Полное собрание сочинений. Том 40
Шрифт:
При дворе и в городе — везде те же страсти, те же слабости, те же низости, пересуды, те же семейные дрязги, ссоры между близкими, та же зависть и антипатия, те же невестки и свекрови, мужья и жены, раздоры и непрочные примирения, те же дурные настроения, гнев, пристрастие, сплетни и пустословие: у кого хорошие глаза, тот без труда увидит, что в Версаль или в Фонтенебло как будто перенесены какой-нибудь маленький провинциальный городишко или улица Сен-Дени. Здесь только ненавидят друг друга с большей гордостью и высокомерием, а может быть, и с большим достоинством, вредят друг другу с большей ловкостью и утонченностью; гнев здесь более красноречив, и оскорбляют с большей вежливостью и в более изящных выражениях, — здесь не грешат против чистоты и правильности языка,
X. О КОРОЛЕ
Для тирании не требуется ни искусства, ни знания; политика, состоящая только в пролитии крови, — очень ограниченная и немудреная политика; она внушает убивать тех, чья жизнь служит препятствием нашему властолюбию, человек жестокий от природы делает это без труда. Это самый ужасный, грубый способ сохранения власти в своих руках или усиления ее.
В государстве с деспотическим образом правления нет отечества: другие вещи заменяют его — выгода, слава и служба деспоту.
Когда народ волнуется, то не знают, как успокоить его, а когда он спокоен, не знают, как вывести из покоя.
Война существовала уже в глубокой древности, она была во все века и всегда наполняла мир вдовами и сиротами, лишала семьи наследников и губила по нескольку братьев в одном сражении. Жаль мне тебя, молодой Сойекур, жаль твою доблесть и скромность, твой ум, уже созревший, проницательный и возвышенный, жаль тебя при мысли о твоей преждевременной смерти, соединившей тебя с твоим неустрашимым братом и похитившей тебя у двора, где ты только что появился. Прискорбное, но — увы! — и столь обыкновенное несчастие. Во все времена из-за какого-нибудь клочка земли — немножко побольше, немножко поменьше — люди грабили, жгли, разоряли и резали друг друга и, чтобы делать это искуснее и вернее, давно уже придумали прекрасные правила, которые назвали военным искусством; с исполнением этих правил связали славу и самую прочную репутацию и затем из века в век старались перещеголять друг друга средствами взаимного истребления. Несправедливость первых людей — вот единственная причина появления войны на земле, так же как единственно эта несправедливость привела людей и к необходимости выбирать себе властителей, которые определяли бы права их и разрешали взаимные притязания. Если бы люди довольствовались своим, если бы воздерживались от присвоения себе имущества соседей, они всегда наслаждались бы и миром и свободой.
Люди, мирно живущие у своих очагов, среди своих, в большом городе, где нечего бояться ни за имущество, ни за жизнь, жаждут огня и крови, заняты мыслями о войнах, разрушении, пожарах и убийствах, недовольны, если армии, ведущие кампании, не встречаются или, если встретились, — не сражаются, а если произошло сражение, то недовольны, что оно не было особенно кровавым и на месте легло менее десяти тысяч человек. Из-за любви к переменам, новизне и вообще к необычному люди эти часто доходят до того, что забывают самые дорогие интересы свои — покой и безопасность. Иные согласились бы в другой раз видеть неприятеля у ворот Дижона, видеть, как растягивают цепи и строят баррикады, лишь бы иметь удовольствие рассказывать или узнавать новости.
Восемь или десять тысяч человек для короля — как бы мелкие деньги, на которые он покупает крепость или победу; если же он старается, чтобы это стоило ему меньше, щадит людей, то он подобен тому, кто
Существует ли положение более счастливое, чем то, которое всякую минуту дает возможность делать добро стольким тысячам людей, и есть ли положение несчастнее того, которое каждую минуту подвергает опасности повредить миллиону людей?!
XI. О ЧЕЛОВЕКЕ
Не будем негодовать на людей, видя их жестокость, неблагодарность, несправедливость, гордость и эгоизм, — они так созданы, такова природа их: нельзя сердиться на то, что камень падает вниз или пламя поднимается вверх.
Люди легкомысленны только в мелочах, меняют платья, язык, внешность, понятия о приличиях, иногда вкусы, но нравы свои они сохраняют неизменно дурными, они тверды и постоянны в зле и в равнодушии к добродетели: в этом отношении они вовсе не легкомысленны.
Непостоянный человек это не один, а несколько человек, число которых увеличивается соответственно появлению у него новых вкусов и различных перемен в обращении; всякую минуту он не то, чем был, а скоро будет и тем, чем никогда не был; он наследует самому себе. Не спрашивайте, какой у него характер, спросите лучше, какие у него характеры.
Люди слишком мало обращают внимания на свое так называемое расположение духа. Им следовало бы понять, что недостаточно быть добрым, но нужно еще и казаться таким, по крайней мере если они хотят быть общительными, способными к знакомству и единению между собою, т. е. хотят быть людьми. От злого человека никто не требует кротости и снисходительности: у него не бывает недостатка в них, когда они нужны ему, они служат ему ловушкой для простодушных людей. Но человека с добрым сердцем хотелось бы видеть всегда приветливым, уступчивым и снисходительным, так чтобы не всегда оказывалось правдой, что злые люди вредят, а добрые заставляют терпеть.
Люди мало заботятся о том, чтобы не упускать случаев доставлять удовольствие другим. Добиваются должностей, повидимому, для того, чтобы иметь возможность оказывать услуги, а в действительности для того, чтобы ничего не делать; обыкновенно сначала получаешь отказ и только потом уже, подумавши хорошенько, должностное лицо соглашается на просьбу.
Трудно допустить, чтобы очень бесчестный человек имел достаточно ума: здравый, проницательный ум ведет в конце концов к законности, честности и добродетели, у людей же, упорствующих в дурном или ложном, не хватает ни смысла, ни проницательности. Тщетно пытаются исправлять таких людей сатирой: она изображает их для других, сами же они не признают себя в ней: сатира так же действует на них, как брань на глухого.
Бывают такие странные отцы, которые всю жизнь только тем, кажется, и заняты, что готовят своим детям поводы утешения в своей смерти.
Жизнь коротка и скучна, вся она проходит в желаниях: покой и радости мы отсрочиваем на будущее время, нередко на тот возраст, когда лучшие блага — здоровье и молодость — уже исчезнут. Но приходит это время и застает нас всё еще не отказавшимися от желаний: мы не оставляем их и тогда, когда тяжкая болезнь овладевает нами и когда начинаем угасать. А если мы выздоравливаем, то для того только, чтобы еще дольше не расставаться с своими желаниям.
Кто говорит о себе, что он родился несчастным, мог бы быть счастливым по крайней мере счастием своих друзей и близких; но зависть лишает его и этого последнего источника счастья.
У иных вместо величия — высокомерие, вместо твердости — жестокость, а плутовство — вместо ума. Плуты очень склонны считать других плутами: их почти нельзя обмануть, но и они недолго обманывают. Я бы гораздо охотнее согласился быть глупцом и слыть за глупца, чем быть плутом.