Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах Том 5
Шрифт:
3 лежит
4 на диване, [подперев ла‹донью›] опершись головой на ладонь.
5 Захар [решился] отворил дверь.
– Вы чего лежите-то опять? – спросил он.
– Не мешай, я думаю,
6 –
– Пора умываться да писать.
7
– Да, в самом деле пора:
8 мне ведь, впрочем, стоит только встать, а то долго ли написать… сейчас: ты поди.
– И когда это он успел лечь-то?
9 – ворчал Захар, прыгая на печку, – проворен!
А Обломов всё еще думал свою неотвязчивую думу [об ожидаю‹щем?›] [о пред сто‹ящем›], то о предстоящем ему переезде, то об уменьшении дохода.
10 Он так же тяжело и глубокомысленно ворочал в голове вопрос, переезжать или не переезжать, как вопрос «быть или не быть?» Он то льстил себя слабою надеждою, что, может быть, хозяин дома уважит его право, привычки и аккуратный платеж денег и не потревожит его, а [велит ломать] изберет другую квартиру, то вдруг живо представлялась
138
ему неизбежность переезда, как фатум,
1 и он закрывал глаза от него, отталкивал от себя эту мысль о переезде,
2 как неестественное, как уродливое видение; но она сильнее и сильнее одолевала его,
3 он [поневоле живо представлял себе] [с любовью] окидывал тоскливым прощальным взглядом почерневшие и закоптевшие от табачного дыма стены своей квартиры, [свои невыставленные окна с двойными] [из окна] свои мрачные невыставленные окна. Взгляд его падал и на тот огромный дом, за который он так часто провожал в летнее время заходящее солнце;
4 он живо представлял себе, как понесут из комнат его мебель, все вещи, как вдруг всё опустеет, точно как будто он едет куда-то в далекий путь… Сердце замирало тоской, он вздыхал глубоко,
5 то вытягивая, то поджимая ноги. ‹л. 41›
Потом
6
7 которые нужно принять, обращал глаза к небу [А между тем утро значитель‹но›], искал своего любимого светила; но оно было на самом зените и [ослепило] обливало
8 ослепительным блеском известковую стену дома, за который садилось
9 в виду Обломова.
[Утро] [Утро проходило] Деревенское утро давно прошло, и петербургское было на исходе. До Ильи Ил‹ьича› долетал со двора смешанный шум человеческих и не человеческих голосов: то лай собак, то пенье кочующих артистов, [часто то и] большею частию то и другое вместе, потому что собаки, по-видимому, приняли за правило аккомпанировать бескорыстно, иногда из одних только побоев, всякому совершающемуся при них художественному исполнению пьес как вокальной, так и инструментальной музыки и [приставали] потому прилаживали то лай, то вытье, смотря по тому, поет ли артист или играет на шарманке.
10 Приходили
139
показывать и зверя морского, приносили и предлагали на разные голоса всевозможные продукты от говядины до мыла, духов и помады, а Илья Ильич всё лежал. Но как ни глухо доносились до него разнообразные крики и пение со двора, благодаря [вставленным] не вынутым и на лето двойным рамам, один голос, однако же, вывел его из глубокой задумчивости. Неотвязчивый разносчик стоял посреди двора и, [приложив] прикрыв ухо
1 рукой, не спускал глаз с окон Ильи Ильича и заунывно
2 нараспев кричал: «Салат! са-ла-т! са-ла-т!» «Ах ты, Боже мой! не дадут покоя,
3 – говорил Обл‹омов›, с досадой переворачиваясь на другой бок, – вот и занимайся тут!»
4 Но и на другом боку было не легче. Илья Ильич только было [определил] составил себе ясную идею и характер старосты и начал сравнивать
5 с мнением Тарантьева, как
6 раздалось почти в самой комнате: «Лососина! лососина!»