Полное собрание сочинений. Том 13. Запечатленные тайны
Шрифт:
Вышкарь — профессия. Ни в каком статистическом справочнике она, конечно, не значится — на всю лесную округу возле Криуши три всего вышкаря, но мой собеседник так значительно оговорит о профессии: «Мы, вышкари…» — что впору подумать, нет ли в здешних лесах особого профсоюза?
Зовут вышкаря Арсением.
— Антонов Арсений Андрианович, — так он представился, спрыгнув из металлической люльки подъемника.
Место его работы напоминает скворечник. Гладкий, высотой в тридцать шесть метров столб на растяжках. А на нем будка — как раз
Я лез, ободряя себя молодецким фальшивым посвистыванием, и чувствовал: вышкарь внизу улыбается…
* * *
Вышкарь Арсений…
С высоты тридцати шести метров сплошь деревянный поселок Криуша, с узкоколейной дорогой, штабелями пиленого леса, домами, сараями, копнами сена, колодцами и канавой мелиорации выглядит, как игрушка, оброненная сверху в леса.
Леса бескрайние. В любую сторону глянешь — лес, уходящий за горизонт, жиденький ольховый и березовый — на болотах, и плотный, густо-зеленый, смолистый бор-беломошник — на возвышениях. Несмотря на обилие вод, здешним лесам постоянно грозят пожары. В старое время Рязанская область держала в России первенство по пожарам — «на 100 деревень каждый год 40 примерно горело». И горели леса. В памяти ныне живущих наравне с годами бедствий остались лесные пожары.
Пожары в мещерских лесах — явление страшное. В августе 1936 года в соседней с Криушей Курше огонь начисто смел поселок, накрыл дорогу, по которой на открытых платформах пытались спастись куршаки. Все горело: дома, шпалы, мосты. «В братской могиле под Куршей схоронили две тысячи… Калинин приезжал разделить горе».
Пожар 72-го года больших человеческих жертв не принес. Но и его не скоро тут позабудут. «Пять недель горели леса, а торф на болотах горел всю осень и зиму до самой весны».
Служба на вышках — это способ увидеть загорание леса возможно раньше, «желательно, когда огонь еще шапкой можно замять».
В особо опасную пору (это конец апреля — начало мая, когда хвоя и палые листья уже подсохли, а зелень еще не брызнула, и особенно август, когда сосняки, прокаленные солнцем, кажется, только и ждут огня), в опасную пору вышкарь с рассветом уже на месте, а спускается вниз с темнотой.
На тридцать шесть километров вокруг видит глаз. Каждый «законный» дымок у вышкаря на учете — «это на дальнем кордоне печь затопили… это на лесопилке… а это что за «овчинка» там появилась?»
Скорее к глазам бинокль. И вот уже с вышки по телефону — тревога! С большой точностью называется место пожара. «Обычно десяток людей с лопатами и топорами дают огню укорот. Но бывало — военную часть на ноги подымали…»
За службу на вышке Арсений Андрианович премирован биноклем, велосипедом. Я узнал об этом в лесной конторе, но сам вышкарь с простодушием человека, у которого нет от мира никаких тайн,
Небольшого роста, в стоптанных сапогах, в линялой зеленой куртке и картузе с кожаным козырьком — Андрианыч чем-то неуловимо походит на птицу, которой быть наверху удобней, чем на земле.
— Благодать! — подает он голос из будки. — Внизу комарье, а сюда если какой залетает — ласточки тут как тут. Славно обороняют.
Арсений Андрианович рад человеку, который слушает его со вниманием. Он говорит с удовольствием, не дожидаясь вопросов, и поначалу дивишься: сколько в простом с виду деле скрывается тонкостей и подробностей, а потом понимать начинаешь: не в пожарах, не в вышке дело, интересен сам человек. Будь он шахтером или, скажем, шофером — вот так же расположил бы признать: его работа и есть наиглавнейшая на земле.
— Я как пришел в вышкари… — Арсений Андрианович бережно протирает окуляры бинокля, и, дунув в футляр, прячет туда инструмент. — Я пришел в вышкари совершенно случайно. Был у тестя в гостях, в лесничестве.
Там как раз такую вот вышку установили. Установили, а лезть боятся. Известное дело, в первый раз и на печь лезть страшновато. Стоят все, галдят. А я говорю: могу залезть. Ну интересно, конечно, у всех — а ну-ка, сорвется… А я влез, спустился и еще раз влез. «Вышкарь! — кричат. — Ну, вышкарь!» А тут как раз лесничий случился. «Иди, — говорит, — ко мне на вышку работать». Вот так и пошло…
Запись в блокноте, к сожалению, не сохранила всей необычности, нестандартности речи мещерского старожила. Ветхозаветные обороты соединяются в ней со словами из газетных передовиц и с заковыристым местным словцом.
— Удовольствие имел обучиться на кочегара, — говорит он о первой своей профессии. — Ну и надо было привести в урав нение всю зарплату, чтоб зимой, когда огонь бережешь, и летом, когда с ним воюешь, деньги чтоб равные шли. Добился, стабилизировали! Получаю теперь 90 целковых.
Пока мы беседуем, сидя у вышки, со стороны Рязани над лесом плывет двукрылый «Антон».
— Патрульный. Тоже за дымом смотрит, — говорит Арсений Андрианович, подкручивая подвижную часть бинокля. — Авиация нас, вышкарей, здорово выручает. Мы с ней взаимность имеем. Всегда говорю: петляй, петляй, дружок, одно дело делаем. А недавно имел удовольствие с одним летчиком повидаться. Обнял, как брата.
— Ты, Арсений Андрианович, никогда, наверное, не имел огорчений? — говорю я после его рассказа о том, как он выдворял из соснового леса цыган. («У них ведь жизнь без костра невозможна…»)
— Огорченья… — Мой собеседник теребит пятерней суворовский хохолок начавших седеть волос, соображая, рассказать или не рассказать какой-то немаловажный для него случай. — Огорченья, они, конечно, всякого могут коснуться…
А, расскажу! — хлопает он картузом по колену. — В «опасное время» собрали тут раз какое-то совещанье. Заседают! И надо тому случиться, как раз в этот день сразу во многих местах загоранье. Туда звоню — не тушат, туда сигнализирую — горит. Ну, я по «Пожару» (срочная линия связи) прямиком с вышки — в область!