Полное собрание сочинений и письма. Письма в 12 томах
Шрифт:
{03223}
Скуки ради завел он себе котенка и забавляется им, как маленький. Грунтует циферблат на стенных часах, хочет писать на них женскую головку. Моя фамилия кланяется и еще раз шлет Вам свое спасибо. Иду сейчас к Николаю и засажу его писать. Его письмо пошлю отдельно. Жду поэмы, а пока крепко жму Вам руку, желаю побольше практики, побольше романов с красивейшими из кисловодских гурий и пребываю сердечно преданный Л. Чехов. Мой адрес: г. Сумы.
659. А. С. СУВОРИНУ 9 июня 1889 г. Сумы. 9 июнь. Нашли же Вы, наконец, дачу? Где? А пора бы уж найти, ибо через три дня солнце начнет уже клониться к зиме. Если дача в Тульской губ., то ко мне на Псел рукой подать. Приезжайте ради создателя. Мы поедем, куда Вам угодно и на чем угодно. В Полтавской губ(ернии) уже знают, что Вы туда приедете со мной. Я положительно не могу жить без гостей. Когда я один, мне почему-то становится страшно, точно я среди великого океана солистом плыву на утлой ладье. Неделю тому назад приехал ко мне Свободин с своим девятилетним сынишкой, очень милым и симпатичным, неугомонно философствующим мальчиком. О Лессинге и гамбургской драматургии - ни полслова. Зоненштейн, к великому моему удивлению и удовольствию, сбросил с себя маску "образованного" актера и дурачился, как мальчик. Он пел, кривлялся, ловил раков во фраке, пил и вообще
{03224}
Николай проговорился мне, что он просил у Вас денег. Если это правда, то спешу Вас уверить, что деньги ему решительно ни на что не нужны. Всё необходимое у него есть, и ни в чем отказа ему не бывает. Он говорил мне, что Вы пообещали ему, и я премного буду обязан Вам, если Вы забудете об этом обещании. Простите, что я надоедаю Вам таким вздором. Мне самому скучно говорить о деньгах, но что делать? Судьба соделала меня нянькою, и я volens-nolens должен не забывать о педагогических мерах. Насчет того, где будет напечатан мой великолепный роман, я полагаю, рассуждать еще рано. То есть рано еще обещать. Когда кончу, пришлю Вам на прочтение, и оба мы решим, как лучше. Если найдете, что его удобно печатать в газете, то сделайте милость, валяйте в газете. Сегодня я напишу одну главу. Чувствую сильное желание писать. Дождей всё нет и нет. Неурожай - решенное дело. Жарища ужасная. На деревьях червей видимо-невидимо, но в земле их нот, ибо земля суха, как московские фельетоны. Поздравляю "Новое время" с семейною радостью: говорят, что Курепин женился. Мне Стасов симпатичен, хоть он и Мамай Экстазов. Что-то в нем есть такое, без чего в самом дело жить грустно и скучно. Читал я письма Бородина. Хорошо. Художник в прежнем положении: ни лучше, ни хуже. Раки превосходно ловятся. Миша не успевает подсачивать. Всем Вашим мой сердечный привет. Пребываю ожидающий Вас А. Чехов. Вчера я заставил одного юнца купить на вокзале "Военные на войне". Прочел и сказал: "Очень хорошо". С Маслова магарыч.
{03225}
660. Н. Н. ОБОЛОНСКОМУ 17 июня 1889 г. Сумы. 17 июня 89. Художник скончался. Подробности письмом или при свидании, а пока простите карандаш. Жму горячо Вам руку. Ваш душевно А. Чехов. На обороте: Кисловодск, Дача Жердевой Доктору Николаю Николаевичу Оболонскому.
661. Ф. О. ШЕХТЕЛЮ 18 июня 1889 г. Сумы. 18 июня. г. Сумы. Вчера, 17-го июня, умер от чахотки Николай. Лежит теперь в гробу с прекраснейшим выражением лица. Царство ему небесное, а Вам, его другу, здоровья и счастья... Ваш А. Чехов. Нa обороте: Москва, Тверская, д. Пороховишкова Францу Осиповичу Шехтель.
