Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 7
Шрифт:
– Не казните меня! – едва шептала она.
– Я люблю вас… – начал он, вдруг воротясь к ней.
– Ну, я знаю. И я вас тоже… что за новость! Что же дальше?.. Вы… слышали что-нибудь…
– Где? что? – спрашивал он, оглядываясь кругом и думая, что она слышит какой-нибудь шум. – Я ничего не слышу.
Он заметил ее волнение, и вдруг у него захватило дух от радости. «Она проницательна, угадала давно мою тайну и разделяет чувство… волнуется, требует откровенного и короткого слова…»
Всё это быстро пронеслось у него в голове.
– Вы
647
– Ах! – вскрикнула она отчаянным голосом, хотела встать и не могла, – вы ругаетесь надо мной… ругайтесь – возьмите этот бич, я стою!.. Но вы ли это, Иван Иванович!
Она с горьким изумлением и мольбой сложила перед ним руки.
Он в страхе глядел на нее.
«Она больна!» – подумал он.
– Вы нездоровы, Вера Васильевна, – с испугом и волнением сказал он ей, – простите меня, что я не вовремя затеял.
– Разве не всё равно: днем раньше, днем позже – но всё скажете же… говорите же разом, сейчас!.. И я скажу, зачем я позвала вас сюда, в аллею…
Его опять бросило в противную сторону.
– Ужели это правда? – едва сдерживаясь от радости, сказал он.
– Что – правда? – спросила она, вслушиваясь в этот внезапный, радостный тон. – Вы что-то другое хотите сказать, а не то, что я думала… – покойнее прибавила она.
– Нет, то самое… я полагаю…
– Скажите же, перестаньте мучить меня!
– Я вас люблю…
Она поглядела на него и ждала.
– Мы старые друзья, – сказала она, – и я вас…
– Нет, Вера Васильевна, люблю еще – как женщину…
Она вдруг выпрямилась и окаменела, почти не дыша.
– Как первую женщину в целом мире! Если б я смел мечтать, что вы хоть отчасти разделяете это чувство… нет, это много, я не стою… если одобряете его, как я надеялся… если не любите другого, то… будьте моей лесной царицей, моей женой, – и на земле не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать – и долго не смел! Хотел отложить это до ваших именин, но не выдержал и приехал, чтобы сегодня в семейный праздник, в день рождения вашей сестры…
Она всплеснула руками над головой.
– Иван Иванович! – простонала она, падая к нему на руки.
«Нет, – это не радость! – сверкнуло в нем – и он чувствовал, что волосы у него встают на голове, – так не радуются!»
648
Он посадил ее на скамью.
– Что с вами, Вера Васильевна? вы или больны, или у вас большое горе!.. – овладев собою, почти покойно спросил он.
– Большое, Иван Иванович: я умру!
– Что с вами, говорите, ради Бога, что такое случилось? Вы сказали, что хотели говорить со мной: стало быть, я нужен… Нет такого дела, которого бы я не сделал! приказывайте, забудьте мою глупость… Что надо… что надо сделать?
– Ничего не надо, – шептала она, – мне надо сказать вам… Бедный Иван Иванович: и вы!.. За что вы будете пить мою чашу? Боже мой! – говорила она, глядя сухими глазами на
– Что вы, Вера Васильевна! что это, друг мой, за слова, что за глубокое отчаяние?
– Зачем еще этот удар? Довольно их без него! Знаете ли вы, кого любите? – говорила она, глядя на него точно спящими, безжизненными глазами, едва выговаривая слова.
Он молчал, делая и отвергая догадки. Он бросил мекинтош и отирал пот с лица. Он из этих слов видел, что его надежды разлетелись вдребезги, понял, что Вера любит кого-то… Другого ничего он не видел, не предполагал. Он тяжело вздохнул и сидел неподвижно, ожидая объяснения.
– Бедный друг мой! – сказала она, взяв его за руку.
У него сердце сжалось от этих простых слов: он почувствовал, что он в самом деле «бедный». Ему было жаль себя, а еще больше жаль Веры.
– Благодарю вас! – прошептал он, еще не зная, но предчувствуя одно: что она ему принадлежать не может.
– Простите, – продолжал потом, – я ничего не знал, Вера Васильевна. Внимание ваше дало мне надежду. Я дурак – и больше ничего… Забудьте мое предложение и по-прежнему давайте мне только права друга… если стою, – прибавил он, и голос на последнем слове у него упал. – Не могу ли я помочь? Вы, кажется, ждали от меня услуги?
– Стоите ли! А я стою?
– Вы, Вера Васильевна, всегда будете стоять для меня так высоко…
649
– Я упала, бедный Иван Иваныч, с этой высоты, и никто уж не поднимет меня… Хотите знать, куда я упала? Пойдемте, вам сейчас будет легче…
Она тихо, шатаясь и опираясь ему на руку, привела его к обрыву.
– Знаете вы это место?
– Да, знаю: там похоронен самоубийца…
– Там похоронена и ваша «чистая» Вера: ее уж нет больше… Она на дне этого обрыва…
Она была бледна и говорила с каким-то решительным отчаянием.
– Что такое вы говорите? Я ничего не понимаю… Объясните, Вера Васильевна, – прошептал он, обмахивая лицо платком.
Она привстала, оперлась ему рукой на плечо, остановилась, собираясь с силами, потом склонила голову, минуты в три, шепотом, отрывисто сказала ему несколько фраз и опустилась на скамью. Он побледнел.
Его вдруг пошатнуло. Он как будто потерял равновесие и сел на скамью. Вера и в сумерки увидела, как он был бледен.
– А я думал… – сказал он с странной улыбкой, будто стыдясь своей слабости и вставая медленно и тяжело со скамьи, – что меня только медведь свалит с ног!
Потом подошел к ней.
– Кто он и где он? – шепнул он.
Она вздрогнула от этого вопроса. Так изумителен, груб и неестествен был он в устах Тушина. Ей казалось непостижимо, как он посягает, без пощады женского, всякому понятного чувства, на такую откровенность, какой женщины не делают никому. «Зачем? – втайне удивлялась она, – у него должны быть какие-нибудь особые причины – какие?»