей следовало обратиться к нему на «ты», но она не решалась. А он тем более. Людмила посочувствовала ему, когда узнала, что у него умерла жена, а дочка живет без отца, у деда.
Он вдруг заметил, что в доме Чеботаревых нет ни детских кроваток, ни игрушек. Наверное, у них нет детей. И он не стал вынимать из портфеля купленные для них игрушки и конфеты.
Наконец позвонил Степан, сказал Людмиле, чтобы она оставила гостя ночевать, а он еще немного задержится.
— Значит, теперь его надо ждать только к утру… Достается ему… Иные с годами остывают, а у него, наоборот, только страсти разгораются. Служба в первую очередь, а потом уже все остальное.
— А разве это порок?
— Я и не говорю, что порок. Его здесь ценят… А вы где служите?
— В Москве.
— Верно? Повезло же вам.
— Не знаю. Я никогда не видел счастье только в службе.
— И в остальном все устроится, вот увидите! Теперь мы хотя бы изредка сможем встречаться. Ведь когда-то вы со Степаном были друзьями.
— Да, были.
Но ему казалось, что это не совсем так. Сам Шорников давно не чувствовал никакой привязанности к Чеботареву. И к Людмиле тоже. Хотя то, что бывает в юности, первые чувства, бесследно не уходит. Особенно если их не заглушили другие, более сильные.
— Вы работаете где-нибудь? — спросил он у Людмилы.
— Да, рентгенологом, на полставки. Не из-за денег, а чтобы не сойти с ума дома. Степан ведь все время в гарнизоне.
— Жалуетесь?
— А кому же мне еще пожаловаться? Может быть, роднее вас у меня никогда человека не было.
Он взглянул на нее — она опустила голову и отвела глаза.
Когда-то и она ему казалась самой родной.
Кого теперь винить в том, что они не вместе? Степана? Так он тоже добивался своего счастья. Себя? Или ее? Война, столько лет разлуки научили их по-иному смотреть на многое. От судьбы своей никуда не уйдешь.
— Наверное, мне пора! — сказал он.
— Степан
— К сожалению, мне нельзя оставаться. Завтра должен быть рано на службе.
Она проводила его за гарнизон, до бетонки.
— Спасибо, возвращайтесь. Дальше я сам.
— Еще немного, — ответила она и усмехнулась. И он догадался почему. Когда, бывало, они прощались у подъезда студенческого общежития, он просил ее: «Еще немного». И она оставалась. И часто задерживалась до рассвета.
Цвели сады, а воздух холодный, подмораживало. Щербатый месяц висел в небе как-то боком, будто дырявый мяч, который ударили сапогом и осталась вмятина. Синее облако тумана упало на дорогу.
— Не забывайте нас, — сказала Людмила. — В больших городах люди часто теряют друг друга. Я б хотела, чтобы вы подружились со Степаном. Может, в нем и выпирает что-то солдатское, но это только на первый взгляд. Все мы солдатам многим обязаны. И сама Россия тоже.
— Это верно.
В Москве у него не было близкого друга. Может быть, и у Степана тоже. Но возможно ли в такие годы подружиться заново? Особенно когда рядом будет она, Людмила?
Со стороны станции по бетонке шла машина, бросая в упор два ярких пучка света.
— Это Чеботарев. Вырвался все же! — сказала Людмила, прикрывая рукавом глаза.
Газик поравнялся с ними и остановился.
— Не остался наш гость ночевать?
— Нет, не остался, — ответила Людмила. — Говорит, ему завтра рано надо быть на службе.
— Надо так надо! Подбросить до станции?
— Зачем? Тут же рядом.
Чеботарев взглянул на светящийся циферблат своих часов.
— Хотя торопиться некуда. Электричка будет через полчаса.
Он вылез из машины и встал менаду Шорниковым и Людмилой, заслонив ее своей широкой спиной. Она молча слушала их разговор. Потом зашла с другой стороны, какая-то уступчивая и как будто малознакомая. Прощаясь, подала Шорникову руку, теплую, совсем крохотную. А у Чеботарева рука медвежья, тяжелая и сухая.
— Не забывайте.
— Приезжай.
Кончилось все как-то очень просто. Он понимал это и не понимал. Ему ничего иного и не хотелось, но почему-то холодная неудовлетворенность сдавливала душу. Он понял, что они теперь для него совсем чужие, почти незнакомые, такие, как все. Хотя, может быть, только от него самого зависит, как могут сложиться их отношения.
Электричка была почти пустая. В вагоне кроме него находилась какая-то парочка: парень и девушка, разговаривают шепотом за спинкой дивана, целуются.
За окнами огни, огни, огни… Потом густая темнота.
Он думал и не мог понять, счастливы ли Степан и Людмила? Ему было почему-то жаль ее. А еще больше жаль своей и ее юности, которая ничего им другого не уготовила, кроме разлуки и встречи со смертью, когда все начинаешь в жизни измерять совсем иной меркой.
В сплошном мраке грохочет электричка. Вдруг опять ослепляющие огни.