Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921)

Гумилев Николай Степанович

Дат.: лето 1920 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 240).

Перевод на англ. яз. («The Sixth Sense») — Russian Literature Triquarterly. Vol. 1. 1971. P. 10; The Silver Age of Russian Culture: An Anthology. Ann Arbor, Michigan, 1975. P. 255; Twentieth Century Russian Poetry. London, 1993. P. 145–146; SW. P. 116; PF. P. 185; Twentieth Century Russian Poetry. London, 1993. P. 148; SW. P. 107; PF. P. 166. Перевод на чешский яз. (Sesty smysl) — Honzik.

«...Мало у кого можно найти такой мощный по концентрации мысли и стихотворной плоти шедевр, принадлежащий не только русской, но и мировой поэзии, как “Шестое чувство” Гумилева», — писал в одной из первых «перестроечных» публикаций о Гумилеве Е. А. Евтушенко (Евтушенко Е. А. Возвращение поэзии Гумилева // Лит. газета. 1986. 14 мая. № 20. (5086). Трактовка ст-ния в современной критике приобрела отчетливо выраженное «евгеническое» направление, причем разные авторы указывают на разные источники предложенной Гумилевым версии развития человеческого существа. А. Эткинд видит в нем антитезу модернистским эстетическим утопиям: «Новый человек определяется новой психологией, она будет означать новые анатомию и физиологию; из новой психологии родятся и новые социология с этнографией. Все в человеке изменится, когда настанет, наконец, апокалиптическая и желанная эпоха модерна. И произойдет это — поправим Гумилева — под скальпелем искусства: у природы нет скальпеля, она здесь на операционном столе» (Эткинд А. Содом и Психея: Очерки интеллектуальной истории Серебряного века. М., 1996. С. 220); С. Л. Слободнюк — полемику

