Мы пьём в любви отраву сладкую,Но всё отраву пьём мы в ней,И платим мы за радость краткуюЕй безвесельем долгих дней.Огонь любви, огонь живительный, —Все говорят, — но что мы зрим?Опустошает, разрушительный,Он душу, объятую им!Кто заглушит воспоминанияО днях блаженства и страдания,О чудных днях твоих, любовь?Тогда я ожил бы для радости,Для снов златых цветущей младостиТебе открыл бы душу вновь.
{1824}
70. АВРОРЕ Ш<ЕРНВАЛЬ>
Выдь, дохни нам упоеньем,Сименница зари;Всех румяным появленьемОживи и озари!Пылкий юноша не сводитВзоров с милой и поройМыслит с тихою тоской:«Для кого она выводитСолнце счастья за собой?»
{1824}
71
Я безрассуден — и не диво!Но рассудителен ли ты,Всегда преследуя ревнивоМои любимые мечты?«Не для неё прямое чувство:Одно коварное искусствоЯ вижу в Делии
твоей;Не верь прелестнице лукавой!Самолюбивою забавойТвои восторги служат ей».Не обнаружу я досады,И проницательность твояХвалы достойна, верю я,Но не находит в ней отрадыДуша смятенная моя.Я вспоминаю голос нежныйШалуньи ласковой моей,Речей открытых склад небрежный,Огонь ланит, огонь очей;Я вспоминаю день разлуки,Последний долгий разговорИ, полный неги, полный муки,На мне покоившийся взор;Я перечитываю строки,Где, увлечения полна,В любви счастливые урокиМне самому даёт она,И говорю в тоске глубокой:«Ужель обманут я жестокой?Или всё, всё в безумном снеБезумно чудилося мне?О, страшно мне разуверенье,И об одном мольба моя:Да вечным будет заблужденье,Да век безумцем буду я…»Когда же с верою напраснойВзываю я к судьбе глухойИ вскоре опыт роковойОчам доставит свет ужасный,Пойду я странником тогдаНа край земли, туда, туда,Где вечный холод обитает,Где поневоле стынет кровь,Где, может быть, сама любовьВ озяблом сердце потухает…Иль нет: подумавши путём,Останусь я в углу своём,Скажу, вздохнув: «Горюн неловкой!Грусть простодушная смешна;Не лучше ль плутом быть с плутовкой,Шутить любовью, как она?Я об обманщице тоскую.Как здравым смыслом я убог!Ужель обманщицу другуюМне не пошлёт в отраду Бог?»
{1824}
72
В глуши лесов счастлив один,Другой страдает на престоле;На высоте земных судьбинИ в незаметной, низкой долеВсех благ возможных тот достиг,Кто дух судьбы своей постиг.Мы все блаженствуем равно,Но все блаженствуем различно;Уделом нашим решено,Как наслаждаться им прилично,И кто нам лучший дал совет — Иль Эпикур, иль Эпиктет?Меня тягчил печалей груз,Но не упал я перед роком,Нашёл отраду в песнях музИ в равнодушии высоком,И светом презренный уделОблагородить я умел.Хвала вам, боги! Предо мнойВы оправдалися отныне!Готов я с бодрою душойНа всё угодное судьбине,И никогда сей лиры гласНе оскорбит роптаньем вас!
{1824}
73. ЧЕРЕП
Усопший брат! кто сон твой возмутил?Кто пренебрёг святынею могильной?В разрытый дом к тебе я нисходил,Я в руки брал твой череп жёлтый, пыльный!Ещё носил волос остатки он;Я зрел на нём ход постепенный тленья.Ужасный вид! Как сильно поражёнИм мыслящий наследник разрушенья!Со мной толпа безумцев молодыхНад ямою безумно хохотала;Когда б тогда, когда б в руках моихГлава твоя внезапно провещала!Когда б она цветущим, пылким намИ каждый час грозимым смертным часомВсе истины, известные гробам,Произнесла своим бесстрастным гласом!Что говорю? Стократно благ закон,Молчаньем ей уста запечатлевший;Обычай прав, усопших важный сонНам почитать издревле повелевший,Живи живой, спокойно тлей мертвец!Всесильного ничтожное созданье,О человек! Уверься наконец:Не для тебя ни мудрость, ни всезнанье!Нам надобны и страсти и мечты,В них бытия условие и пища:Не подчинишь одним законам тыИ света шум и тишину кладбища!Природных чувств мудрец не заглушитИ от гробов ответа не получит:Пусть радости живущим жизнь дарит,А смерть сама их умереть научит.
