Полковник Ф.Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг.: история и мемуары
Шрифт:
Через два месяца его рост достиг примерно трех футов и он стал слишком тяжелым для щенков, поэтому для развлечения ему пришлось полагаться исключительно на самого себя. У него появилось другое любимое времяпрепровождение: он занимал стратегическую позицию за дверью, ведущей во двор, где, никому не видимый, мог наблюдать, не отрываясь, одним озорным глазом за пространством между воротами и забором, через которое хорошо просматривалась дорога и идущий мимо скот. Когда первая корова проходила мимо ворот, он подскакивал к ней сзади, от чего та в панике мчалась по дороге, в то время как медвежонок гнался за ней, подскакивая, словно коричневый шарик. Примерно через сто ярдов он бросал погоню и с удивительным проворством скатывался с дороги, спасаясь от наказания, которое сулила бы ему поимка разгневанным пастухом. Когда все стихало, он возвращался в свою
С нашим ручным мишкой был связан один забавный случай. Майор Харт из Канадского шотландского полка прибыл в Кемь в пять часов утра со срочными донесениями для меня. Я приказал дневальному, который принес их в мою комнату, разбудить прислугу офицерской столовой, чтобы они приготовили для майора завтрак, и предложить ему журналы из наших старых запасов, пока я буду одеваться. Прочитав донесения, я не торопясь побрился и оделся: никаких причин для спешки не было. Лишь примерно через три четверти часа я открыл дверь офицерской столовой и был изрядно удивлен зрелищем, открывшимся моим глазам.
Майор Харт сидел в кресле, вжавшись как можно глубже в спинку, абсолютно неподвижно. Его лицо было белее мела, и он не отрывал взгляда от коричневой фигуры Нобса, который самым наглым образом сидел на столе среди тарелок, прижав одной лапой к груди миску со сливово-яблочным вареньем и слизывая его же с другой лапы, которой он зачерпывал варенье из миски. Маленький негодяй настороженно смотрел на меня и не двигался до тех пор, пока я не подошел к нему и не занес руку, чтобы надрать ему уши; тогда, словно коричневая вспышка, он проскользнул под моей рукой и исчез в открытой двери.
Выражение лица майора Харта стоило того, чтобы на него посмотреть. Примерно с минуту он не мог выдавить ни слова; потом, вытирая со лба пот, рассказал мне, что он уже приступил к завтраку, как внезапно осознал, что с другого края стола его внимательно изучает медведь! Зверь приблизился к нему совершенно бесшумно, и майор боялся позвать на помощь или хотя бы пошевелиться, поэтому примерно двадцать минут сидел абсолютно неподвижно, в любую минуту ожидая нападения медведя, который тем временем опустошил всю сахарницу и преспокойно доедал варенье. Мне стало жаль Харта, и я воздержался от шуток над ним. Он был хорошим офицером и позднее прекрасно проявил себя, командуя карельским подразделением в Полярном Круге.
Через несколько дней после возвращения месье Токоя в его отряд в Кандалакше враждебные нам элементы в русских кругах предприняли решительные усилия, чтобы избавиться от Мащерина и лишить нас его бесценных услуг. Мы давно опасались, что рано или поздно им станет известна его роль в исчезновении их бандитов, и та настойчивость, с которой они принялись за его устранение, подтвердила наши худшие страхи. Первым шагом в этом направлении стал приказ от какого-то ученого мужа из Архангельска, согласно которому Мащерину надлежало немедленно прибыть туда для исполнения служебных обязанностей. И мы, и Мащерин прекрасно представляли себе, что это означает, поэтому я отменил приказ, аргументировав это незаменимостью Мащерина в Кеми.
Через несколько дней в его квартиру были посланы два сержанта и четыре солдата с приказом арестовать его по сфабрикованному обвинению в фальсификации ведомостей по расходам. Мы вовремя перехватили этот ход, приказав эскорту доставить обвиняемого в наш штаб вместе со всеми ведомостями. Когда это было сделано, к нам пришел младший офицер и предъявил Мащерину обвинение в присвоении заработка и рационов двух солдат, которые на самом деле не числились в личном составе. Проверка ведомостей, которую мы провели в присутствии обвинителя, показала, что обвинение было совершенно беспочвенным. По моему совету Мащерин потребовал, чтобы перед ним извинились и указали ему имя настоящего обвинителя, однако ни того, ни другого мы так и не дождались. Нам еще повезло, что мы успели забрать подшивки с ведомостями до того, как они были конфискованы, и что в них не успели внесли изменения, которые бы подтвердили обвинения.
