Полководец

Полевой Борис

– И при всем том вас не покидала никогда уверенность? Вы сами все время были твердо уверены в победе?

Маршал задумывается и, как бы взвешивая слова ответа, негромко говорит:

– Уверен. На войне ведь не все решается количеством войск. Главную роль в исходе операции решает их качество.

– Но ведь немецкая армия была отлично обучена, опьянена легкими победами в Западной Европе. Ну, а дисциплинированности немцам не занимать.

– Качество солдата – это не только его умение стрелять, выполнять боевой устав и знать технику, словом, бить врага. Это прежде всего боевой дух, его сознательность, его патриотизм, его идейность. Да, и особенно идейность, что чрезвычайно важно в боевых испытаниях. А что касается количественного

превосходства, то еще Суворов учил нас воевать не числом, а умением. Дальнейший ход войны подтвердил справедливость этого. Ведь и Калининская операция, участником которой вы были, увенчалась успехом, хотя мы не имели количественного превосходства. Наиболее честные западные военные историки признают это. Правда, у них всегда такое объяснение: в поражениях немцев виноваты их интенданты – не подвезли вовремя теплую одежду, обувь, машины оказались неспособными двигаться по занесенным снегом дорогам, – то есть разгромили немцев, мол, не советские солдаты и военачальники, а генерал Мороз. Известная песенка. Но ведь и нашим солдатам случалось воевать в башмаках с обмотками. И у нас в госпиталях хватало обмороженных. Генерал Мороз – он никого не щадил. Дух, боевой дух и высокая идейность, коммунистическая идейность – вот что составляет главное и решающее преимущество советского солдата, делает его самым стойким солдатом в мире. Все это в гигантских масштабах увидел мир, когда гитлеровский "Тайфун" надвигался на Москву.

СВИДАНИЕ ПОД ХАРЬКОВОМ

После Западного фронта И. С. Конев командовал Калининским, вновь Западным, затем Северо-Западным, потом Степным фронтами.

Я уже рассказывал о том, как, освободив мой родной город Калинин, он диктовал мне статью в "Правду". И вот сейчас, когда я пишу об этом полководце, вспоминаю встречи и беседы с ним, мне приходит на память и короткое свидание у стен Харькова, когда войска Степного фронта начинали штурм этого города.

Приехав из Москвы в украинскую деревеньку под странным названием Малые Проходы, где располагался в те дни штаб Степного фронта, я позвонил по телефону командующему и попросил разрешения представиться, как говорят военные, "по поводу прибытия".

– Командующий просит тебя зайти в четырнадцать ноль-ноль, – минуту спустя сообщил мне его адъютант, подполковник Александр Соломахин, прослуживший с Коневым всю войну. Сообщил и добавил: – Давай-ка сверим часы, а то у вас, у журналистов, они частенько отстают.

В шутке этой был известный смысл. Везде и во всем Конев был точен, сам никогда не опаздывал и терпеть не мог, когда опаздывали другие. Минутная задержка могла сорвать всю встречу. Он тотчас же брался за другое дело, и проникнуть к нему было уже невозможно.

К назначенному сроку я был на месте. Соломахин взглянул на часы: еще минута. Потом скрылся за дверью в светелке.

– Командующий ждет. Проходи.

Командующий поднялся из-за стола и пожал мне руку:

– Прибыли? Ну здравствуйте! Сколько не виделись? С год? Но какой год-то был! Сталинград, Курская дуга. Мы ведь с вами последний раз встретились под Ржевом. Так?

– Совершенно верно.

Зазвенел телефон. Конев взял трубку.

А мне как-то очень отчетливо вспомнилась эта последняя встреча необычайный ливень, превративший поля в болото, и наши танки, застрявшие в этой трясине, и немецкая артиллерия, расстреливавшая с ржевских высот прицельным огнем плененные грязью машины. В высоком военном, неведомого звания, ибо намокшая, залубеневшая плащ-палатка закрывала погоны, шагавшем по раскисшей пашне и опиравшемся на суковатую палку, узнал я командующего. Конев шел на наблюдательный пункт танковой бригады организовывать спасение застрявших машин.

