Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах. Сочинения т 4-7
Шрифт:
{05260}
РОЗОВЫЙ ЧУЛОК
Пасмурный, дождливый день. Небо надолго заволокло тучами, и дождю конца не предвидится. На дворе слякоть, лужи, мокрые галки, а в комнатах сумерки и такой холод, что хоть печи топи. Иван Петрович Сомов шагает по своему кабинету из угла в угол и ворчит на погоду. Дождевые слезы на окнах и комнатные сумерки нагоняют на него тоску. Ему невыносимо скучно, а убить время нечем... Газет еще не привозили, на охоту идти нет возможности, обедать еще не скоро... В кабинете Сомов не один. За его письменным столом сидит m-me Сомова, маленькая, хорошенькая дамочка в легкой блузе и в розовых чулочках. Она усердно строчит письмо. Проходя мимо нее, шагающий Иван Петрович всякий раз засматривает через ее плечо на писанье. Он видит крупные хромающие буквы, узкие и тощие, с невозможными хвостами и закорючками. Клякс, помарок и следов от пальцев многое множество. Переносов m-me Сомова не любит, и каждая строка ее, дойдя до края листка, со страшными корчами, водопадом падает вниз... - Лидочка, кому это ты так много пишешь?
– спрашивает Сомов, видя, как его жена начинает строчить по шестому листку. - К сестре Варе... - Гм... длинно! Дай-ка скуки ради почитать! - Возьми, читай, только тут ничего нет интересного... Сомов берет исписанные листки и, продолжая шагать, принимается за чтение. Лидочка облокачивается о спинку кресла и следит за выражением его лица. После первой же странички лицо его вытягивается и выражает
{05261}
На четвертой он останавливается, пугливо взглядывает на жену и задумывается. Немного подумав, он со вздохом опять принимается за чтение... Лицо его выражает недоумение и даже испуг... - Нет, это невозможно!
– бормочет он, кончив чтение и швыряя листки на стол.
– Решительно невозможно! - Что такое?
– пугается Лидочка. - Что такое! Исписала шесть страничек, потратила на писанье битых два часа и... и хоть бы тебе что! Хоть бы одна мыслишка! Читаешь-читаешь, и какое-то затмение находит, словно на чайных ящиках китайскую тарабарщину разбираешь! Уф! - Да, это правда, Ваня...
– говорит Лидочка, краснея.
– Я небрежно писала... - Кой чёрт небрежно? В небрежном письме смысл и лад есть, есть содержание, а у тебя... извини, даже названия подобрать не могу! Сплошная белиберда! Слова и фразы, а содержания ни малейшего. Всё твое письмо похоже точь-в-точь на разговор двух мальчишек: "А у нас блины ноне!" - "А к нам солдат пришел!" Мочалу жуешь! Тянешь, повторяешься... Мысленки прыгают, как черти в решете: не разберешь, где что начинается, где что кончается... Ну, можно ли так? - Если б я со вниманием писала, - оправдывается Лидочка, - тогда бы не было ошибок... - Ах, об ошибках я уж и не говорю! Кричит бедная грамматика! Что ни строчка, то личное для нее оскорбление! Ни запятых, ни точек, а ять... бррр! Земля пишется не через ять, а через е! А почерк? Это не почерк, а отчаяние! Не шутя говорю, Лида... Меня и изумило и поразило это твое письмо... Ты не сердись, голубчик, но я, ей-богу, не думал, что в грамматике ты такая сапожница... А между тем ты по своему положению принадлежишь к образованному, интеллигентному кругу, ты жена университетского человека, дочь генерала! Послушай, ты училась где-нибудь? - А как же? Я в пансионе фон Мебке кончила... Сомов пожимает плечами и, вздохнув, продолжает шагать. Лидочка, сознавая свое невежество и стыдясь, тоже вздыхает и потупляет глазки... Минут десять проходит в молчании...
{05262}
– Послушай, Лидочка, ведь это, в сущности, ужасно! - говорит Сомов, вдруг останавливаясь перед женой и с ужасом глядя на ее лицо.
– Ведь ты мать... понимаешь? мать! Как же ты будешь детей учить, если сама ничего не знаешь? Мозг у тебя хороший, но что толку в нем, если он не усвоил себе даже элементарных знаний? Ну, плевать на знания... знания дети и в школе получат, но ведь ты и по части морали хромаешь! Ты ведь иногда такое ляпнешь, что уши вянут! Сомов опять пожимает плечами, запахивается в полы халата и продолжает шагать... Ему и досадно, и обидно, и в то же время жаль Лидочку, которая не протестует, а только глазами моргает... Обоим тяжело и горько... Оба и не замечают за горем, как бежит время и приближается час обеда... Садясь обедать, Сомов, любящий поесть вкусно и покойно, выпивает большую рюмку водки и начинает разговор на другую тему. Лидочка слушает его, поддакивает, но вдруг во время супа глаза ее наливаются слезами, и она начинает хныкать. - Это мать виновата!
