Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921)

Гумилев Николай Степанович

Ст-ние во всех посвященных ему интерпретациях неизменно определялось как глубинный самоанализ поэтом своей личности и ее эволюции, сопровождаемый размышлениями о смысле и пределах человеческого существования. Рецензировавший «Огненный столп» Н. Минский писал: «...поэт рассказывает о четырех метаморфозах своей души, или, вернее, о последовательном пребывании в нем четырех различных душ <...> Какая поразительная по искренности и глубине душевная исповедь! Сравнивая между собой эти четыре души, мы получаем не убегающую прямую, а гармонически законченный круг. Исходная фаза — наивная мистика, слияние детской души со всем миром, — со стихиями, с дождевыми облаками, послушными слову колдовского ребенка, с миром растительным — деревом, с миром животным — рыжей собакой. Затем происходит отрезвление. Поэт, чуждый мистике, из глубины мира выныривает на его поверхность, воспевает его предметную внебожественную видимость, утверждая себя самого и через себя всякого человека “богом и царем” мира <...> Эстетический индивидуализм не долго нравился поэту и в третьей фазе духовного развития он снова отрешается от себя и углубляется в созерцание мира, как мореплаватель и стрелок. И, наконец, последняя фаза — неизбежный возврат к мистике, но уже не детски-наивной, а сознательно-волевой» (Минский Н. «Огненный столп» // Николай Гумилев в воспоминаниях современников. М., 1990. С. 170–171, 171–172). Более общее, «формальное» достоинство ст-ния отмечалось другим рецензентом: «...философские, “умные” стихи, самый трудный род поэзии, на котором зачастую срывались первоклассные поэты, — эти стихи удались Гумилеву мастерски. “Память”, — по-моему, и лучшее стихотворение, написанное за последние три года. Ни одного лишнего слова, ни одного пустого,