– Помню, помню. Тяжелые были бои. Растерялись танкисты. Задал я им тогда перцу. А танки все-таки удалось спасти. Вытащили ночью их…

Рабочий кабинет командующего, как всегда

у него, был просто светелкой в обычной чистенькой украинской хате. Все хозяйское оставалось на месте. Иконы в углу, обрамленные, по здешнему обычаю, богато вышитыми рушниками, пожелтевшие венчальные свечи возле них и даже пучок вербы, посиневшей от времени, выгоревшие базарные олеографии с лебедями и беседками и Иисус Христос – писаный красавец, шагающий по водам. Фотографии хозяев в черных рамах, рассыпанные по белейшим стенам. Все это как бы подчеркивало временность этого бивачного жилья, которое ничем не отражало характера и вкуса человека, в нем теперь обитающего.

Своего у командующего было здесь разве что раскладной походный стол, будто скатертью, накрытый картой, исчерканной синими и красными овалами и стрелами. Два таких же походных стула. Телефоны – один в деревянном футляре, полевой, другой – белый, блещущий полировкой и никелем, высокочастотный, по которому командующий связывался с командармами и со Ставкой. Тут же, с правой стороны, остро отточенные карандаши, торчащие из стакана, лупа, большие роговые очки оглобельками вверх. На стене деревянная, тоже складная, полка, на которой я успел различить корешки военных и литературных журналов. Томик генерала Драгомирова о Суворове. Книга Карла Клаузевица "О войне". Я взял ее и стал листать, чтобы не мешать разговору командующего по телефону. Книга оказалась читаной. На полях пометки, некоторые фразы подчеркнуты.

Дверь слева вела в личную комнату генерала. Собственно, это была не дверь, а проем. Жилье обставлено с солдатским аскетизмом. Узенькая койка, застланная шерстяным шершавым одеялом, обеденный столик, покрытый накрахмаленной скатертью, радиоприемник – единственная дорогая здесь вещь.

Наконец командующий кончил разговор. Положил трубку, взял лупу, что-то пристально рассмотрел на карте, привычным движением карандаша с удовольствием удлинил одну из красных стрелок, вонзавшихся в линию вражеской обороны. Потом увидел, что я листаю Клаузевица, и усмехнулся:

– Удивляетесь? Немца читаю, да? Не читаю, а перечитываю. И много, между прочим, полезного нахожу. Умнейший был немец. Сейчас у них такого нет. А Клаузевица даже Ленин считал одним из великих военных писателей… – Он помолчал. – Так, значит, явились? Вовремя явились. А мы тут, между прочим, повоевали…

Коротко рассказал о наступлении на Белгород, о взятии этого города и отдельными, очень точными штрихами обрисовал ситуацию, сложившуюся в районе Харькова. Говорил он, по своему обычаю, короткими фразами, пересыпая их пословицами и военными афоризмами. Были, помню, среди них такие: "Неожиданность при наступлении – половина удачи…"; "Хитрый в бою сильного пересилит…"; "Обстрелянный боец десяти новобранцев стоит…"; "В лоб только дурак бьет, да и то с испугу…"; "Рубить, так с плеча, на полувзмахе не останавливаться".

Говоря о решающей фазе Харьковской операции, которая уже развертывалась, образно представил ее так:

– Сейчас мы взяли их за горло и душим. Они только хрипят… Но еще сильны, очень сильны. Нам рано драть шкуру с неубитого медведя. Это учитывайте, когда будете сегодня писать.

И тут он показал на карте, как части взаимодействующих фронтов зажали Харьков в широкие клещи и как войска, наступающие с северо-запада и востока, сводят концы этих клещей. Потом взглянул на часы и прервал беседу.

– Извините. – И крикнул адъютанту: – Соломахин! Пятнадцать ноль-ноль. Машины готовы? Едем.

Под окном уже ревели моторы. Торопливо влезая в дорожный, защитного цвета комбинезон, он на ходу рассказывал:

– Здесь еще будет много сложных ситуаций. Но главное сделано. Артиллерийское наступление оглушило их, подавило их оборону. Ну, а теперь, как ваш брат любит писать, сосредоточенными силами Манагарова, Шумилова, Крюченкина фронт неприятеля блистательно прорван. Танки вливаются в прорыв… Что будет дальше – увидим. Ну, желаю успеха!