– говорит она, вытирая слезы салфеткой.
– Все советовали ей отдать меня в гимназию, а из гимназии я наверное бы пошла на курсы! - На курсы... в гимназию...
– бормочет Сомов.
– Это уж крайности, матушка! Что хорошего быть синим чулком? Синий чулок... чёрт знает что! Не женщина и не мужчина, а так, середка на половине, ни то ни сё... Ненавижу синих чулков! Никогда бы не женился на ученой... - Тебя не разберешь...
– говорит Лидочка.
– Сердишься, что я неученая, и в то же время ненавидишь ученых; обижаешься, что у меня мыслей нет в письме, а сам против того, чтоб я училась... - Ты к фразе придираешься, милочка, - зевает Сомов, наливая себе от скуки вторую рюмку... Под влиянием выпитой водки и сытного обеда Сомов становится веселей, добрей и мягче... Он глядит, как его хорошенькая жена с озабоченным лицом приготовляет салат, и на него набегает порыв женолюбия, снисходительности, всепрощения... "Напрасно я ее, бедняжку, обескуражил сегодня...
– думает он.
– Зачем я наговорил ей столько жалких слов? Она, правда, глупенькая у меня, нецивилизованная,
{05263}
узенькая, но... ведь медаль имеет две стороны и audiatur et altera pars... Быть может, тысячу раз правы те, которые говорят, что женское недомыслие зиждется на призвании женском... Призвана она, положим, мужа любить, детей родить и салат резать, так на кой чёрт ей знания? Конечно!" Вспоминается ему при этом, как умные женщины вообще тяжелы, как они требовательны, строги и неуступчивы, и как, напротив, легко жить с глупенькой Лидочкой, которая ни во что не суется, многого не понимает и не лезет с критикой. С Лидочкой и покойно и не рискуешь нарваться на контроль... "Бог с ними, с этими умными и учеными женщинами! G простенькими лучше и спокойнее живется", - думает он, принимая от Лидочки тарелку с цыпленком... Вспоминает он, что у цивилизованного мужчины является иногда желание поболтать и поделиться мыслями с умной и ученой женщиной... "Что ж?
– думает Сомов.
– Захочется поболтать об умном, пойду к Наталье Андреевне... или к Марье Францовне... Очень просто!"
{05264}
СТРАДАЛЬЦЫ
Лизочка Кудринская, молоденькая дамочка, имеющая много поклонников, вдруг заболела, да так серьезно, что муж ее не пошел на службу и ее мамаше в Тверь была послана телеграмма. Историю своей болезни она рассказывает таким образом: - Поехала я в Лесное к тете. Пожила я там неделю и потом со всеми отправилась к кузине Варе. Варин муж, вы знаете, бука и деспот (я застрелила бы такого мужа), но время мы провели там весело. Во-первых, я там участвовала в любительском спектакле. Шел "Скандал в благородном семействе". Хрусталев играл изумительно! Во время антракта я выпила холодной, ужасно холодной лимонной воды с немножечком коньяку... Лимонная вода с коньяком очень похожа на шампанское... Выпила и ничего не почувствовала. На другой день после спектакля ездила я верхом с этим Адольфом Иванычем. Было немножко сыро и меня продуло. Вероятно, я тогда же простудилась. Дня через три я поехала к себе домой посмотреть, как живет мой милый, мой хороший Вася, и кстати взять шёлковое платье, то самое, что цветочками. Васи, конечно, не застала дома. Пошла я в кухню сказать Прасковье, чтобы она поставила самовар, гляжу, а у ней на столе хорошенькие молоденькие репочки и морковочки, точно игрушечки. Я съела одну морковочку, ну, и репку. Очень немного съела, но представьте, вдруг у меня начинается резь... Спазмы, спазмы, спазмы... Ах, умираю! Прибегает со службы Вася. Натурально, хватает себя за волосы и бледнеет. Бегут за доктором... Понимаете? Умираю и умираю! Спазмы начались в полдень, в третьем часу приезжал доктор, а в шесть Лизочка уснула и спала крепким сном до двух часов ночи.
