Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921)

Гумилев Николай Степанович

Далее в автографе 2 можно разобрать только следующие строки: «Пилят грузят бурелом», «На певца и на слепца», «Да хозяин этих мест», «Он вовсю то пьет и ест», «Словом сладкая любовь», «Он пытает так и сяк», «У судьбы <нрзб.> счастья». Затем текст продолжается так:

Полно! Всадники конь о конь Пешие плечо с плечом Посмотрите в Волге окунь А в Оке зубастый сом Скучно с жиру им чудесить Силы ждут они давно Бросьте в борозду зерно Принесет оно сам десять У тебя ли силы мало Потрудись честной народ И наешься до отвала Не глядя соседу в рот

7, автограф 3

Ведь давно подохли псы,

10

Даже рыба издерзела,

13

Будет! Всадники — конь о конь!

22

У

тебя ли силы мало?

37

4, автограф 2

Гнусных ленинских рублей

4, Неизд 1986, Соч I

Обесцененных рублей

39

2, автограф 1

Когда услышал вороний грай

3

И звоны лютней и дальние громы

9

Мчался он бурей, [черной] темной, крылатой

12, Дом искусств, автограф 1

Остановите сейчас вагон!

19, автограф 1

Нищий старик, я знаю, тот самый

21

Где я? Как томно и как тревожно

40, автограф 1

Может ли быть, чтоб ты умерла?

41–44, автограф 1

отсутствуют

41–46

Знаю, борясь со смертной тоскою Ты повторяла одно — вернись! Я же с напудренною косою Шел представляться Императрис. Дальше! Вот морем пахнет свобода, Капает в море горячий свет

47, автограф 2

Люди и звери стоят у входа

49

Но всё ж навеки сердце угрюмо,

40

загл., автограф 1

отсутствует

1–40

Струна и гортанный вопль и сразу Сладостно так заныла кровь моя Сладостно так внимал я рассказу Про иные родные мне края. Витые струны это жилы бычьи Но горькой травой питались быки Гортанные крики слова девичьи Из-под зажимающей рот руки. Пламя костра, пламя костра! Колонны Красных стволов и гики диких игр Между беснующимися зверь влюбленный Царственный зверь бенгальский тигр. Ах я помню его в дыму сигарном Где пробки хлопают люди кричат <На залитом?> столе чубуком янтарным Сердца отстукивающим такт. Девушка что же ты гость богатый Стань перед ним как комета в ночи: Сердце крылатое в груди косматой Вырви, вырви сердце и растопчи. Шире, все шире, кругами, кругами, Ходи, ходи и руками мани Как пар вечерний плавает лугами Когда за лесом огни и огни. Ах кто помнит его <жителем горним?> И с кровавой лилией в узкой руке Грозою ангелов и светом черным На убегающей к <Творцу?> реке Или мало ему было печали Из льдистой бездны зреть горний пожар Раз надо чтоб грудь ему разорвали И песня и пляска, вечерний пар Вот струны-быки и слева и справа Рога их смерть и мычанье беда У них на пастбище горькие травы Колючий волчец, полынь, лебеда

Оставлено место для одной строки

Девушка смеясь с полосы кремневой Так было так есть и так будет вновь Узким язычком <слизала?> кровь.

загл., автограф 2

Цыганский табор

вм. 1–52

Струна, и гортанный вопль, и сразу Сладостно так заныла кровь моя, Так убедительно поверил я рассказу Про иные, родные мне края. Вещие струны — это жилы бычьи. Но горькой травой питались быки. Гортанный голос — жалобы девичьи Из-под зажимающей рот руки. Пламя костра, пламя костра, колонны Красных стволов и оглушительный гик. Ржавые листья топчет гость влюбленный — Кружащийся в толпе бенгальский тигр. Капли крови текут с усов колючих, Томно ему, он сыт, он опьянел, Слишком, слишком много бубнов гремучих, Слишком много сладких, пахучих тел. Ах, кто помнит его в дыму сигарном, Где пробки хлопают, люди кричат, На мокром столе чубуком янтарным Злого сердца отстукивающим такт? Девушка, что же ты? Ведь гость богатый, Стань пред ним как комета в ночи. Сердце крылатое в груди косматой Вырви, вырви сердце и растопчи! Шире, все шире, кругами, кругами Ходи, ходи и рукою мани. Так пар вечерний плавает лугами, Когда за лесом огни и огни. Вот струны-быки и слева, и справа. Рога их — смерть и мычанье — беда. У них на пастбище горькие травы, Колючий