суетливого жеста...» (Лунц Л. Цех поэтов // Книжный угол. 1922. № 8. С. 5). Современным исследователем ст-ние определяется как «попытка итога и в то же время пророчества: вот таким я был, вот этим жил, к этому стремился, но останется ли все это, тем ли оно было, чтобы остаться?» (Панкеев И. Николай Гумилев. М., 1995. С. 139). Как историю «пути восхождения» рассматривает содержание ст-ния Е. Мстиславская: «Открывающее сборник («Огненный столп». — Ред.) стихотворение “Память” в обобщенно-философской форме формулирует все основные темы книги и сообщает ей основную смысловую и сюжетную заданность. В основе лирического сюжета книги как содержательной сущности лежит история жизненного пути — точнее, работы самосознания лирического героя. Этот путь мыслится Гумилевым как постепенное восхождение по ступеням духовности к наивысшей цели человеческого существования — обретению истинной духовности, которое должно произойти со вторым пришествием мессии — Иисуса Христа — и в период грядущего Страшного Суда» (Мстиславская Е. Последний сборник Н. С. Гумилева «Огненный столп»: К проблеме содержательной целостности // Гумилевские чтения. Материалы международной конференции филологов-славистов 15–17 апреля 1996 г. СПб., 1996. С. 179). Особое внимание в посвященных ст-нию интерпретациях уделяется проблеме души и тела. Процитировав ст. 47–48, И. Делич пишет: «В этих строках поэта — суть его эмоциональной неповторимости, которая обусловлена скорее напряженным взаимодействием души и духа, нежели простой антитезой тела и души. Это лучшее стихотворение Гумилева несет глубокое чувство отчужденности от “здесь” вместе с томительной самообвинительной тоской о потустороннем, тоской, не лишенной подспудного страха и сомнений» (Делич И. Николай Гумилев // История русской литературы. XX век. Серебряный век. М., 1995. С. 43). М. Иованович в трактовку этой проблемы вносит масонский элемент; по его утверждению, в ст-нии, «своеобразно трактующем тему “перевоплощения”», с одной стороны, обрисовывается ситуация томления бессмертной души в теле — могиле, с другой же стороны, повествуется о «выходах» бессмертной души из тела и, наравне с этим, об «эволюции духовной части себя как человека в иных измерениях», поданной в рамках масонского ритуального действия «повторения всего пройденного пути». Один из названных «выходов», соотнесенных с концепцией готовности к «священному долгожданному бою», прямо определяется как масонский мотив «угрюмого и упрямого зодчего Храма», принимающего участие в строении «Нового Иерусалима» на земле и идущего «к свету» Христа (Иованович М. Гумилев и масонское учение // Н. Гумилев и русский Парнас. С. 41). С. Слободнюк видит в ст-нии «нечто похожее на теорию сансары и в то же время совершенно иное, окрашенное гумилевским пониманием этой проблемы... <...> Между тем следует отметить, что если Гумилев и был знаком с учением о сансаре, то он заимствовал от него лишь внешнюю часть — сам принцип круга рождений. Но в ведантизме ряд перевоплощений заканчивался слиянием души с абсолютом — брахманом; в произведениях Гумилева конец пути — это “смерть” <цит. ст. 47–50>. Процитированные строки не просто расходятся с учением Вед, где смерть — всего-навсего возможность перевоплотиться. Страстное желание ухода в ничто, откуда нет возврата, звучащее в стихах Гумилева, полностью противоречит ведийской доктрине» (Слободнюк С. Элементы восточной духовности в поэзии Н. С. Гумилева // Исследования и материалы. С. 174–175). Разнообразные толкования существуют и в отношении образа «путника», встреченного героем у стен «Нового Иерусалима». «Видение апокалиптического Мужа, окруженного зверями евангелистов, в тот страшный час, когда Новый Иерусалим восстанет из тьмы и скверны русской ночи, для поэта не есть праздное наваждение, неясный морок, но духовная реальность, конкретный образ, явившийся тому, кто “возревновал о славе Отчей, как на небесах и на земле”. И в огне этого узрения соскальзывает, как кожа змеи, слабая человеческая душа, и все исполняется духом свободы, идущим впереди верных, как Огненный Столп в пустынях сорокалетнего странствия библейской повести» (Голенищев-Кутузов И. Мистическое начало в поэзии Гумилева // Россия и славянство. 1931. 29 августа). Пространный комментарий к этому таинственному образу дается Н. А. Богомоловым: «По мнению Ахматовой, этот путник — смерть. <...> М. Д. Эльзон утверждает, что он — Христос <...> Однако оба эти комментария не являются исчерпывающими. Кажется, еще не было отмечено, что название последней книги Гумилева связано не только с Библией, но и с “Так говорил Заратустра”, где сказано: “Горе этому большому городу! — я хотел бы уже увидеть огненный столп, в котором он сгорает! Ибо эти огненные столпы должны предшествовать великому полудню. Но это имеет свое время и свою собственную судьбу”. В ницшеанском контексте может прочитываться и интересующее нас восьмистишие. Целая глава книги Ницше названа “Путник”, орел постоянно сопровождает Заратустру, а в последней главе книги появляется и лев <...> Еще один подтекст отрывка раскрывается при знании того, что согласно планетной классификации животных, птиц и рыб лев и орел соответствуют солнцу в космическом мире. Таким образом, путник стихотворения — одновременно и Смерть, и Христос, и Заратустра, и Солнце, и, вполне возможно, что-то еще. Таким образом, акмеистическая ясность стихотворения превращается в откровенную полисемичность...» (Богомолов Н. Оккультные мотивы в творчестве Гумилева // Н. Гумилев и русский Парнас. СПб., 1992. С. 48, 49). Возражая Н. А. Богомолову, С. Слободнюк считает «путника» — «антиподом Заратустры», каковым, по мнению С. Слободнюка, является дьявол — «ибо Заратустра вовсе не скрывает лица и не несет гибели тем, с кем встречается» (Слободнюк. С. 133).