{05265}
Бьет два часа... Свет маленькой ночной лампы скудно пробивается сквозь голубой абажур. Лизочка лежит в постели. Ее белый кружевной чепчик резко вырисовывается на темном фоне красной подушки. На ее бледном лице и круглых, сдобных плечах лежат узорчатые тени от абажура. У ног сидит Василий Степанович, ее муж. Бедняга счастлив, что
– спрашивает он шёпотом, заметив, что она проснулась. - Мне лучше...
– стонет Лизочка.
– Спазмов уже не чувствую, но не спится... Не могу уснуть! - Не пора ли тебе, мой ангел, переменить компресс? Лизочка приподнимается медленно, со страдальческим выражением и грациозно склоняет голову набок. Василий Степаныч священнодейственно, едва касаясь пальцами горячего тела, переменяет компресс. Лизочка пожимается, смеется от холодной воды, которая щекочет ее, и опять ложится. - Ты, бедный, не спишь!
– стонет она. - Могу ли я спать! - Это у меня нервное, Вася. Я очень нервная женщина. Доктор прописал мне против желудка, но я чувствую, что он не понял моей болезни. Тут нервы, а не желудок, клянусь тебе, что это нервы. Одного только я боюсь, как бы моя болезнь не приняла дурного оборота. - Нет, Лизочка, нет! Завтра же ты будешь здорова! - Едва ли! За себя я не боюсь... мне всё равно, даже я рада умереть, но мне тебя жаль! Вдруг ты овдовеешь и останешься один. Васечка редко пользуется обществом жены и давно уже привык к одиночеству, но слова Лизочки его тревожат. - Бог знает что ты говоришь, мамочка! К чему эти мрачные мысли? - Что ж? Поплачешь, погорюешь, а потом и привыкнешь. Даже женишься. Муж хватает себя за голову. - Ну, ну, не буду, - успокаивает его Лизочка.
– Только ты должен быть ко всему готов. "А вдруг я в самом деле умру!" - думает она, закрывая глаза.
{05266}
И Лизочка рисует себе картину собственной смерти, как вокруг ее смертного одра теснятся мать, муж, кузина Варя с мужем, родня, поклонники ее "таланта", как она шепчет последнее "прости". Все плачут. Потом, когда она уже мертва, ее, интересно бледную, черноволосую, одевают в розовое платье (оно ей к лицу) и кладут в очень дорогой гроб на золотых ножках, полный цветов. Пахнет ладаном, трещат свечи. Муж не отходит от гроба, а поклонники таланта не отрывают от нее глаз: "Как живая! Она и в гробу прекрасна!" Весь город говорит о безвременно угасшей жизни. Но вот ее несут в церковь. Несут: Иван Петрович, Адольф Иваныч, Варин муж, Николай Семеныч и тот черноглазый студент, который научил ее пить лимонную воду с коньяком. Жаль только, что не играет музыка. После панихиды - прощание. Церковь полна рыданиями. Приносят крышку с кистями и... Лизочка навеки расстается с дневным светом. Слышно, как прибивают гвозди. Стук, стук, стук! Лизочка вздрагивает и открывает глаза. - Вася, ты здесь?
– спрашивает она.
– У меня такие мрачные мысли. Боже, неужели я так несчастна, что не усну? Вася, пожалей меня, расскажи мне что-нибудь! - Что же тебе рассказать? - Что-нибудь... любовное, - говорит томно Лизочка. - Или расскажи что-нибудь из еврейского быта... Василий Степаныч, готовый на всё, лишь бы только его жена была весела и не говорила о смерти, зачесывает над ушами пейсы, делает смешную физиономию и подходит к Лизочке. - А вже не надо ли вам цасы поцинять?
– спрашивает он. - Надо, надо!
– хохочет Лизочка и подает ему со столика свои золотые часы.
– Починяй! Вася берет часы, долго рассматривает механизм и, весь скорчившись, говорит: - Нельжя их поцинять... Тут з одним колесом два жубцы нету. В этом и заключается всё представление. Лизочка хохочет и хлопает в ладоши. - Отлично!
– восклицает она.
– Удивительно!
{05267}
Знаешь, Вася? Ты ужасно глупо делаешь, что не участвуешь в любительских спектаклях! У тебя замечательный талант! Ты гораздо лучше Сысунова. У нас участвовал в "Я именинник" любитель, некий Сысунов. Первоклассный комический талант! Представь: нос толстый, как брюква, глаза зеленые, а ходит, как журавль... Мы все хохотали. Постой, я покажу тебе, как он ходит. Лизочка прыгает с кровати и начинает шагать по полу уже без чепчика, босая. - Мое почтение!
