Полное собрание сочинений. Том 4. Красная комната
Шрифт:
Фальк, подобно кремню искавший стали, заметил, что ударил по дереву. Он принял предложения без радости. И вот сидели новые братья и им нечего было сказать друг другу, кроме разочарования, выражавшегося на их лицах.
— Я упомянул раньше, — возобновил Фальк беседу, — что я сегодня порвал с прошлым и бросил служебное поприще; теперь я хочу только прибавить, что собираюсь стать литератором!
— Литератором! Зачем же? Жалко!
— Нет, не жалко; но я хотел бы тебя спросить, не знаешь ли ты, куда мне обратиться, чтобы получить работу.
— Гм… Это, правда, трудно сказать. Так много притечет народу со всех сторон. Право же, жалко прерывать твою карьеру; путь литератора так
Струвэ делал вид, что очень жалеет, но не мог крыть некоторого удовлетворения, что нашел товарища по несчастью.
— Но скажи же мне, — продолжал он, — по какой причине ты покидаешь поприще, которое могло принести тебе почет и власть?
— Почет — тем, кто присвоит себе власть, а власть — бессовестным.
— Как ты болтаешь; но так ли это на самом деле?
— Разве нет? Ну, так мне придется говорить иначе. Я дам тебе только заглянуть в одно из тех шести учреждений, в которые я записался. Пять первых я тотчас же покинул по той простой причине, что в них вовсе не было работы. Каждый раз, когда я приходил и спрашивал, есть ли какая нибудь работа, мне отвечали: «нет!» И я никогда не видел, чтобы кто-нибудь что-нибудь делал. И притом я был в таких деловых учреждениях, как: «коллегия винокурения», «канцелярия прямых налогов» и «главное управление по чиновничьим пенсиям». Когда же я увидел это количество чиновников, сидевших друг на друге, мне казалось, что учреждение, которое платит все эти оклады, имеет какую-нибудь работу. Я записался в «управление по чиновничьим окладам».
— Ты служил в нём? — спросил Струвэ, начинавший интересоваться.
— Да. Я никогда не забуду впечатления, которое произвело на меня мое поступление в это вполне и прекрасно организованное учреждение. Я в одиннадцать часов пришел, ибо в это время учреждение должно было открываться. В прихожей два молодых сторожа навалились на стол и читали «Родину».
— «Родину»?
Струвэ, до сих пор бросавший сахар воробьям, насторожился.
— Да! Я сказал: здравствуйте! Легкое волнистое движение спин этих господ показало мне, что мой привет принят без определенного недоброжелательства; один из них даже сделал движение правым каблуком, которое должно было выражать рукопожатие. Я спросил, не свободен ли один из этих двух господ и не может ли он мне показать помещение. Они объяснили, что не могут; им было приказано не покидать прихожей. Я спросил, нет ли еще сторожей. Но оказалось, что у старшего сторожа вакации, что первый сторож в отпуску, второй сегодня свободен от службы, третий на почте, четвертый болен, пятый пошел за водой, шестой на дворе и там он сидит целый день; впрочем, «никто из служащих не приходит раньше часа». Этим мне дан был намек, что мой ранний визит мешает, и напоминание, что сторожа тоже служащие.
Когда же я изъявил твердое намерение посетить присутственное место, чтобы благодаря этому получить представление о распределении занятий в таком важном и всеобъемлющем учреждении, мне удалось заставить младшего пойти со мной. Было величественное зрелище, когда он открыл передо мной дверь и взору моему представилась анфилада шестнадцати комнат, больших и поменьше. Здесь, должно быть, много работы, подумал я и почувствовал, что записаться сюда было счастливой мыслью. Треск шестнадцати вязанок березовых дров в шестнадцати кафельных печах приятно нарушал пустынность места.
Струвэ, слушавший с всё большим вниманием, вытащил теперь карандаш между сукном и подкладкой жилета и написал на своей левой манжете 16.
— Здесь комната сверхштатных, — сказал сторож.
— Так! А много сверхштатных здесь в присутствии? — спросил я.
— О, да, больше чем надо.
— Что же они делают?
— Пишут,
— Что, он спит? — не удержался я от вопроса, вспоминая старинные толки. — Ради Бога, не говорите ничего, сюда никто не имеет права входить, пока президент не позвонит.
— А часто звонит президент?
— Нет, я не слыхал ни разу его звонков за то время, что я служу здесь, а этому уже год. — Казалось, мы опять забрались в таинственную область, и я прервал разговор.
Когда было около двенадцати, стали прибывать сверхштатные служащие, и я был очень удивлен, узнавая в них старых знакомых пенсионного присутствия и винокуренной коллегии. Но еще больше удивился я, когда вошел эконом присутствия налогов, засел здесь в комнате и кресле актуара и так же удобно разговаривал как в ведомстве налогов.
Я отозвал одного из молодых людей в сторону и спросил его, не находит ли он полезным, чтобы я представился президенту. «Тише!» гласил его таинственный ответ, в то время как он отводил меня в восьмую комнату. Опять это таинственное: «Тише!»
Комната, в которой мы теперь находились, была так же мрачна, как и все остальные, но грязнее. Конский волос лез из рваной кожи мебельной обивки; толстый слой пыли лежал на письменном столе, на котором стояла засохшая чернильница; там же лежала еще не начатая палочка сургуча, на которой прежний владелец написал свое имя англо-саксонскими буквами; ножницы для бумаги, лезвия которых слиплись от ржавчины; календарь, остановившийся в летний день пять лет тому назад; настольный календарь, тоже пятилетнего возраста, и лист промокательной бумаги, на котором Юлий Цезарь, Юлий Цезарь, Юлий Цезарь был написан по меньшей мере сто раз вперемежку с таким же количеством Отец Ной, Отец Ной.
— Это комната архивариуса, здесь нас не побеспокоят, — сказал мой спутник.
— Разве архивариус сюда не заходит? — спросил я.
— Он пять лет уже не был здесь. Теперь ему будет стыдно прийти сюда!
— Кто же исполняет его работу?
— Это делает библиотекарь.
— В чём же состоит занятие этого последнего в таком учреждении, как присутствие по уплате окладов?
— Оно состоит в том, что сторожа сортируют квитанции в хронологическом и алфавитном порядке, после чего их отправляют к переплетчику, а библиотекарь наблюдает за расстановкой их на соответствующих полках.
Струвэ, очевидно, забавлялся теперь этим рассказом и он время от времени записывал некоторые слова на своих манжетах, и когда Фальк остановился, он почувствовал, что должен сказать нечто важное.
— Но как же архивариус получал жалованье?
— Оно ему посылалось на дом. — Разве это не просто? Между тем, мой молодой товарищ посоветовал мне представиться актуару и попросить его представить меня остальным чиновникам, которые теперь прибывали мало-помалу, чтобы помешать в печках и насладиться последним теплом, исходившим от угольев. — Актуар — могущественная и благосклонная личность, рассказывал мой друг, — и очень чувствителен к вниманию.