662. М. М. ДЮКОВСКОМУ 24 июня 1889 г. Сумы. 24 июня. Отвечаю, милый Михаил Михайлович, на Ваше письмо. Николай выехал из Москвы уже с чахоткою. Развязка представлялась ясною, хотя и не столь близкой. С каждым днем здоровье становилось всё хуже и хуже, и в последние недели Николай не жил, а страдал: спал сидя, не переставая кашлял, задыхался и проч. Если в прошлом были какие вины, то все они сторицей искупились этими страданиями. Сначала он много сердился, болезненно раздражался, но за месяц до смерти стал кроток, ласков и необыкновенно степенен. Всё время мечтал
{03226}
о том, как выздоровеет и начнет писать красками. Часто говорил о Вас и о своих отношениях к Вам. Воспоминания были его чуть ли не единственным удовольствием. За неделю до смерти он приобщился. Умер в полном сознании. Смерти он не ждал; по крайней мере ни разу но заикнулся о ней. В гробу лежал он с прекраснейшим выражением лица. Мы сняли фотографию. Не знаю, передаст ли фотография это выражение. Похороны были великолепные. По южному обычаю, несли его в церковь и из церкви на кладбище на руках, без факельщиков и без мрачной колесницы, с хоругвями, в открытом гробе. Крышку несли девушки, а гроб мы. В церкви, пока несли, звонили. Погребли на деревенском кладбище, очень уютном и тихом, где постоянно поют птицы и пахнет медовой травой. Тотчас же после похорон поставили крест, который виден далеко с поля. Завтра девятый день. Будем служить панихиду. Вся семья благодарит Вас за письмо, а мать, читая его, плакала. Вообще грустно, голубчик. Очень рад, что Вы женитесь. Поздравляю и желаю всего того, что принято желать при женитьбе. Я написал Вам коротко, потому что сюжет слишком длинный, не поддающийся описанию на 2-3 листках. Подробности расскажу при свидании, а пока будьте здоровы и счастливы. Вся моя фамилия Вам кланяется. Ваш А. Чехов. На конверте: Москва. Михаилу Михайловичу Дюковскому. У Калужских ворот. Мещанское училище.
663. П. А. СЕРГЕЕНКО 25 июня 1889 г. Сумы. Если Ленского зовут Александром Павловичем, то выеду вторник. Телеграфируй, какой остановиться гостинице. Чехов. На бланке: Севастополь Театр Сергеенко
{03227}
664. А. Н. ПЛЕЩЕЕВУ 26 июня 1889 г. Сумы. 20 июнь. Здравствуйте, мой дорогой и милый Алексей Николаевич! Ваше письмо пришло на девятый день после смерти Николая, т. е. когда мы все уже начали входить в норму жизни; теперь отвечаю Вам и чувствую, что норма в самом деле настала и что теперь ничто не мешает мне аккуратно переписываться с Вами. Бедняга художник умер. На Луке он таял, как воск, и для меня не было ни одной минуты, когда бы я мог отделаться от сознания близости катастрофы... Нельзя было сказать, когда умрет Николай, но что он умрет скоро, для меня было ясно. Развязка произошла при следующих обстоятельствах. Гостил у меня Свободин. Воспользовавшись приездом старшего брата, который мог сменить меня, я захотел отдохнуть, дней пять подышать другим воздухом; уговорил Свободина и Линтваревых и поехал с ними в Полтавскую губ(ернию) к Смагиным. В наказание за то, что я уехал, всю дорогу дул такой холодный ветер и небо было такое хмурое, что хоть тундрам впору. На половине дороги полил дождь. Приехали к Смагиным ночью, мокрые, холодные, легли спать в холодные постели, уснули под шум холодного дождя. Утром была всё та же возмутительная вологодская погода; во всю жизнь не забыть мне ни грязной дороги, ни серого неба, ни слез на деревьях; говорю - не забыть, потому что утром приехал из Миргорода мужичонко и привез мокрую телеграмму: "Коля скончался". Можете представить мое настроение. Пришлось скакать обратно на лошадях до станции, потом по железной дороге и ждать на станциях по 8 часов... В Ромнах ждал я с 7 часов вечера до 2 ч(асов) ночи. От скуки пошел шататься по городу. Помню, сижу в саду; темно,