Ст-ние активно включалось в литературный контекст эпохи. О ст. 41–44 Е. Тагер писала: «От подобной автохарактеристики не отказались бы ни Вяч. Иванов, ни А. Белый» (Тагер Е. Избранные работы о литературе. М., 1988. С. 424). Р. Матло высказал мнение о том, что можно было бы сравнивать тематическое развитие ст-ния с ст-нием Рембо «Memoire» («Память»), как изображение «вечно неудавшегося поэтического предприятия», а также, может быть, с его ст-нием «O saisons o chateaux» («О времена года, о замки»). Исследователь также упоминает о возможном сходстве с «Alchimie du Verbe» («Алхимия слова») того же автора (Matlaw R. E. Gumilev, Rimbaud and Africa: Acmeism and the Exotic // Actes du VI Congres de l’Association Internationale de Litterature Comparee. Stuttgart, 1975. P. 653, 658). Некоторые «ключевые моменты» ст-ния, по наблюдению А. Кобринского, полемически воспроизводятся в ст-нии Н. Заболоцкого «Метаморфозы» (см.: Кобринский А. А. Гумилев и ОБЭРИУ: К постановке проблемы // Гумилевские чтения. Материалы международной конференции филологов-славистов 15–17 апреля 1996 г. СПб., 1996. С. 199).

Ст. 1–8. — Отмеченные исследователями «несообразности» гумилевской версии «смены душ» объясняются тем, что во всех без исключения работах, посвященных «Памяти», толкователи текста обращаются к идее «реинкарнации», присущей восточным религиям и оккультной мистике. Между тем, если обратиться к православной сотериологии, то содержание символики первых двух строф ст-ния окажется предельно ясным. «Человеку <...> по меткому выражению св. Отцов, нужно бывает сделать почти то же самое, что нужно бывает сделать змее, когда она желает стащить с себя свою старую шкуру. Обычно в этих случаях змея заползает в колючие сучья, которые, цепляясь за ее шкуру, и стаскивают ее со змеи. Нечто подобное нужно бывает сделать и человеку, если он желает стащить греховное свое тело, т. е. всю совокупность своих греховных плотско-духовных дел и обновиться» (Архиепископ Федор (Поздеевский). Смысл христианского подвига. М., 1995. С. 31). Как пример использования подобной образности для объяснения сотериологических истин можно привести слова св. Амвросия Оптинского: «На вопрос, как понимать слова Писания: “Будите мудры яко змия” (Мф. 10. 16), старец ответил: “Змея, когда нужно ей переменить старую кожу на новую, проходит чрез очень тесное, узкое место, и таким образом ей удобно бывает оставить свою прежнюю кожу. Так и человек, желая совлечь свою ветхость, должен идти узким путем исполнения евангельских заповедей. При всяком нападении змея старается оберегать свою голову. Человек

рожден более всего беречь свою веру. Пока вера сохранена, можно еще все исправить”» (Поучения старца Амвросия. М., 1996. С. 57). «Само желание изменения уже меняет человека, — пишет современный православный богослов. — Да, христиане верят в “переселение душ”, в перемену душ. Только мы исповедуем, что эта перемена душ должна произойти в рамках одной земной жизни. Мы бываем разными, мы должны быть разными, иными, чем сейчас. Но — “только змеи сбрасывают кожу. Мы меняем души, не тела”. Это — самая христианская строчка Н. Гумилева. Покаяние есть новое рождение, оно дает новую, иную жизнь. И сложность покаяния в том, что в нем надо уметь совместить два как будто противоположных ощущения: “это мой грех”, но “это не я”» (Диакон Андрей Кураев. Христианская философия и пантеизм. М., 1997. С. 171–172). Ст. 47–48. — Новый Иерусалим — символический образ Царствия Божия, наступившего, согласно «Откровению» Иоанна Богослова, после Страшного Суда и Светопреставления на «новой земле». В комментариях Н. А. Богомолова (см.: Соч I. С. 538) приводится в качестве реминисценции к этой строфе отрывок из поэмы У. Блейка «Мильтон» (в переводе Маршака):

Мой дух в борьбе неустрашим, Незримый меч всегда со мной. Мы создадим Иерусалим В зеленой Англии родной.

