Полковник Шабер
Шрифт:
Едва Дервиль успел проводить полковника в свою спальню, как в кабинет вошла графиня.
— Сударыня, — сказал поверенный, — я не знал, приятно ли вам будет видеть графа Шабера, поэтому я счел за благо принять вас каждого в отдельности. Однако, если вы пожелаете.
— Крайне вам благодарна, сударь, за вашу чуткость.
— Я заготовил проект договора, условия коего могут быть оспариваемы как вами, так и господином Шабером в процессе обсуждения. Я буду последовательно переходить от вас к нему, взаимно предоставляя той и другой стороне обмениваться через меня своими мотивами.
— Начинайте, — сказала графиня с нетерпением.
Дервиль начал читать:
«Мы, нижеподписавшиеся, граф Гиацинт Шабер, бригадный командир, награжденный большим
— Опустим вступительную часть, — прервала его графиня. — Переходите прямо к самим условиям.
— Сударыня, — сказал поверенный, — во вступительной части вкратце излагается ваше положение в отношении друг к другу. Засим в пункте первом вы признаете в присутствии трех свидетелей, а именно двух нотариусов и владельца молочной, где проживает ваш супруг, которых я посвятил в тайну, обязав хранить полнейшее молчание, — итак, повторяю, вы признаете, что личность, о которой идет речь в прилагаемых к договору документах, подлинность коих удостоверена соответствующим актом, составленным вашим нотариусом Александром Кротта, является графом Шабером, вашим первым супругом. В пункте втором граф Шабер в ваших интересах обязуется воспользоваться своими правами лишь в случае, оговоренном настоящим актом. То есть, — прибавил Дервиль как бы мимоходом, — в случае невыполнения условий данного секретного соглашения. Со своей стороны, — продолжал поверенный, — господин Шабер обязуется совместно с вами исходатайствовать у суда постановление, аннулирующее акт о его кончине и признающее ваш брак с ним расторгнутым.
— Но это для меня совершенно неприемлемо, — изумленно произнесла графиня. — Я не хочу процесса. Вы сами знаете, почему.
— По пункту третьему, — с невозмутимым спокойствием продолжал поверенный, — вы обязуетесь внести в государственное казначейство капитал для выплаты вышеупомянутому графу Гиацинту Шаберу пожизненной ренты в двадцать четыре тысячи франков, с тем чтобы в случае смерти полковника этот капитал перешел к вам…
— Но это слишком много! — воскликнула графиня.
— Вы надеетесь договориться на меньшей сумме?
— Возможно.
— Чего же вы, в сущности, хотите, сударыня?
— Я хочу… я не хочу суда… я хочу…
— Чтобы он остался мертвецом — живо перебил ее Дервиль.
— Сударь, — произнесла графиня, — если вы требуете ренты в двадцать четыре тысячи франков — хорошо, будем судиться.
— Да, будем судиться! — сдавленным голосом воскликнул Шабер, который распахнул дверь спальни и внезапно появился перед своей женой. Он заложил левую руку за вырез жилета, а другую простер книзу — жест, которому память о необычайных злоключениях полковника сообщала какую-то ужасающую выразительность.
«Это он!» — подумала графиня.
— Слишком много! — повторил старый солдат. — Я дал вам почти миллион, а вы хотите выгадать на моем несчастье! Так знайте же, теперь я потребую и вас и ваше состояние. Наше имущество не разделено, наш брак не расторгнут.
— Но, сударь, вы вовсе не полковник Шабер! — воскликнула графиня с наигранным изумлением.
— Ах, так! — произнес старик с глубокой иронией. — Так вам нужны доказательства? Что же, я взял вас из Пале-Рояля…
Графиня побледнела. Увидев под румянами эту бледность, старый солдат был тронут страданием, которое он причинил обожаемому некогда существу, и умолк; но он был вознагражден за свое великодушие таким ядовитым взглядом, что не сдержался и прибавил:
— Вы были в…
— Увольте, сударь, — сказала графиня, обращаясь к поверенному. — Разрешите мне удалиться. Я пришла сюда вовсе не затем, чтобы выслушивать такие ужасы.
Она поднялась и вышла. Дервиль бросился вслед за ней в контору, но графиня уже выпорхнула, как будто на крыльях. Возвратившись в свой кабинет, Дервиль увидел, что полковник в приступе дикой ярости расхаживает по комнате крупными шагами.