{03228}
виден далеко с поля. Кажется, что лежать ему очень уютно. Вероятно, я уеду куда-нибудь. Куда? Не вем. Суворин зовет за границу. Очень возможно, что поеду и за границу, хотя меня туда вовсе не тянет. Я не расположен теперь к физическому труду, хочу отдыха, а ведь шатанье по музеям и Эйфелевым башням, прыганье с поезда на поезд, ежедневные встречи с велеречивым Дмитрием Васильевичем, обеды впроголодь, винопийство и погоня за сильными ощущениями - всё это тяжелый физический труд. Я бы охотнее пожил где-нибудь в Крыму, на одном месте, чтоб можно было работать. Пьеса моя замерзла. Кончать некогда, да и не вижу особенной надобности кончать ее. Пишу понемножку роман, причем больше мараю, чем пишу. Вы пьесу пишете? Вам бы не мешало изобразить оригинальную комедийку. Напишите и уполномочьте меня поставить ее в Москве. Я и на репетициях побываю, и гонорар получу, и всякие штуки. Если я уеду куда-нибудь, то с каждой большой станции буду посылать Вам открытые письма, а из центров закрытые письма. Линтваревы здравствуют. Они великолепны. С каждым днем становятся всё лучше и лучше, и неизвестно, до чего они дойдут в этом направлении. В великодушии и доброте нет им равных во всей Харьк(овской) губернии. Смагины здравствуют и тоже совершенствуются. Поздравляю "Северный вестник" с возвращением Протопопова и Короленко. От критики Протопопова никому не будет ни тепло, ни холодно, потому что все нынешние гг. критики не стоят и гроша медного - в высшей степени бесполезный народ, возвращение же Короленко факт отрадный, ибо сей человек сделает еще много хорошего. Короленко немножко консервативен; он придерживается отживших форм (в исполнении) и мыслит, как 45-летний журналист; в нем не хватает молодости и свежести; но все эти недостатки не так важны и кажутся мне наносными извне; под влиянием времени он может отрешиться от них. Сестра благодарит за поклоны и велит кланяться. Мать тоже. А я целую Вас, обнимаю и желаю всяческих благ. Будьте счастливы и здоровы. Ваш А. Чехов.
{03229}
665. А. С. СУВОРИНУ 2 июля 1889 г. Сумы. 2 июль. Сумы. Простите, что пишу на клочке. Сейчас я получил от Вас письмо. Вы пишете, что пробудете в Тироле целый месяц. Времени достаточно, чтобы я мог съездить до заграницы в Одессу, куда влечет меня неведомая сила. Значит, я выеду из Киева не во вторник, как телеграфировал, а позже. Из Волочиска буду телеграфировать. Из Одессы тоже буду телеграфировать. Бедняга Николай умер. Я поглупел и потускнел. Скука адская, поэзии в жизни ни на грош, желания отсутствуют и проч. и проч. Одним словом, чёрт с ним. Всех Ваших от души приветствую, а Анне Ивановне целую руку. Если хотите, телеграфируйте мне в Одессу (Одесса, Северная гостиница). Пьяница Вам кланяется. Он живет теперь у меня и ведет трезвую жизнь. Тифа у него не было. Не горюйте, что Вам приходится много тратить на телеграммы. Деньги, потраченные Вами на телеграммы ко мне, я пожертвую в кадетский корпус, который будет построен Харитоненком, на учреждение стипендии имени А. А. Суворина. Будьте счастливы и не старайтесь утомляться. Ваш до конца дней моих А. Чехов.
