Полное собрание сочинений. Том 26

Толстой Лев Николаевич

— Такъ умеръ. А я такъ и не былъ у него съ прізда. Все собирался.

— Что было у него состояніе?

— Кажется, ничего. Жалко. Надо будетъ захать. Они гд жили?

— На Прсн домъ Бловой — знаете, какъ, продете мостъ.....

И мы поговорили еще кое о чемъ и пошли въ засданіе. Какъ всегда бываетъ при извстіи о смерти знакомаго, я подумалъ столько: Каково: умеръ таки; а я вотъ нтъ. ⁹⁹ Скучны эти визиты соболзнованія, а надо захать.

Вечеромъ я захалъ. Я вошелъ съ ¹⁰⁰ тмъ обыкновеннымъ чувствомъ превосходства, свойственнымъ живымъ передъ мертвыми. Внизу, гд послдній разъ мы расходились посл винта, въ которомъ я назначилъ шлемъ безъ двухъ, у вшалки стояла крышка гроба съ вычищеннымъ новенькимъ галуномъ. Дв дамы въ черномъ сходили съ лстницы. Одна — его сестра. Товарищъ ¹⁰¹ нашъ Шебекъ съ англійскими бакенбардами, во фрак, на верхней ступени узналъ меня и кивнулъ черезъ дамъ, подмигивая, какъ

бы говоря: какъ глупо. То ли дло мы съ вами. ¹⁰² Я вошелъ, пропустивъ дамъ, пожалъ руку ¹⁰³ Шебеку, и онъ вернулся, я зналъ, затмъ, чтобы сговориться, гд повинтить нынче. Я ¹⁰⁴ вошелъ въ комнату мертвеца, какъ обыкновенно, съ недоумніемъ о томъ, что собственно надо длать. Одно я знаю, что креститься въ этихъ случаяхъ никогда не мшаетъ. ¹⁰⁵ Я крестился и кланялся и вмст оглядывалъ комнату. Молодые два человка, кажется, племянники, выходили, ¹⁰⁶ потомъ старушка молилась, дьячекъ городской бодрый, ршительный, читалъ съ выраженьемъ, исключающимъ всякое противорчіе, буфетный мужикъ Герасимъ ¹⁰⁷ что то посыпалъ по полу. ¹⁰⁸ Въ послднее посщеніе мое Ивана Ильича я засталъ этого мужика въ кабинет, онъ исполнялъ должность сидлки, ¹⁰⁹ и стоялъ гробъ. Я все крестился и слегка кланялся ¹¹⁰ по серединному направленію между гробомъ, дьячкомъ и образами. Потомъ, когда это движеніе крещенія рукою показалось мн уже слишкомъ продолжительно, я пріостановился и сталъ разглядывать мертвеца. Онъ лежалъ, какъ всегда, особенно утонувши въ гробу — и въ глаза бросались восковой лобъ, вострый носъ немного на бокъ и руки, желтыя его руки, слабыя, ¹¹¹ съ отогнутыми кверху послдними суставами пальцевъ. Онъ очень перемнился, но, какъ вс мертвецы, былъ очень хорошъ и серьезенъ. Серьезность эта мн показалась неумстной. ¹¹² Я посмотрлъ и только что почувствовалъ, что зрлище это притягиваетъ меня, я быстро повернулся и пошелъ прочь къ ¹¹³ Шебеку, ждавшему меня у притолки. Я зналъ, что онъ молодедъ, и если мн какъ то неловко было бы ссть нынче за винтъ, онъ не посмотритъ на это и весело щелкнетъ распечатанной ¹¹⁴ колодой въ то время, какъ лакей будетъ раставлять 4 необозженныя свчи. Но видно, не судьба была винтить нынче вечеромъ. Прасковья едоровна, толстая, желтая, вся въ черномъ, съ совершеннымъ видомъ вдовы (мн поразило, глядя на нее, какъ однообразенъ видъ вдовъ, — сколько я видалъ точно такихъ), подошла ко мн, вздохнула взяла меня за руку.

— Я знаю, что вы были истиннымъ другомъ....

Какъ тамъ надо было креститься, здсь надо было пожать руку, вздохнуть и сказать: «поврьте».... Я такъ и сдлалъ и почувствовалъ, что я тронутъ и она тронута.

— Пойдемте, дайте мн руку, — сказала она. — Мн нужно поговорить съ вами.