волчец, полынь, лебеда. Хочет встать, не может... кремень зубчатый, Зубчатый кремень как гортанный крик. Под бархатной лапой, грозно подъятой, В его крылатое сердце проник. Что ж, господа, половина шестого? Счет, Асмодей, нам приготовь! Девушка, смеясь, с полосы кремневой Узким язычком слизывает кровь.

посвящ., автограф 3

Нине Шишкиной-Цурмиллен

4–5

Сходились узлы золотых шнуров. Струна, и гортанный вопль, и сразу

14

Красных стволов и оглушитель гик,

27–28

Грозою ангелов, сладким соблазном С кровавой лилией в черной руке?

30

Стань перед ним, как комета в ночи,

41

Хочет встать, не может; кремень зубчатый,

49

Что ж, господа, половина шестого,

42

загл., автограф 1

отсутствует

вм. 1–60

Только змеи сбрасывают кожи, Чтоб душа старела и росла, Мы, увы, со змеями несхожи, Мы меняем души, не тела. Помнить всякий раз другое имя. Разбирать начала и концы, Трудно душам — Память правит ими, Что проводит годы под уздцы. Память с телом старой великанши И с глазами полными огня, Расскажи о тех, что жили раньше В этом теле вечном до меня! Самый первый... некрасив и тонок, Полюбивший только сумрак рощ, Лист опавший, колдовской ребенок, Словом останавливавший дождь. На песчаных дальних косогорах, У лесных бездонных очастей Вечно норы он копал, и в норах Поджидал неведомых гостей. Дерево, да рыжая собака. Вот кого он взял себе в друзья... Память, Память ты не сыщешь знака. Не уверишь мир, что то был я! А второй... любил он ветер с юга, В каждом шуме слышал звоны лир, Говорил, что жизнь — его подруга, Коврик под его ногами — мир. Был влюблен, жег руки, чтоб волненье Укротить, писал стихи тогда, Ведал солнца ночи вдохновенья. Дни окостенелого труда. Он совсем не нравится мне: это Он хотел стать богом и царем, Он повесил вывеску поэта Над дверьми в мой молчаливый дом. Я люблю избранника свободы Мореплавателя и стрелка, Ах, ему так звонко пели воды И завидовали облака. Высока была его палатка. Мулы были резвы и сильны. Как вино впивал он воздух сладкий Белому неведомой страны. А потом у моря величаво Вел рассказ, разлегшись на софе... — Упоительно прекрасна слава В маленьких тропических кафе! Память, ты слабеешь год от году... Тот ли это, или кто другой, Променял веселую свободу На священный, долгожданный бой? Где-то там змеиный шелест страха, Но душа клялась забыть про страх И была отмечена папаха Черепом на скрещенных костях. Что мученья голода и жажды. Сон тревожный, бесконечный путь, Раз Святой Георгий тронул дважды Пулею не тронутую грудь? Я бессонный и упрямый зодчий Града восстающего во мгле. Я возревновал о славе Отчей, Как на небесах, и на земле. Каждое мной сказанное слово — Это молот, бьющий в груди гор, Злящийся, что время не готово И пространство медлит до сих пор. Сердце будет пламенем палимо Вплоть до дня, когда взойдут, ясны, Стены Нового Иерусалима На полях моей родной страны. И тогда повеет ветер странный И прольется с неба страшный свет (Это Млечный Путь расцвел нежданно Садом ослепительных планет). Предо мной предстанет, мне неведом, Путник, скрыв лицо. Но все пойму, Видя льва стремящегося следом И орла летящего к нему. Вскрикну я, но разве кто поможет Чтоб моя душа не умерла? Только змеи сбрасывают кожи, Мы меняем души, не тела.

загл., Вестник литературы, автограф 2

Души

6

Водишь жизнь, как под уздцы коня,

9

Самый первый... некрасив и тонок,

14

Вот кого он взял себе в друзья...

21

Он совсем не нравится мне: это