666. И. П. ЧЕХОВУ 16 июля 1889 г. Пароход "Ольга" (по пути из Одесса в Ялту). Пароход "Ольга". Воскресенье 16 июля. Я еду в Ялту и положительно не знаю, зачем я туда еду. Надо ехать и в Тироль, и в Константинополь, и в Сумы: все страны света перепутались у меня в голове, фантазия кишмя кишит городами, и я не знаю, на чем
{03230}
остановить свой выбор. А тут еще лень, нежелание ехать куда бы то ни было, равнодушие и банкротство... Живу машинально, не рассуждая. Из Одессы выехал я не в понедельник, как обещал, а в субботу. Совсем было уж уложился, заплатил по счету, но пошел на репетицию проститься - и там меня удержали. Один взял шляпу, другая палку, а все вместе упрашивали меня так единодушно и искренно, что не устояла бы даже скала; пришлось остаться. Без тебя жил я почти так же, как и при тебе. Вставал в 8-9 часов и шел с Правдиным купаться. В купальне мне чистили башмаки, к(ото)рые у меня, кстати сказать, новые. Душ, струя... Потом кофе в буфете, что на берегу около каменной лестницы. В 12 ч. брал я Панову и вместе с ней шел к Замбрини есть мороженое (60коп.), шлялся за нею к модисткам, в магазины за кружевами и проч. Жара, конечно, несосветимая. В 2 ехал к Сергеенко, потом к Ольге Ивановне борща и соуса ради. В 5 у Каратыгиной чай, к(ото)рый всегда проходил особенно шумно и весело; в 8, кончив пить чай, шли в театр. Кулисы. Лечение кашляющих актрис и составление планов на завтрашний день. Встревоженная Лика, боящаяся расходов; Панова, ищущая своими черными глазами тех, кто ей нужен; Гамлет-Сашечка, тоскующий и изрыгающий громы; толстый Греков, всегда спящий и вечно жалующийся на утомление; его жена - дохленькая барыня, умоляющая, чтоб я не ехал из Одессы; хорошенькая горничная Анюта в красной кофточке, отворяющая нам дверь, и т. д. и т. д. После спектакля рюмка водки внизу в буфете и потом вино в погребке - это в ожидании, когда актрисы сойдутся у Каратыгиной пить чай. Пьем опять чай, пьем долго, часов до двух, и мелем языками всякую чертовщину. В 2 провожаю Панову до ее номера и иду к себе, где застаю Грекова. С ним пью вино и толкую о Донской области (он казак) и о сцене. Этак до рассвета. Затем шарманка снова заводилась и начиналась вчерашняя музыка. Всё время я, подобно Петровскому, тяготел к женскому обществу, обабился окончательно, чуть юбок не носил, и не проходило дня, чтоб добродетельная Лика с значительной миной не рассказывала мне, как Медведева боялась отпустить Панову на гастроли и как m-me Правдина (тоже добродетельная, но очень скверная
{03231}
особа) сплетничает на весь свет и на нее, Лику, якобы потворствующую греху. Прощание вчера вышло трогательное. Насилу отпустили. Поднесли мне два галстуха на память и проводили на пароход. Я привык и ко мне так привыкли, что в самом деле грустно было расставаться. Слышно, как на военном фрегате играет музыка. Жарко писать. Сейчас завтрак. Нашим буду писать из Алупки, а пока кланяйся всем. Пилит ли Семашечка на своей поломанной жене? В Ялте Стрепетова и, вероятно, кто-нибудь из литераторов. Придется много разговаривать. Актрисы тебе кланялись. "Горе от ума" сошло скверно, "Дон-Жуан" и "Гамлет" хорошо. Сборы плохие. Получил письмо от Боборыкина. Если есть письма на мое имя, то пришли их (заказным) по адресу: Ялта, Даниилу Михайловичу Городецкому, для передачи мне. Пришли и почтовые повестки, я напишу доверенность. У меня нет ни желаний, ни намерений, а потому нет и определенных планов. Могу хоть в Ахтырку ехать, мне всё равно. Маше буду писать, вероятно, завтра. Ну, оставайтесь все здоровы и не поминайте лихом. А. Ч.