Полководцы Первой Мировой. Русская армия в лицах
Шрифт:
– Я не хочу, чтобы пролилась хоть одна капля братской крови.
Губернский дом окружили постами георгиевцев, внутренние караулы заняли текинцы.
3 сентября арестованных генерала Корнилова и его ближайших помощников перевели в одну из могилевских гостиниц, а в ночь на 12 сентября отвезли в Старый Выхов, в наскоро приспособленное для заключения здание женской гимназии.
Атмосфера в Ставке становилась невыносимой. Корниловские мероприятия по оздоровлению армии были отброшены. Офицеры находились в мучительном положении. «Я сознаю, – писал Михаил Васильевич, – свое бессилие восстановить в армии хоть тень организации… Керенский рассыпается в любезностях
Но и этого сделано не было. Генерал Алексеев, посчитав, что дальнейшее его пребывание в Ставке бессмысленно, подал рапорт об отставке с должности начальника штаба Верховного главнокомандующего. Тогда же он направил письмо Милюкову. В нем давалась оценка действий Корнилова. «Дело Корнилова, – подчеркивал Михаил Васильевич, – не было делом кучки авантюристов. Оно опиралось на сочувствие и помощь широких кругов нашей интеллигенции… Цель движения – не изменить существующий государственный строй, а переменить только людей, найти таких, которые могли бы спасти Россию…»
Выступление Корнилова, отмечал генерал Алексеев, не было тайной от членов правительства. Вопрос этот обсуждался с Савинковым, Филоненко и через них – с Керенским. Только примитивный военно-революционный суд может скрыть участие этих лиц в предварительных переговорах и соглашении. Савинков уже должен был сознаться печатно в этом. Движение дивизий 3 конного корпуса к Петрограду совершилось по указанию Керенского, переданному Савинковым…
Но остановить тогда уже начатое движение войск и бросить дело было невозможно, что генерал Лукомский и высказал в телеграмме от 27 августа Керенскому. «Приезд Савинкова и Львова, – отмечалось в ней, – сделавших предложение генералу Корнилову в том же смысле от вашего имени, заставил генерала Корнилова принять окончательное решение, и, идя согласно с вашим предложением, он отдал окончательные распоряжения, отменять которые теперь уже поздно».
Из этого отказа Керенского, Савинкова, Филоненко от выступления, имевшего цель создания правительства нового состава, из факта отрешения Корнилова от должности вытекали, по мнению Михаила Васильевича, все затруднения, происшедшие 27–31 августа. Рушилось дело. Участники видимые были объявлены авантюристами, изменниками и мятежниками. Участники невидимые или являлись вершителями судеб и руководителями следствия, или отстранились от всего, отдав под суд около тридцати человек на позор, суд и казнь.
«Вы до известной степени знаете, – продолжал Алексеев, – что некоторые круги нашего общества не только жалели, не только сочувствовали идейно, но как могли, помогали Корнилову… Почему же ответить должны только тридцать генералов и офицеров, большая часть которых совсем не может быть ответственной? Пора начать кампанию в печати по этому вопиющему делу. Россия не может допустить готовящегося в самом скором времени преступления по отношению ее лучших доблестных сынов… К следствию привлечены члены Главного Комитета Офицерского союза, не принимавшие никакого участия в деле… Почему они заключены под стражу? Почему им грозят тоже военно-революционным судом?..
У меня есть еще одна просьба. Я не знаю адресов господ Вышнеградского, Путилова и других. Семьи заключенных офицеров начинают голодать. Для спасения
Если честная печать, – заключал послание генерал Алексеев, – не начнет немедленно энергичного разъяснения дела, настойчивого требования правды и справедливости, то через пять-семь дней наши деятели доведут дело до военно-революционного суда, с тем чтобы в несовершенных формах его утопить истину и скрыть весь ход этого дела. Тогда генерал Корнилов вынужден будет широко развить перед судом всю подготовку, все переговоры с лицами и кругами, их участие, чтобы показать русскому народу, с кем он шел, какие истинные цели он преследовал и как в тяжкую минуту он, покинутый всеми, с малым числом офицеров предстал перед спешным судом, чтобы заплатить своею судьбою за гибнущую родину».
По поводу этого документа Керенский, спустя годы, писал следующее: «Я прочитал его (Алексеева) письмо уже после Октябрьской революции… Генерал Алексеев был не только видным и проницательным стратегом, но и хитрым политиком. Он понимал причины провала попытки Ленина захватить в июле власть и последовавшего через два месяца почти мгновенного поражения Корнилова…»
Утром 26 сентября, не дожидаясь приезда назначенного на должность начальника штаба Верховного главнокомандующего генерала Духонина, Алексеев, теперь уже навсегда, покинул Ставку, где трудился более двух лет.
В Петрограде Михаил Васильевич занялся общественной деятельностью. Он принимал самое живое участие в работе «Совета республики», представляя свой авторитет и богатый опыт представителям либерально настроенного офицерства. Большое участие принял он и в деятельности благотворительного общества, оказывая помощь офицерам, юнкерам и кадетам, лишившимся крова и средств к дальнейшему существованию. Помощь оказывалась самая разнообразная: советом, деньгами, одеждой, железнодорожными билетами, рекомендательными письмами.
Приближалась Октябрьская революция.
«25 октября, – вспоминал А. И. Деникин, – характерную фигуру генерала Алексеева видели на улицах города, уже объятого восстанием. Видели, как он резко спорил с удивленным и несколько опешившим от неожиданности начальником караула, поставленного большевиками у Мариинского дворца с целью не допустить заседания «Совета республики». Видели его спокойно проходившего от Исаакия к Дворцовой площади сквозь цепи «войск революционного комитета» и с негодованием обрушившегося на какого-то руководителя дворцовой обороны за то, что воззвания приглашают офицеров к Зимнему дворцу «исполнить свой долг», а между тем для них не приготовлено ничего – ни оружия, ни патронов…
Вечером на конспиративную квартиру прибыл Б. Савинков в сопровождении какого-то лица и с холодным деланым пафосом, скрестив руки на груди, обратился к генералу Алексееву:
– Итак, генерал, я вас призываю исполнить свой долг перед Родиной. Вы должны сейчас же ехать со мной к донским казакам, властно приказать им седлать коней, стать во главе их и идти на выручку Временному правительству. Этого требует от вас Родина.
Присутствующий при разговоре ротмистр Шапрон стал горячо доказывать, что это – бессмысленная и непонятная авантюра. Казаки сплошь охвачены большевизмом или желанием «нейтралитета», и появление генерала, не пользующегося к тому же особенным их расположением, приведет только к выдаче его большевикам. Шапрон подчеркнул, что если кому-нибудь можно повлиять на казаков, то, вероятно, скорее всего «выборному казаку» Савинкову.