Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 7
Шрифт:
– Марк Волохов! – смело сказала она, осилив себя.
Он остолбенел на минуту. Потом вдруг схватил свой бич за рукоятку обеими руками и с треском изломал его в одну минуту о колено в мелкие куски, с яростью бросив на землю щепки дерева и куски серебра.
– То же будет и с ним! – прорычал он, нагибаясь к ее лицу, трясясь и ощетинясь, как зверь, готовый скакнуть на врага.
– Он там теперь? – спросил он, указывая на обрыв. Только слышалось его тяжелое дыхание. Она с изумлением глядела на него и отступила за скамью.
650
– Мне страшно, Иван Иванович,
– Прежде убью его, потом… уйду! – говорил он, едва владея собой.
– Это вы для меня сделаете, чтоб облегчить меня или… для себя?
Он молчал, глядя в землю. Потом стал ходить большими шагами взад и вперед.
– Что же мне делать: научите, Вера Васильевна? – спросил он, всё еще трясясь от раздражения.
– Прежде всего успокойтесь и скажите, за что вы хотите убить его и хочу ли я этого?
– Он враг ваш и, следовательно, мой… – чуть слышно прибавил он.
– Врагов разве убивают?
Он потупил голову, увидал разбросанные обломки бича у ног, наклонился, будто стыдясь, собрал их и сунул в карман мекинтоша.
– Я не жалуюсь на него: помните это. Я одна… виновата… а он прав… – едва договорила она с такой горечью, с такой внутренней мукой, что Тушин вдруг взял ее за руку.
– Вера Васильевна – вы ужасно страдаете!
Она молчала. А он с участием и удивлением глядел на нее.
– Я ничего не понимаю, – сказал он, – «не виноват», «не жалуюсь»: в таком случае – о чем хотели поговорить со мной? зачем вы звали меня сюда, в аллею?..
– Я хотела, чтоб вы знали всё…
Она, отворотясь, молча глядела к обрыву. И он поглядел туда, потом на нее, и всё стоял перед ней, с вопросом в глазах.
– Послушайте, Вера Васильевна, не оставляйте меня в потемках. Если вы нашли нужным доверить мне тайну… – Он на этом слове с страшным усилием перемог себя, – которая касалась вас одной, то объясните всю историю…
– Ваше нынешнее лицо, особенные взгляды, которые вы обращали ко мне – я не поняла их. Я думала, вы знаете всё, хотела допроситься, что у вас на уме… Я поторопилась… Но всё равно: рано или поздно – я сказала бы вам… Сядьте, выслушайте меня и потом оттолкните!
654
Он, положив локти на колени и спрятав лицо в ладони, слушал ее.
Она передала ему в коротких словах историю. Он встал, минуты три ходил взад и вперед, потом остановился перед ней.
– Вы простили его? – спросил он.
– За что? Вы видите, что… я одна виновата…
– И… простились с ним, или… надеетесь, что он опомнится и воротится?
Она покачала головой.
– Между нами нет ничего общего… Мы разошлись давно. Я никогда не увижу его.
– Теперь я только начинаю немного понимать, и то не всё, – сказал, подумавши, Тушин и вздохнул, как вол, которого отпрягли. – Я думал, что вы нагло обмануты…
– Нет, нет…
– И зовете меня на помощь: думал, что пришла пора медведю «сослужить службу» и чуть была не оказал вам в самом деле «медвежьей услуги», – добавил он, вынимая из кармана и показывая ей обломок бича. – От этого
– Я не хотела, чтоб вы думали обо мне лучше, чем я есть… и уважали меня…
– Как же вы это сделаете? Я не перестану думать о вас, что думал всегда, и не уважать не могу.
Какой-то луч блеснул у ней в глазах и тотчас же потух.
– Вы хотите принудить себя уважать меня. Вы добры и великодушны: вам жаль бедную, падшую… и вы хотите поднять ее… Я понимаю ваше великодушие, Иван Иванович, но не хочу его. Мне нужно, чтоб вы знали и… не отняли руки, когда я подам вам свою.
Она подала ему руку, он поцеловал ее. Он с нетерпением и грустью слушал ее.
– Вера Васильевна! – сказал он сдержанным, почти оскорбленным тоном, – я насильно уважать никого не могу. Тушин не лжет. Если я кому-нибудь кланяюсь с уважением, – то и уважаю, или не поклонюсь. Я кланяюсь вам по-прежнему, а люблю – извините, к слову пришлось, – еще больше прежнего, потому что… вы несчастливы. У вас большое горе, такое же, как у меня!
652
Вы потеряли надежду на счастье… Напрасно только вы сказали мне вашу тайну… – прибавил он с унынием, почти с отчаянием. – Если б я узнал ее и не от вас, я бы уважать вас не перестал. Этой тайны вы не обязаны поверять никому. Она принадлежит вам одной, и никто не смеет судить вас…
Он едва договорил и с трудом вздохнул, скрадывая тяжесть этого вздоха от Веры. Голос у него дрожал против воли. Видно было, что эта «тайна», тяжесть которой он хотел облегчить для Веры, давила теперь не одну ее, но и его самого. Он страдал – и хотел во что бы то ни стало скрыть это от нее…
– Всё равно: я должна была сказать вам ее сегодня же, когда вы сделали предложение… Обмануть я вас не могла.
Он отрицательно покачал головой.
– На мое предложение вы могли отвечать мне коротким «нет». Но как вы удостоиваете меня особой дружбы, то объяснили бы ласково, с добротой, чтоб позолотить это «нет», что вы любите другого – вот и всё. Я не спросил бы даже – кого. А тайну… должны были сберечь про себя: тут не было бы никакого обмана. Вот если б вы, любя другого, приняли мое предложение… из страха или других целей… это был бы обман, «падение», пожалуй, «потеря чести». Но вы этого никогда бы не сделали. А то… – Он головой кивнул на обрыв и шепотом добавил, будто про себя, – несчастье… ошибка…
Он едва говорил, перемогая с медвежьей силой внутреннюю муку, чтоб она не заметила, что было в нем самом.
– Несчастье! – шептал он, – он уйдет прав из обрыва, а вы виноваты! Где же правда?..
– Всё равно: я сказала бы вам, Иван Иванович. Это не для вас нужно было, а для меня самой… Вы знаете… как я дорожила вашей дружбой: скрыть от вас – это было бы мукой для меня. Теперь мне легче – я могу смотреть прямо вам в глаза, я не обманула вас…
Она не могла говорить от прихлынувших слез и зажала лицо платком. Он чуть не заплакал сам, но только вздрогнул, наклонился и опять поцеловал у ней руку.