Я подалъ руку, и мы направились во внутреннія комнаты мимо ¹¹⁵ Шебека, который печально подмигнулъ мн. ¹¹⁶ «Вотъ те и винтъ! Ужъ не взыщите, другаго партнера возьмемъ. Нечто впятеромъ, когда отдлаетесь». Я вздохнулъ еще глубже и печальне, и Прасковья едоровна благодарно пожала мн руку.

Мы сли въ обитую розовымъ кретономъ ея комнату. (Я помню какъ онъ устроивалъ эту комнату и совтовался со мной о кретон). — Она начала плакать. И можетъ быть долго не перестала бы еслибы не пришелъ Соколовъ, ихъ буфетчикъ, съ докладомъ ¹¹⁷ о томъ, что мсто ¹¹⁸ то, которое назначила Прасковья едоровна, будетъ стоить 200 р. — Она перестала плакать съ видомъ жертвы взглянула на меня, сказала по французски, что это ей очень тяжело, но занялась съ Соколовымъ и даже я слышалъ, что очень внимательно распорядилась о пвчихъ. — Я все сама длаю сказала она мн. Я нахожу притворствомъ увренія, что не могу. Всегда можно. И меня сколько можетъ развлекать — длать для него же. — Она опять достала платокъ. И вдругъ какъ бы встрехнулась. — Однако у меня дло есть къ вамъ: Въ послдніе дни, онъ ужасно страдалъ. ¹¹⁹

— Страдалъ?

— Ахъ, ужасно. Послднія не минуты, а часы. Онъ не переставая кричалъ 18 часовъ. ¹²⁰ За тремя дверьми слышно было.

— Ахъ, что я вынесла.

— Неужели?

— 18 часовъ корчился и кричалъ не переставая. — Я вздохнулъ, и тяжело. Мн пришло въ голову: что какъ и я также буду 18 часовъ, но тотчасъ же я понялъ, что это глупо. Иванъ Ильичъ умеръ и кричалъ 18 часовъ, это такъ, но я это другое дло. Таково было мое разсужденье, если вспомнить хорошенько; и я успокоился и съ интересомъ сталъ распрашивать подробности о кончин Ивана Ильича, какъ будто смерть ¹²¹ было такое приключеніе, которое совсмъ не свойственно мн.

Я особенно подробно описываю мое отношеніе

къ смерти тогда ¹²² потому, что именно тутъ въ этомъ кабинет съ розовымъ кретономъ, я получилъ то, что измнило совсмъ мой взглядъ на смерть и на жизнь.

Я получилъ именно отъ Прасковьи едоровны записки ея мужа, веденныя имъ во время послднихъ 2-хъ мсяцовъ его смертной болзни. Посл разныхъ разговоровъ о подробностяхъ дйствительно ужасныхъ физическихъ страданій, перенесенныхъ Иваномъ Ильичемъ (подробности эти я узнавалъ только по тому какъ мученія Ивана Ильича дйствовали на нервы Прасковьи едоровны) посл разныхъ разговоровъ Прасковья едоровна передала сущность ея дла ко мн. Оказывается, что за 5 дней до смерти, когда у Ивана Ильича еще были промежутки безъ страшныхъ болей по часу, по получаса, въ одинъ изъ этихъ промежутковъ Прасковья едоровна застала его за писаньемъ. И открылось, что онъ два мсяца пишетъ свой дневникъ. Одинъ только Герасимъ, буфетный мужикъ, зналъ про это. На вопросъ: что? зачмъ? На упреки, что онъ вредитъ себ, Иванъ Ильичъ отвчалъ, что это одно его утшенье — самимъ съ собой говорить правду. ¹²³ Сначала онъ сказалъ ей: «сожги ихъ посл меня»; но потомъ задумался и сказалъ! «А впрочемъ, отдай Творогову (т. е. мн). Онъ все таки боле человкъ чмъ другіе, онъ пойметъ».

И вотъ Прасковья едоровна передала мн записную графленую книжечку счетную въ осьмушку, въ которой онъ писалъ.

— Что жъ это? — спросилъ я. — Вы читали?

