Полное собрание рассказов
Шрифт:
Это вполне могло быть весело. Стоял легкий морозец, не лютая стужа, звезды сияли каждую ночь — яркие, четкие, холодные на черном бархатном небе. Хотя улицы расчищали, во дворах и на крышах лежали сугробы, так что мир казался мягким и чистым; из радиоприемника в нашей машине звучали рождественские песни.
Однако весело не было, потому что Хэклман безостановочно отпускал ехидные замечания про Рождество.
Раз я слушал, как детский хор исполняет «Тихую ночь», и чувствовал себя настолько близко к раю, насколько это возможно, если
— Зачем? — спросил я.
— Они перегибают палку, — буркнул Хэклман. — Мы сегодня слышали это восемь раз. Рождество продают как сигареты — вбивая в мозги одну и ту же строчку снова и снова. У меня Рождество уже из ушей лезет.
— Его не продают, — сказал я. — Ему просто радуются.
— Всего лишь очередная форма рекламы.
Я повертел колесико и вновь отыскал детский хор.
«В яслях дремлет Дитя-я-я», — выводили тонкие голоса. Потом заговорил диктор. «Эту пятнадцатиминутную подборку любимых рождественских песен, — сказал он, — спонсировал универсальный магазин братьев Буллард, который открыт до десяти вечера каждый день, кроме воскресенья. Не откладывайте рождественские покупки на последнюю минуту. Успейте до очередей!»
— Вот! — торжествующе заметил Хэклман.
— Это побочная сторона. Главное, что в Рождество родился Спаситель.
— Опять неверно, — сказал Хэклман. — Никто не знает, когда он родился. В Библии ничего об этом не сказано. Ни слова.
— Меньше всего я ждал услышать от вас экспертное мнение о Библии, — с досадой произнес я.
— Я зубрил ее в детстве, — ответил Хэклман. — Каждый вечер я должен был выучить новый стих. Если ошибался хоть в слове, отец меня колотил.
— Правда?
Я даже немного растерялся от неожиданности. Хэклман был в наших глазах сверхчеловеком отчасти и потому, что никогда не упоминал о своем прошлом и вообще о том, что делает и думает вне редакции. Теперь он заговорил о своем детстве и впервые выказал при мне хоть какое-то чувство помимо раздражения или цинизма.
— За десять лет я не пропустил ни одного урока в воскресной школе, — сказал Хэклман. — Являлся, как штык, в любую погоду, здоровый или больной.
— Вы были таким набожным?
— Боялся отцовского ремня до беспамятства.
— Он еще жив? Ваш отец.
— Не знаю, — равнодушно ответил Хэклман. — В пятнадцать лет я убежал из дома и больше его не видел.
— А ваша мама?
— Умерла, когда мне был год.
— Сочувствую.
— Тебя кто-то просил о сочувствии?
Мы остановились перед большим домом, который собирались сегодня осмотреть. Это был выкрашенный розовой краской особняк за ажурной металлической оградой, с железными фламинго у входа и пятью телевизионными антеннами на крыше. Он соединял в себе все самые безобразные черты колониальной архитектуры, современной техники и шальных денег. Никакой рождественской иллюминации мы не видели —
Мы постучали, желая убедиться, что приехали по адресу. Дворецкий сообщил, что иллюминация и впрямь есть, с другой стороны дома, но ему нужно разрешение хозяина, чтобы ее включить.
Через минуту появился хозяин, толстый и волосатый, с торчащими передними зубами, похожий на сурка в малиновом домашнем халате.
— Мистер Флитвуд, сэр, — обратился дворецкий к хозяину, — эти джентльмены…
Хозяин взмахом руки велел тому замолчать.
— Как поживаете, Хэклман? — спросил он. — Час довольно поздний, но для старых друзей мой дом открыт всегда.
— Гриббон, — проговорил Хэклман медленно, словно все еще не верил своим глазам. — Лео Гриббон. Сколько вы здесь живете?
— Теперь меня зовут Флитвуд, Хэклман, Дж. Спрэг Флитвуд, и я идеальный законопослушный гражданин. Была одна история, когда мы виделись последний раз, но она в прошлом. Здесь я живу уже год, тихо и порядочно.
— Бешеный Пес Гриббон живет тут уже год, а я ничего не знаю? — спросил Хэклман.
— Не смотрите на меня, — сказал я. — Мне поручено освещать школы и пожарную часть.
— Я заплатил долг обществу, — заявил Гриббон.
Хэклман поднял и опустил забрало рыцарского доспеха, стерегущего вход в пышно обставленную гостиную.
— Сдается мне, вы заплатили по два цента с доллара, — сказал он.
— Инвестиции, — ответил Гриббон, — законные инвестиции на биржевом рынке.
— Как ваш брокер смыл с денег кровь, чтобы хоть отличить десятки от соток? — спросил Хэклман.
— Если вы будете оскорблять меня в моем доме, Хэклман, мне придется вас вышвырнуть, — сказал Гриббон. — Так что вам нужно?
— Они хотят посмотреть иллюминацию, сэр, — вмешался дворецкий.
Хэклман сразу сник.
— Да, — пробормотал он, — мы в чертовом идиотском комитете.
— Я думал, победителя выбирают в Рождественский сочельник, — сказал Гриббон, — и не думал включать иллюминацию до тех пор. Это будет приятный сюрприз для города.
— Генератор горчичного газа? — спросил Хэклман.
— Ладно, умник, — высокомерно произнес Гриббон, — сегодня вы увидите, какой образцовый гражданин Дж. Спрэг Флитвуд.
На заснеженном заднем дворе Дж. Спрэга Флитвуда, иначе говоря Бешеного Пса Гриббона, синели странные тени. Была полночь, мы с Хэклманом притоптывали ногами и дули на ладони, чтобы согреться. Гриббон и трое слуг бегали по двору: плотнее втыкали вилки и суетились с отвертками и канистрами смазочного масла возле чего-то, похожего на скульптуры.
Гриббон велел нам встать подальше, чтобы, когда иллюминация включится, мы увидели ее целиком. Мы не знали, чего ждать. Наше любопытство особенно раздразнил дворецкий: он надул из баллона огромный воздушный шар, затем повернул рукоять лебедки, и шар, привязанный за веревку, величаво взмыл к небу.