с ницшевской антропологией: «В “Шестом чувстве” поэт выступает как противник недавнего соперника <...> Вот что говорит о человеке Ницше: “У каждого типа есть своя граница: за ее пределами нет развития <...> Человек как вид не прогрессирует”. Но надо сказать, что дело даже не в том, что философ устанавливает некий предел в развитии, а Гумилев нет. При желании человека, обретшего “шестое чувство”, можно было бы в чем-то уподобить сверхчеловеку. Ключевым моментом расхождения здесь является способ достижения высшей фазы развития человеческого вида. Как известно, у Ницше это “воля к власти”, исходящая от личности. У Гумилева же в качестве движущих сил определены внешние факторы: природа и искусство» (Слободнюк. С. 139); И. Винокурова — полемику с «Крушением гуманизма» Блока: «...и у Блока, и у Гумилева речь идет о возникновении “новой человеческой породы”, и у того, и у другого — о рождении “человека-артиста”. Однако сама операция мыслится абсолютно по-разному. Если у Блока — это кровавый революционный акт, то у Гумилева — длительный эволюционный процесс: <цит. ст. 21>. И если у Блока все творится острым “ножичком” Двенадцати, то у Гумилева — соответственно — деликатным “скальпелем природы и искусства”». Ст-ние не случайно, по мысли исследователя, «начинается акмеистической декларацией» — декларацией, «полемически заостренной против родового символистского недоверия к «плотскому», принявшего у позднего Блока особенно резкие формы <...> Для Блока мучительна вечная тяга человеческой плоти к “покою” и “сытости” — она мешает работе духа, она придавливает его к земле. Акмеист Гумилев не знает подобных волнений. Физическое довольство не убивает и не притупляет чувства красоты <...> Это чувство столь же настойчиво требует удовлетворения, вставая в один ряд с другими человеческими ресурсами. И Гумилев торжественно нарекает его шестым, выражая твердую уверенность в дальнейшем совершенствовании вида» (Винокурова И. Жестокая, милая жизнь // Новый мир. 1990. № 5. С. 253–254). Как иллюстрацию к масонской доктрине духовной эволюции рассматривает ст-ние М. Иованович: «Сюжет “Шестого чувства” — о становящемся “Духе” и трудностях его становления; символ же “шестого чувства”, способного раскрывать связь с нематериальным миром, говорит о том, что посвящаемый в тайны мироздания уже ушел от статуса “ученика”, получаемого лишь пятью чувствами» (Иованович М. Николай Гумилев и масонское учение // Н. Гумилев и русский Парнас. СПб., 1992. С. 42). Н. А. Богомолов, не разделяя стремления М. Иовановича к «расширительному» пониманию масонских мотивов в творчестве Гумилева, все же в данном тексте видит оккультное содержание: «В рационалистическом понимании стихотворения Гумилева, названное... “шестое чувство” — чувство прекрасного. <...> Однако гораздо вероятнее, что у Гумилева речь идет вовсе не об этом чувстве, а о чувстве оккультного, развитие которого предусматривали многие, начиная, по крайней мере, с Блаватской... <...> Однако здесь вполне возможно и даже кажется более естественным другое толкование: и стихи, и природа имеют какой-то иной, высший смысл, который невозможно воспринять нашими нынешними органами чувств. На это указывает и то, что “орган для шестого чувства рождается под скальпелем природы и искусства”. Смысл этот, вероятнее всего, относится к категории оккультного, ибо, как кажется, лишь в представлениях оккультистов для осознания мистической сущности явлений необходим специальный орган» (Богомолов Н. А. Гумилев и оккультизм // Богомолов Н. А. Русская литература начала XX века и оккультизм. М., 1999. С. 136–137). А. Павловский считает, что поэт писал в нем о том, «с какою мукою выбирается из “тварной” земноводно-растительной, плотской оболочки земного существа духовное начало, заложенное в человеке всего лишь как потенция, как искра, которая, разгораясь, жжет и мучит темную внутренность человеческого “естества”. <...> Иногда это стихотворение понимают узко — как мечту поэта о торжестве чувства поэзии в мире, о владычестве красоты, коей, по Достоевскому, суждено спасти мир. Конечно, такой смысл тоже есть у Гумилева, но ассоциативный круг произведения все же значительно шире проблемы искусства или даже красоты. Стихотворение “Шестое чувство” стоит по существу в одном философском ряду с “Поэмой начала”» (Павловский А. Николай Гумилев // БП. С. 57). В ст-нии, по утверждению И. Делич, «человеческий дух вопиет об “органе” для самовыражения — как “человеческом совершенстве”. Возможно, именно обретение шестого чувства обозначает конец борьбы Адама здесь, на земле, и подготовит его к возвращению в рай, где он должен приобщиться к божественному Логосу» (Делич И. Николай Гумилев // История Русской литературы. XX век. Серебряный век. М., 1995. С. 498). По мнению А. Жолковского, сложные синтаксические построения в тексте — перестановка значимых слов в конец строк, периодов, предложений — иконически отражают центральную тематику этого чрезвычайно эротического ст-ния — незавершенное течение во времени, как сексуального и творческого акта, так и эволюционного процесса. Исследователь обнаруживает в гумилевском тексте «фаллоцентрическую образность», восходящую к античному архетипу «порождения». Образ рождения — примененный для мужского творчества со времен Платона — имплицирует женский субъект. В самом деле, новый орган рождается путем андрогинного сочетания мужского духа с женской плотью, при акушерском воздействии объединения смешанных родов — женской природы со среднего рода искусством. Применение «скальпеля» имеет приапические коннотации, но не может не вызывать мысль о кесаревом сечении. А если представить себе, что хирургическая процедура направлена непосредственно на новоявляющийся «орган», то этот образ приобретает и некую садо-мазохистическую содержательность, что соответствует сладко-длительному аспекту «отложенного завершения» (Zholkovsky A. Six Easy Pieces on Grammar of Poetry, Grammar of Love // Literary Tradition and Practice in Russian Culture: Papers from an International Conference on the Occasion of the Seventieth Birthday of Yury Mikhailovich Lotman. Amsterdam, 1993. P. 193–196). Закономерным кажется вывод Л. Смирновой, которая отмечает в ст-нии умение поэта последовательно углубленно раскрывать ведущую тему: «“Шестое чувство” сразу увлекает контрастом между скудными утехами людей и подлинной красотой, поэзией. Кажется, что эффект достигнут, как вдруг в последней строфе мысль вырывается к новым рубежам <...> и подстрочные образы чудесным совмещением простейших слов-понятий уводят нашу душу к дальним горизонтам» (Смирнова Л. «...Припомнить всю жестокую, милую жизнь...» // Изб (М). С. 28). Идея «шестого чувства», возникающего в результате воздействия на человека гармонической красоты природы или искусства, объективирующего эту гармонию в совершенных произведениях, присуща и христианской сотериологии; в частности, эта идея находит свое выражение в учении Блаженного Августина о т. н. «предварительной» или «призывающей» благодати, т. е. о воздействии Бога на человека, посредством внецерковных позитивных (преимущественно эстетических) переживаний: «А что же такое этот Бог? Я спросил землю, и она сказала: “Это не я”; и все, живущее на ней, исповедало то же. Я спросил море, бездны и пресмыкающихся, живущих там, и они ответили: “Мы не Бог твой: ищи над нами”. Я спросил у веющих ветров, и все воздушное пространство с обитателями своими заговорило: “Ошибается Анаксимен: я не Бог”. Я спросил небо, солнце, луну