Можно уточнить, что данная строфа — четвертая и последняя строфа стихотворного предисловия к длинной (и весьма темной) поэме, написанной в дальнейшем верлибром. Поскольку сам Гумилев перевел ст-ние Блейка «Духовный странник» («Mental Traveller»), любопытно, что то же весьма своеобразно использованное прилагательное Mental встречается и в английском подлиннике предисловия к «Мильтону»: «I will not cease from Mental Fight, / Nor shall my Sword sleep in my hand / Till we have built Jerusalem / In England’s green & pleasant Land» (непосредственно за этими стихами у Блейка следует библейская цитата-эпиграф: «О, если бы все в народе Господнем были пророками» (Числа. 11:29). Согласно православной эсхатологии, сошествие Нового Иерусалима произойдет только после Страшного Суда и огненной гибели «старой земли» и «старого неба». Ожидание Царства Божия уже на этой земле, присущее некоторым протестантским учениям (хилиазм), является с православной точки зрения ересью. Это и обусловливает «антихристианскую» символику последующих стихов. Ст. 49–52. — «Знамениями с неба» будет соблазнять людей Антихрист и его слуги (см.: Откр. 13:13). Ст. 53–58. — Священное Предание знает случаи, когда бес, искушавший святых, являлся пред ними в образе «лжехриста». «Однажды, когда преподобный Пахомий Великий пребывал в уединении вне монастырской молвы, предстал ему диавол в великом свете, говоря “Радуйся, Пахомий! Я — Христос и пришел к тебе, как к другу моему”. Святый, рассуждая сам с собою, помышлял: “Пришествие Христа к человеку бывает соединено с радостью, чуждо страха. В тот час исчезают все помышления человеческие: тогда ум весь вперяется в зрение видимого. Но я, видя этого, представившегося мне, исполняюсь смущения и страха. Это — не Христос, а сатана”. После этого размышления Преподобный с дерзновением сказал явившемуся: “Диавол! Отыди от меня: проклят ты, и видение твое, и коварство лукавых замыслов твоих”. Диавол немедленно исчез, исполнив келию смрада» (Четьи-Минеи. 15 мая) (Св. Игнатий Брянчанинов. О прелести. СПб., 1998. С. 49). Заметим попутно, что «Четьи-Минеи», т. е. собрание историй из Священного Предания Церкви для назидательного чтения на каждый день, были у Гумилева, что называется, «на слуху» — так, что он заставил осуществлять это душеполезное занятие даже старушку-католичку в своем переводе «La Mansarde» Готье — об этой забавной ошибке Гумилева-переводчика см.: Готье Т. Эмали и камеи. М., 1989. С. 355. Естественно, что, в случае бесовского обмана (т. н. «прелести»), человек вступает на ложный путь, ведущий к «смерти души».

43

Вестник литературы. 1921. № 4–5, вар., ОС 1921.

ОС 1922, СС 1947 IV, СС II, СП (Волг), СП (Тб), БП, СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Ст ПРП, СПП, ШЧ, Изб (Слов), Кап, СС (Р-т) II, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), Изб (Слов) 2, СП (Ир), СП (К), Ст (Яр), Круг чтения, Изб (XX век), Ст 1995, НШБ, Изб 1997, ВБП, Изб (Сар) 1–2, МП, СП 1997, Ежов-Шамурин 1925, Ежов-Шамурин 1991.

Автограф 1, др. ред. — собрание Л. В. Горнунга (Москва) (копия с утраченного оригинала, принадлежавшего О. Н. Гильдебрандт-Арбениной). Автограф 2, др. ред. — собрание Л. В. Горнунга (Москва) (копия с утраченного оригинала, принадлежавшего О. Н. Гильдебрандт-Арбениной). Автограф 3, вар. — ИРЛИ Ф. 980 (архив Дома Литераторов). К. 1. № 171. Л. 5. Автограф 4, вар. — Канцоны.

Дат.: июль 1920 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 240).

Перевод на англ. яз. («Canzonet Two») — SW. P. 120; («Second Canto») — PF. P. 171.

Первая строфа ст-ния приводилась рецензентом в качестве образца стихов «холодных, необычайно четких, напоминающих тонкую, но мертвую гравюру» (С. С. Н. Гумилев. Огненный столп // Начало. 1922. № 2/3. С. 164). Н. А. Оцуп писал, что данное ст-ние повествует о «разломе реальности на то, что есть», которое «всегда мучило поэта, но он находил слово, чтобы успокоить смятение своего ума» (Оцуп. С. 160).

44

ОС 1921.