— В ту пору, — произнес он, — каждый брал жену, где ему хотелось; но я, к сожалению,
— Ну что, полковник, разве я был не прав, когда просил вас не показываться? Теперь я нисколько не сомневаюсь, что вы — полковник Шабер. Когда вы вошли в кабинет, графиня не могла удержаться от движения, которое невозможно истолковать двояко. Зато вы проиграли процесс: вашей жене известно, что вас нельзя узнать.
— Я убью ее…
— Безумец! Вас арестуют и гильотинируют как убийцу. Впрочем, в решительный момент у вас дрогнет рука, а это непростительно, особенно когда дело идет о собственной жене. Предоставьте мне исправлять ваши промахи, большое вы дитя! Идите домой. Берегитесь, она способна подстроить вам ловушку и упечь вас в Шарантон. Я представлю наши бумаги в суд, чтобы уберечь вас от каких-либо неожиданностей.
Бедный полковник повиновался своему молодому благодетелю и удалился, бормоча извинения. Он стал медленно спускаться по темной лестнице, уйдя в свои невеселые мысли, сраженный жестоким ударом, который, быть может, больнее всего пронзил его сердце, как вдруг на нижней площадке он услышал шелест женского платья и увидел графиню.
— Идемте, сударь, — произнесла она, беря его за руку таким знакомым и родным ему движением.
Жеста графини, звука ее голоса, ставшего вдруг нежным, было достаточно, чтобы укротить гнев полковника, и он послушно последовал за ней к карете.
— Садитесь со мной! — сказала графиня, когда лакей опустил подножку экипажа.
И, как по волшебству, полковник очутился в карете рядом со своей женой.
— Куда прикажете, сударыня? — спросил лакей.
— В Гроле, — ответила графиня.
Лошади дружно подхватили и понеслись по Парижу.
— Сударь… — обратилась графиня к полковнику, и в голосе ее послышалась та необычайная взволнованность чувств, на которую так живо откликается все наше существо.
В подобные мгновения все — сердце, нервы, лицо, душа, тело, каждая жилка и каждая частица, — все содрогается в нас. Кажется, сама жизнь нас покидает; она вырывается из нас наружу, она сообщается другому, как болезнь, передается во взгляде, звуке голоса, жесте, подчиняя других нашей воле. Старый солдат задрожал, услышав это единственное слово, ее первое, ее страшное слово: «Сударь!» Но оно было одновременно и упреком, и мольбой, и прощением, надеждой, отчаянием, вопросом, ответом. В нем заключалось все. Надо быть прирожденной актрисой, чтобы вложить в одно слово столько красноречия, столько чувства. Правда не выражает себя с такой полнотой, она не все выставляет напоказ, она требует, чтобы разгадали ее сокровенную глубину. Полковник мучительно раскаивался в своих подозрениях, в своих требованиях, в своем гневе и потупил глаза, чтобы скрыть охватившее его волнение.
— Сударь, — произнесла графиня после неприметной паузы, — я вас сразу же узнала.
— Розина, — сказал старый солдат. — Это слово — бальзам, способный смягчить мои муки.
Две крупные горячие слезы скатились на руки графини, которые Шабер сжимал с отеческой нежностью.
— Сударь, — продолжала она, — как могли вы не понять, что мне было невыносимо стыдно показаться перед посторонним человеком в том ложном положении, в котором я нахожусь! Если уж мне суждено краснеть, пусть это будет в кругу моей семьи. Разве тайна эта не должна быть погребена в глубине наших сердец? Надеюсь, вы не поставите мне в вину кажущееся равнодушие к судьбе незнакомца, именующего себя графом Шабером, в существовании которого я вправе была сомневаться. Я получила ваши письма, живо сказала графиня, заметив по лицу мужа, что он готовится ей возразить, но они попали ко мне через тринадцать месяцев после битвы при Эйлау; они были вскрыты, испачканы, а почерк ваш неузнаваемо изменился. И после того, как сам Наполеон поставил свою подпись на моем брачном контракте, я имела все основания считать, что какой-то ловкий интриган просто-напросто хочет сыграть со мной злую шутку. Чтобы не смущать покоя графа Ферро и не разрушать семейных уз, я обязана была принять меры предосторожности против лже-Шабера. Разве я не была права, скажите сами?