и звезды: “Мы не Бог, которого ты ищешь” — говорили они. И я сказал всему, что обступает двери плоти моей: “Скажите мне о Боге моем — вы ведь не Бог, — скажите мне что-нибудь о Нем”. И они вскричали громким голосом: “Творец наш, вот Кто Он”. Мое созерцание было моим вопросом: их ответом — их красота» (цит. по: Диакон Андрей Кураев. Христианская философия и пантеизм. М., 1997. С. 119). В этом контексте «органом для шестого чувства», возникающим по мере утверждения человека в «добром бытии», в христианской антропологии оказывается «духовное начало» души (собственно — дух), открывающий для человека возможность богосозерцания (см. комментарий к «Душа и тело» — № 28).

Ст. 1–4. — По мнению А. Жолковского, «вино» вызывает эротические коннотации и потому «влюблено в нас»; равно как и «хлеб» (мужской род), традиционно ассоциируемый с «плотью» и со свадебным караваем, проникая в «печь» (женский род), имплицируют картину полового акта. Самое протяженное в строфе третье предложение — рассказ об откладываемом обладании женщиной, — окончательно устанавливает «фаллоцентрическую перспективу» ст-ния (Zholkovsky A. Six Easy Pieces on Grammar of Poetry, Grammar of Love // Literary Tradition and Practice in Russian Culture: Papers from an International Conference on the Occasion of the Seventieth Birthday of Yury Mikhailovich Lotman. Amsterdam, 1993. P. 194–195).

46

При жизни не публиковалось. Печ. по копии автографа.

Соч I.

Автограф — альбом С. П. Ремизовой-Довгелло (воспр.: Russian Literature Triquarterly. 1986. № 19).

Дат.: после 17 ноября 1920 г. — по содержанию ст-ния.

Ст. 1. — Дословная цитата из ст-ния Мандельштама «Эта ночь непоправима...» (1916). Ст. 3–4. — Серафима Павловна Ремизова-Довгелло (1876–1946) — жена писателя А. М. Ремизова. Ст. 11–12. — Белогвардейская армия П. Н. Врангеля (1878–1928) была разбита во время ожесточенных боев 7–17 ноября 1920 г. в районе Перекопа, после чего красные войска под командованием М. В. Фрунзе заняли Крым.

47

При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.

Неизд 1986, публ. М. Баскера и Ш. Грэм, Соч I, Даугава. 1987. № 6.

Автограф — ИРЛИ. Р. I. Оп. 42. № 69.

Дат.: ноябрь 1920 г. — по воспоминаниям современников.

«В послереволюционную эпоху альбомная культура возымела неожиданное гротескное продолжение. Вспоминая о быте издательства “Всемирная литература”, многие мемуаристы рассказывали о торговке Розе Васильевне Рура, которая в ноябре 1920 года завела альбом, где сотрудники издательства оставляли свои автографы». Там же находится экспромт Гумилева, «варьирующий пушкинскую цитату» (Тименчик Р. Д. Неизвестные экспромты Николая Гумилева // Даугава. 1987. № 6. С. 115). К. И. Чуковский представляет ее «тучной торговкой, постоянно сидевшей на мраморной лестнице нашей “Всемирной” с папиросами и хлебными лепешками, которые она продавала нам по безбожной цене <...> Покупателей у Розы Васильевны было великое множество. Их я перечисляю на страницах Чукоккалы в шуточном послании к ней.

...Царица благовоний, О Роза без шипов! К тебе и Блок, и Кони, И Браун, и Гидони, И я, и Гумилев, И Горький, и Волынский, И сладостный Оцуп, И Гржебин, и Лозинский, И даже Сологуб, — Мы все к тебе толпою Летим, как мотыльки, Открывши пред тобою Сердца и кошельки. Твое благоуханье Кого не приманит! И кто из заседанья К тебе не убежит!»