ОС 1922, СС 1947 IV, СС II, Изб (Огонек), СП (Волг), СП (Тб), БП, СП (Тб) 2, Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Ст ПРП, СПП, Ст (М-В), Кап, СС (Р-т) II, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (Ир), СП (К), Ст (Яр), Круг чтения, Изб (XX век), Ст 1995, Изб 1997, ВБП, Изб (Сар) 1–2, МП, СП 1997, Ежов-Шамурин 1925, Русская поэзия (Будапешт) 1973, Русская поэзия (Будапешт) 1984, Акме, Ежов-Шамурин 1991, Душа любви, Строфы века, Акаткин, Школа классики.

Автограф 1, вар. — собрание Л. В. Горнунга (Москва) (копия с несохранившегося автографа, принадлежавшего О. Н. Гильдебрандт-Арбениной). Автограф 2, вар. — «Новый Гиперборей» (копия Г. П. Струве с несохранившегося экземпляра гектографированного журнала — см.: СС III. С. 304–305).

Дат.: лето 1920 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 240).

Перевод на англ. яз. («A Baby Elephant»), Russian Literature Triquarterly. Vol. 1. 1971. P. 11; The Silver Age of Russian Culture: An Anthology. Ann Arbor, Michigan, 1975. P. 256; Russian Poetry: The Modern Period. Iowa City, 1978. P. 75–76; PF. P. 176.

По поводу этого ст-ния А. Ахматова высказывалась о «бодлеровских» мотивах у Гумилева: «У Николая Степановича — любовь — “слоненок”. А в черновике “Слоненка” еще больше сходства, потому что там не одно только сравнение: “Любовь — слоненок”, а “любовь — слоненок — лебедь”... т. е. несколько сравнений, как у Бодлера» (О Гумилеве: Из дневников Павла Лукницкого // Литературное обозрение. 1989. № 6. С. 87). Касаясь основной темы ст-ния, исследователь пишет: «В “Слоненке” с заглавным образом связано трудно связуемое — переживание любви. Она предстает в двух ипостасях: заточенной в “тесную клетку” и сильной, подобной тому слону, что когда-то нес к трепетному Риму Ганнибала» (Смирнова Л. «...Припомнить всю жестокую, милую жизнь...» // Изб (М). С. 27–28).

Ст. 12. — Мидинетка — молодая парижская работница, обычно в фирме модной одежды. Ст. 20. — Ганнибал (247–183 до н. э.) — карфагенский полководец, перешел Альпы со слонами в 218–217 гг., в течение Второй Пунической войны, и одержал ряд блестящих побед над римлянами. Однако до Рима не дошел за неимением подкреплений.

45

ОС 1921.

ОС 1922, Изб 1943, ИС 1946, СС 1947 IV, Изб 1959, СС II, Изб 1986, Ст 1986, Изб (Огонек), СП (Волг), СП (Тб), БП, СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Ст ПРП, СПП, Ст (М-В), ШЧ, Изб (Слов), Кап, СС (Р-т) II, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), Изб (Слов) 2, СП (Ир), СП (К), ЛиВ, Ст (Яр), Круг чтения, Изб (XX век), Русский путь, Ст 1995, НШБ, Изб 1997, ВБП, Изб (Сар) 1–2, МП, СП 1997, Ежов-Шамурин 1925, The Penguin Book of Russian Verse. Harmondsworth, 1965 (параллельные русский и английский тексты), Русская поэзия (Будапешт) 1973, The Heritage of Russian Verse. Bloomington, Indiana, 1976 (параллельные русский и английский тексты), Силард 1979, Русская поэзия (Будапешт) 1984, Силард 1983, Акме, День поэзии 1986, Русская поэзия начала XX века, М. Волошин. Н. Гумилев. Г. Иванов. В. Ходасевич, Ежов-Шамурин 1991, Душа любви, Сереб. век, Гимн любви, Русские поэты серебряного века, Баранников, Русская поэзия серебряного века, Хрестоматия по русской литературе для 11 кл. средних школ. Вятка, 1993, Гольдштейн, Строфы века, Акаткин, Лазаренко, Хрестоматия по русской литературе XX века. Человек на переломе эпох: В 2-х тт. Сост. Г. С. Еркин. М., 1996, Поэзия серебряного века, Свиданье, Знамя. 1986. № 10, Простор. 1986. № 12, Огонек. 1987. № 11, Голос Родины. 1989. Ноябрь. № 44 (2708), Литература в школе. 1990. № 5, Смена (Л.). 1987. 9 апреля. № 83 (18633).