– говорит она басом, подражая мужскому голосу.
– Что хорошенького? Что нового под луной? Ха-ха-ха!
– хохочет она. - Ха-ха-ха!
– вторит Вася. И оба супруга, хохоча, забыв про болезнь, гоняются друг за другом по спальне. Беготня кончается тем, что Вася ловит жену за сорочку и жадно осыпает ее поцелуями. После одного особенно страстного объятия Лизочка вдруг вспоминает, что она серьезно больна... - Какие глупости!
– говорит она, делая серьезное лицо и укрываясь одеялом.
– Вероятно, ты забыл, что я больна! Умно, нечего сказать! - Извини...
– конфузится муж. - Болезнь примет дурной оборот, вот ты и будешь виноват. Недобрый! Нехороший! Лизочка закрывает глаза и молчит. Прежние томность и страдальческое выражение возвращаются к ней, опять слышатся легкие стоны. Вася переменяет компресс и довольный, что его жена дома, а не в бегах у тети, смиренно сидит у ее ног. Не спит он до самого утра. В десять часов приходит доктор. - Ну, как мы себя чувствуем?
– спрашивает он, щупая пульс.
– Спали? - Плохо, - отвечает за Лизочку муж.
– Очень плохо! Доктор отходит к окну и засматривается на прохожего трубочиста. - Доктор, мне можно сегодня выпить кофе?
– спрашивает Лизочка. - Можно. - А мне можно сегодня встать? - Оно, пожалуй, можно, но... лучше полежите еще денек.
{05268}
– Настроена она дурно...
– шепчет Вася ему на ухо. - Мысли мрачные... мировоззрение какое-то... Я страшно за нее беспокоюсь! Доктор садится за столик и, потерев ладонью лоб, прописывает Лизочке бромистого натрия, потом раскланивается и, пообещав побывать еще вечером, уезжает. Вася не идет на службу, а всё сидит у ног жены... В полдень съезжаются поклонники таланта. Они встревожены, испуганы, привезли много цветов, французских книжек. Лизочка, одетая в белоснежный чепчик и легкую блузку, лежит в постели и смотрит загадочно, будто не верит в свое выздоровление. Поклонники таланта видят мужа, но охотно прощают ему его присутствие: их и его соединило у этого ложа одно несчастье! В шесть часов вечера Лизочка засыпает и опять спит до двух часов ночи. Вася по-прежнему сидит у ее ног, борется с дремотой, переменяет компресс, изображает из еврейского быта, а утром, после второй страдальческой ночи, Лиза уже вертится перед зеркалом и надевает шляпку. - Куда же ты, мой друг?
– спрашивает Вася, глядя на нее умоляюще. - Как?
– удивляется Лизочка, делая испуганное лицо.
– Разве ты не знаешь, что сегодня у Марьи Львовны репетиция? Проводив ее, Вася, от нечего делать, от скуки, берет свой портфель и едет на службу. От бессонных ночей у него болит голова, так болит, что левый глаз не слушается и закрывается сам собою... - Что это с вами, батюшка мой?
– спрашивает его начальник.
– Что такое? Вася машет рукой и садится. - И не спрашивайте, ваше сиятельство, - говорит он со вздохом.
– Столько я выстрадал за эти дна дня... столько выстрадал! Лиза больна! - Господи!
– пугается начальник, - Лизавета Павловна? Что с ней? Василий Степаныч только разводит руками и поднимает глаза к потолку, как бы желая сказать: "На то воля провидения!" - Ах, мой друг, я могу сочувствовать вам всей душой!
– вздыхает начальник, закатывая глаза.
– Я, душа моя, потерял жену... понимаю. Это такая потеря...
{05269}
такая потеря! Это ужясно... это ужясно! Надеюсь, теперь Лизавета Павловна здорова? Какой доктор лечит? - Фон Штерк. - Фон Штерк? Но вы бы лучше к Магнусу обратились или к Семандрицкому. На вас, однако, очень бледное лицо! Вы сами больной человек! Это ужясно! - Да, ваше сиятельство... не спал... столько выстрадал... пережил! - А приходил! Зачем же вы приходили, не понимаю? Разве можно себя заставлять? Разве так можно делать себе больно? Ходите домой и сидите там, пока не выздоровеете! Ходите, я приказываю вам! Усердие хорошее особенность молодого чиновника, но не надо забывать, как говорили римляне, mens sana in corpore sano, то есть здоровая голова в здоровом корпусе! Вася соглашается, кладет бумаги обратно в портфель и, простившись с начальником, едет домой спать.