Тишина продолжалась лишь один день. Потом позвонил один из подчиненных Мащерина и сообщил, что Мащерин был еще в постели, когда пришли два офицера, чтобы арестовать его, и сейчас они
Мы в очередной раз проконсультировались с нашим находчивым другом, офицером медицинской службы, и диагноз оказался настолько серьезным, что Мащерина тут же пришлось положить в госпиталь. Мы думали, что там он будет в безопасности, однако сильно ошибались. Он пролежал в госпитале три дня, а на четвертую ночь его оглушили прямо в кровати, засунули в рот кляп, связали и увезли в санях, набросав сверху мешки и одеяла для маскировки.
В течение двух дней мы тщетно пытались узнать о его судьбе, а вечером третьего дня из Кеми на станцию прибыл взвод Мурманской армии вместе со своим грузом. Где-то среди узлов с постельными принадлежностями находился бедняга Мащерин, связанный по рукам и ногам и накрытый одеялом, как тюк. Мы были бессильны: мы не могли обыскивать имущество наших союзников. Тем не менее я написал начальнику Мащерина, что, хоть я и не требую от него ответа или комментариев, я был бы очень признателен, если бы он сообщил капитану Мащерину, когда тот прибудет в Мурманск, что генерал Мейнард хочет поблагодарить его за отлично проделанную работу. Это возымело хоть какое-то действие, потому что мы получили от Мащерина из Мурманска прощальное письмо, в котором он выражал признательность за все попытки спасти его жизнь и сообщал, что штаб британских сил в Мурманске был к нему очень добр, однако сейчас его переводят в Архангельск в качестве заключенного, и судя по охране, приставленной к нему на эту поездку, у него нет надежды добраться до пункта назначения живым.
Было грустно читать это письмо, однако ничего другого мы и не могли ожидать от наших беспринципных мурманских союзников. Сейчас было более чем очевидно, что они не остановятся ни перед чем и сделают все, что в их силах, чтобы лишить нас любой поддержки.
Нам не пришлось долго ждать следующей встречи с их методами. Учебной частью Мурманской армии, которая была расквартирована между Сорокой и Кемью, командовал тихий и квалифицированный офицер, всегда готовый помочь союзникам, проявлявший исключительную пунктуальность в вопросах снабжения и скрупулезность в своих отчетах. Оттого неожиданным был выговор, полученный им из штаб-квартиры Мурманской армии за то, что он набрал недостаточно новобранцев (хотя это не входило в его обязанности). Вслед за этим он получил совершенно необоснованный выговор за отсутствие дисциплины, проявленное его подчиненными.
Сначала он сказал мне, что, как ему кажется, его скоро сместят с должности, однако я не думаю, чтобы он предвидел то, как в действительности будет организована его отставка, которая состоялась сразу же после получения им второго выговора.
В качестве генерал-губернатора Севера России был назначен, предположительно с подачи союзников, некий Ермолов [43] , который в этой должности и посетил Кемь. Он прибыл однажды утром вместе со своим штабом в специальном поезде с персональными вагонами. Как того требовали приличия, я посетил его вместе с Менде в качестве переводчика. Заставив нас прождать надлежащее время, чтобы я почувствовал свою незначительность, генерал-губернатор принял нас без какой-либо обходительности, а его штабные офицеры и вовсе были настроены к нам откровенно враждебно и презрительно посматривали на мою полевую форму. Я не был обескуражен этим приемом и пригласил генерал-губернатора и одного из его офицеров на ужин в наш штаб. К моему удивлению, он принял приглашение и даже прибыл вовремя вместе со своим адъютантом, что было еще большим сюрпризом, так как пунктуальность не была привычкой, которой дорожили русские.
43
Василий Васильевич Ермолов, помощник генерал-губернатора Северной области, управляющий Мурманским краем с октября 1918 по февраль 1920 г. — Примеч. перев.