— Да, я пробжала. Ужасно грустно. Ни по чемъ не видно такъ, как по этому, какъ страданія его имли вліяніе на душу. Вотъ это ужасно, и нельзя не признать правду за матерьялистами. Онъ уже былъ не онъ. Такъ это слабо, болзненно. Нтъ, связи, ясности, силы выраженья. А вы ¹²⁴ знаете его стиль. Его отчеты это были шедевры. Мн самъ П. М. Онъ былъ у меня (это былъ главный нашъ начальникъ) и очень былъ добръ. Истинно какъ родной. Онъ мн сказалъ, что это было первое, лучшее перо въ министерств. A здсь, — сказала она, перелистывая пухлыми, въ перстняхъ пальцами книжечку, — такъ слабо, противурчиво. Нтъ логики, той самой, въ которой онъ былъ такъ силенъ. Мн все таки это дорого, вы возвратите мн, какъ дорого все, что онъ. Ахъ! Мих. Сем. какъ тяжело, какъ ужасно тяжело — и она опять заплакала. Я вздыхалъ ¹²⁵ и ждалъ когда она высморкается. Когда она высморкалась, я сказалъ: поврьте... и опять она разговорилась и высказала мн то, что было, очевидно, ея главнымъ интересомъ ¹²⁶ — имущественное свое положеніе. Она сдлала видъ, что спрашиваетъ у меня совта о пенсіон, но я видлъ, что она уже знаетъ до малйшихъ подробностей то, чего я не зналъ, все то, что можно вытянуть отъ казны для себя и для дтей. — Когда она все разсказала, я пожалъ руку, поцловалъ ¹²⁷ даже и съ книжечкой пошелъ въ переднюю. Въ столовой съ часами, которыя онъ такъ радъ былъ, что купилъ въ брикабрак, я встртилъ въ черномъ его красивую, грудастую, съ тонкой таліей дочь. Она имла мрачный и гнвный, ршительный видъ. Она поклонилась мн, какъ будто я былъ виноватъ. Въ передней никого не было. Герасимъ, буфетный мужикъ, выскочилъ изъ комнаты покойника, перешвырялъ своими сильными руками вс шубы, чтобы найти мою, и подалъ мн.

— Что, братъ, Герасимъ, жалко. ¹²⁸

— Божья воля. Вс тамъ же будемъ, — сказалъ Герасимъ, улыбаясь и живо отворилъ мн дверь, кликнулъ кучера, поглядлъ и захлопнулъ дверь.

Я взялъ записки и вечеромъ посл клуба, оставшись одинъ, взялъ эту книжечку на ночной столикъ и сталъ читать. ¹²⁹ —

Вотъ эти записки.

<16 Декабря 1881. ¹³⁰

6-ю ночь я не сплю и не отъ тлесныхъ страданій. Они все таки давали мн спать, но отъ страданій душевныхъ ужасныхъ, невыносимыхъ. Ложь, обманъ, ложь, ложь, ложь, ложь, все ложь. Все вокругъ меня ложь, жена моя ложь, дти мои ложь, я самъ ложь, и вокругъ меня все ложь. ¹³¹ Но если я страдаю отъ нея, ¹³² я вижу, значить, и эту мерзкую ложь есть во мн и правда. Если бы я весь былъ ложь, я бы не чувствовалъ ее. Есть ¹³³ во мн, видно, маленькая, крошечная частица правды, и она-то — я самый, и она то теперь, передъ смертью, заявляетъ свои права; и она то страдаетъ, ее то душатъ со всхъ сторонъ, забиваютъ, и это мн больно, больно такъ, что хоть бы скоре смерть. Пусть потухнетъ или разгорится эта искра. Теперь же одна жизнь моя — это самому съ собой среди этой лжи думать ¹³⁴ правду. Но чтобы ясне думать ее, чтобы найти эту правду, когда ложь затопитъ меня, я хочу написать ее. Буду писать пока силы есть, буду перечитывать, а кто нибудь посл прочтетъ и можетъ быть очнется.

Начну сначала, какъ это все сдлалось со мной.>

Записки эти ужасны. Я прочелъ ихъ, не спалъ всю ночь и похалъ на утро къ Прасковь едоровн и сталъ разспрашивать про ея мужа. Она мн много разсказала и отдала его переписку, его прежній дневникъ. Когда уже похоронили Ивана Ильича, я еще нсколько разъ былъ у Прасковьи едоровны, разспрашивалъ ее, разспрашивалъ его дочь, Герасима, который поступилъ ко мн. И изъ всего этаго я составилъ себ описаніе послдняго года жизни Ивана Ильича.

Исторія эта и самая простая и обыкновенная и самая ужасная. Вотъ она: