Полька
Шрифт:
— Пройдет… у меня нет температуры… врач… не хочется выходить.
— А на дом вызвать нельзя? К вам же и так раз в месяц приезжает «скорая».
— Знаешь, я не подумала…
— Ты действительно больна. Возвращайся скорее, в Польше не живут, там умирают.
Умолкаю от насморка и злости.
Рождественские ужины в нашей семье напоминают атмосферой Тайную Вечерю. А вдруг мы видимся в последний раз? И в следующем году пустую тарелку придется поставить… не для случайного путника, который к нам, возможно, заглянет, а для того, кто нас покинет.
Ночью, сотрясаясь от
Я беспокоюсь за маму. После своих двух инфарктов и подготовки к нынешним праздникам она едва передвигает ноги. С трудом переводит дыхание. Пару месяцев назад с диагнозом «предынфарктное состояние» (хроническое) она попала в больницу — собирались делать шунтирование. Прочистили сосуды, обнаружили жуткий атеросклероз. Врач заметил:
— Кто-то за вас свечку держит.
Мама — едва оправившаяся после процедуры, еще с трубкой в горле — не могла спросить, что за свечку имел в виду доктор. Она поняла по-своему: мол, умирать пора. Расплакалась. В палату зашел другой врач — и тоже что-то о свечке. Мама вытерла слезы.
— Сколько лет работаю — в третий раз такое вижу. Не плачьте, пани Гретковская, за вами, должно быть, большие заслуги числятся в небесных книгах. Вам не нужно шунтирование, у вас выработалось второе, компенсирующее кровообращение. Благодаря ему ваше сердце и работает.
За сорок лет брака связующие родителей любовные артерии, наверное, образовали общую систему сердечно-оздоровительного кровообращения. Больше всего они любят вместе ложиться в больницу. Чтобы не расставаться. Собирают свои халаты, тапочки, книжки и шахматы. А вернувшись домой, отправляются в городскую библиотеку: тот, кто поздоровее, взбирается на третий этаж за новой порцией. Тот, кто послабее, ждет внизу и дышит воздухом.
25 декабря
Берусь за Херберта [97] . И бросаю. Все раздражает — и книга, и окружающий мир. Родственники стараются меня избегать.
97
Збигнев Херберт (1924–1998) — польский поэт.
— Это состояние аффекта, — ставят они диагноз. — Ничего, все нормально — беременность, болезнь.
Я не аффективно-капризна. Я точно знаю, чего хочу, и это утомительно для ближних.
В «Лабиринте у моря» поменьше бы мертвого школярства, ученического зазубривания всем известных фактов. Херберт — не Калассо, хотя репутация у него в Польше именно такая. Он поэт, и читателю запомнятся лишь несколько метафор, как бывает после прочтения хорошего сборника стихов. Об этрусских склепах: «Мужчина, опирающийся на локоть, с поднятой головой… Драпировка открывает торс, словно вечность подобна долгой горячей летней ночи».
О путешествии к острову, чья горная вершина первой показывается из тумана: «Так начался для меня Крит — с неба, словно божество».
И греческие дома летом — «…исходящие белизной».
Лежу, любуюсь медленно вздымающимся животом. Поля, карабкающаяся
Завтракаем — каждый по отдельности. На столе ветчина — словно толстая ампутированная нога в чулке. Родители поспешно отщипывают по сухой корочке, делают глоток воды, бросают в рот горсть сердечных таблеток. И почти натощак отправляются в костел. Племянник ничего не ест — нельзя, через час евхаристия. У святого причастия есть что-то общее с антибиотиками — их тоже надо принимать ровно через час или два до (или после) еды. Мы неизлечимо больны вследствие первородного греха, но…
— Интересно, на кого она будет похожа, эта моя двоюродная сестричка, — размышляет за обедом племянник — эстет, как и подобает Весам.
— Наверняка худенькая. — Для сестры, «специалиста по моде», фигура — на первом месте.
— Точно?
— Тетя — худышка, Петр тоже, а ребенок обычно похож на родителей.
Племянник разглядывает меня с большим подозрением. Я беру добавку капусты с горошком.
— Тетя не худая, у нее большой живот.
Не могу смотреть телевизор. Отвратительно праздничный, приторный. Сплошной любовный сериал. Просматриваю газеты. Интервью с актерами «Городка». Мужчины рассказывают о всяких забавных происшествиях. О сценарии они могут сказать лишь одно: замечательно работать со сценаристами, которые «доброжелательно воспринимают их идеи и просьбы». Некоторые актрисы, оказывается, принимают участие в создании сценария. Если бы, приезжая в Польшу, мы с Петром не проводили все время вместе, я бы заподозрила, что у него роман и парочка дописывает сцены прямо в постели. Потому что, насколько я помню, официально ни одна актриса ни одной строчки не сочинила. И почему им обязательно нужно украшать собственное эго? Своего рода макияж мозга и лифтинг таланта? Актеры-мужчины этим не увлекаются, хотя, казалось бы, им, с их самолюбием, более пристало распускать павлиний хвост за кулисами. Изображать из себя режиссеров и сценаристов.
26 декабря
Из носа течет, в голове печет. Опрыскиваю горло спреем с каким-то радикальным средством, но не глотаю — слишком много алкоголя. Старательно выплевываю.
— Тетя, зачем ты плюешь в чашку? — Наш ангелочек вернулся с утренней службы. Принимается за завтрак.
— Я не плюю. Из-за насморка у меня заложен нос, поэтому сопли вытекают через горло. — Нельзя не отдать дань семейной традиции черного юмора, особенно в праздники.
Племянник издает вопль, словно увидел монстра:
— Мама!!!
Приветствую вас, прокладки, с которыми я вроде распрощалась на девять месяцев. Кашель вытряхивает из меня всю имеющуюся в наличии жидкость, и напрасно я то и дело бегаю в туалет.
— Так бывает при беременности. — Сестра одалживает мне «макси с крылышками». — Ребенок давит на мочевой пузырь.
Опасаясь, что Поля оглохнет, пытаюсь кашлять потихоньку. Не двигать мышцами. Эта простуда похожа на эпилепсию. Ложусь на пол и бьюсь всем телом о ковер, придерживая живот и оберегая Полю.