(Чукоккала: Рукописный альманах Корнея Чуковского. М., 1979. С. 218, 222). «Эта Роза, — пишет И. В. Одоевцева, — была одарена не только коммерческими способностями, но и умна и дальновидна. Она умела извлекать из своего привилегированного положения “всемирной маркитантки” всяческие выгоды. Так, она завела альбом в черном кожаном переплете, куда заставляла всех своих клиентов-писателей написать ей “какой-нибудь хорошенький стишок на память”. И все со смехом соглашались и превозносили Розу в стихах и в прозе. Роза благодарила и любезно объясняла:

— Ох, даже и подумать страшно, сколько мой альбом будет стоить, когда вы все, с позволения сказать, перемрете. Я его завещаю своему внуку.

Альбом этот, если он сохранился, действительно представляет собой большую ценность» (Одоевцева И. В. На берегах Невы. М., 1988. С. 134).

Ст. 1, 8. — ср. «О дева-роза, я в оковах; / Но не стыжусь твоих оков...» (А. С. Пушкин). Ст. 4. — Имеется в виду кондитерская фирма «Братья Шапшал».

48

ОС 1921.

ОС 1922, СС 1947 IV, СС II, Изб 1986, Ст 1986, Изб (Огонек), СП (Тб), БП, СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), ОС 1989, Изб (М), Ст (XX век), Ст ПРП, СПП, Ст (М-В), Изб (Слов), Кап, СС (Р-т) II, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), Изб (Слов) 2, СП (Ир), СП (К), Ст (Яр), Круг чтения, Изб (XX век), Русский путь, ЧН 1995, Ст 1995, НШБ, Изб 1997, ВБП, Изб (Сар) 1–2, СП 1997, Акме, Душа любви.

Автограф, вар. — РГАЛИ. Ф. 147 (Н. С. Гумилева). Оп. 1. Ед. хр. 5. Л. 4. В тексте автографа вторая и третья строфы были первоначально поменяны местами, а затем Гумилев пометой восстановил окончательный вариант строфики. В ст. 5 вместо «Ольга, Ольга! — вопили» ранее было: «И ему научились».

Дат.: ноябрь 1920 г. — по датировке В. К. Лукницкой (Жизнь поэта. С. 240); см. также воспоминания О. Н. Арбениной-Гильдебрандт (Исследования и материалы. С. 455).

Перевод на англ. яз. («Olga») — PF. P. 180.

По поводу героини ст-ния и внутреннего облика его лирического субъекта Н. А. Оцуп писал: «Ольга, героиня скандинавских саг, сливается с Ольгой, знаменитой героиней русских летописей и легенд. Обе похожи на германскую Брюнгильду “Песни о Нибелунгах”. Ольга, которая жестоко мстит за убийство мужа, околдовывает поэта. Снова, как в северных стихотворениях, он (Гумилев. — Ред.) объявляет себя наследником варягов. <...> Гумилев был двойственным человеком — одновременно робким и подавляющим свою робость, властным, самоуверенным и почти высокомерным, нежным наивным христианином <...> и диким язычником, чей Бог презирает скромных и поощряет сильных, чуть ли не жестоких» (Оцуп. С. 163). В. Баевский отмечает это ст-ние как «исключительно интересную историческую элегию» с точки зрения соотношения жанра и ритмики, «где сперва эпические мотивы излагаются акцентным стихом, а потом все более нарастает лирическое начало, которое обретает более строгую форму трехиктного дольника» (Баевский В. Николай Гумилев — мастер стиха // Исследования и материалы. С. 85).

Ст. 5. — Древляне — союз восточно-славянских племен в VI–X вв. С конца X в. — данники Киевской Руси. Имеется в виду легенда о мести киевской княгини Ольги за мужа — князя Игоря, убитого древлянами во время сбора дани. Древлянский князь Мал, стоявший во главе этого возмущения, предложил Ольге брачный союз. «И послала Ольга к древлянам и сказали им: «Если вправду меня просите, то пришлите лучших мужей, чтобы с великой честью пойти за вашего князя, иначе не пустят меня киевские люди. Услышав об этом, древляне избрали лучших мужей, управлявших Деревскою землею, и прислали за ней. Когда же древляне пришли, Ольга приказала приготовить баню, говоря им так: «Вымывшись, придите ко мне». И разожгли баню, и вошли в нее древляне и стали мыться; и заперли за ними баню, и повелела Ольга зажечь ее от двери, и сгорели все» («Повесть временных лет», хроника 945 года). Ст. 23. — Валгалла — в скандинавской мифологии — дворец верховного бога Одина, место загробных пиров воинов, доблестно павших на поле битвы. Ст. 27. — Валькирии — воинственные девы в скандинавской мифологии, решающие по воле бога Одина исход сражений, а также уносившие души героев в Валгаллу.