{1824}, {1826}
74
Решительно печальных строк моихНе хочешь ты ответом удостоить;Не тронулась ты нежным чувством ихИ презрела мне сердце успокоить!Не оживу я в памяти твоей,Не вымолю прощенья у жестокой!Виновен я: я был неверен ей;Нет жалости к тоске моей глубокой!Виновен я: я славил жён других…Так! но когда их слух предубеждённыйЯ обольщал игрою струн моих,К тебе летел я думой умилённой,Тебя я пел под именами их.Виновен я: на балах городских,Среди толпы, весельем оживлённой,При гуле струн, в безумном вальсе мчаТо Делию, то Дафну, то ЛилетуИ всем троим готовый сгорячаПроизнести по страстному обету,Касаяся душистых их кудрейЛицом моим, объемля жадной дланьюИх стройный стан, — так! в памяти моейУж не было подруги прежних дней,И предан был я новому мечтанью!Но к ним ли я любовию пылал?Нет, милая! когда в уединеньеСебя потом я тихо поверял,Их находя в моём воображенье,Тебя одну я в сердце обретал!Приветливых, послушных без ужимок,Улыбчивых для шалости младой,Из-за угла пафосских пилигримокЯ сторожил вечернею порой;На миг один их своевольный пленник,Я только был шалун, а не изменник.Нет! более надменна, чем нежна,Ты всё ещё обид своих полна…Прости ж навек! Но знай, что двух виновных,Не одного, найдутся именаВ стихах моих, в преданиях любовных.
{1824}, {1826}
75. БОГДАНОВИЧУ
В садах Элизия, у вод счастливой Леты,Где благоденствуют отжившие поэты,О Душенькин поэт, прими мои стихи!Никак в писатели попал я за грехиИ, надоев живым посланьями своими,Несчастным мертвецам скучать решаюсь ими.Нет нужды до того! Хочу в досужный часС тобой поговорить про русский наш Парнас,С тобой, поэт живой, затейливый и нежный,Всегда пленительный, хоть несколько небрежный,Чертам заметнейшим лукавой остротыДающий милый вид сердечной простотыИ часто, наготу рисуя нам бесчинно,Почти бесстыдным быть умеющий невинно.Не хладной шалостью, но сердцем внушена,Весёлость ясная в стихах твоих видна;Мечты
игривые тобою были петы.В печаль влюбились мы. Новейшие поэтыНе улыбаются в творениях своих,И на лице земли всё как-то не по них.Ну что ж? Поклон, да вон! Увы, не в этом дело:Ни жить им, ни писать ещё не надоело,И правду без затей сказать тебе пора:Пристала к музам их немецких муз хандра.Жуковский виноват: он первый между намиВошёл в содружество с германскими певцамиИ стал передавать, забывши божий страх,Жизнехуленья их в пленительных стихах.Прости ему господь! Но что же! все маракиУдарились потом в задумчивые враки,У всех унынием оделося чело,Душа увянула и сердце отцвело.«Как терпит публика безумие такое?» — Ты спросишь? Публике наскучило простое,Мудреное теперь любезно для неё:У века дряхлого испортилось чутьё.Ты в лучшем веке жил. Не столько просвещённый,Являл он бодрый ум и вкус неразвращённый,Венцы свои дарил, без вычур толковит,Он только истинным любимцам Аонид.Но нет явления без творческой причины:Сей благодатный век был век Екатерины!Она любила муз, и ты ли позабыл,Кто «Душеньку» твою всех прежде оценил?Я думаю, в садах, где свет бессмертья блещет,Поныне тень твоя от радости трепещет,Воспоминая день, сей день, когда певца,Ещё за милый труд не ждавшего венца,Она, друзья её достойно наградилиИ, скромного, его так лестно изумили,Страницы «Душеньки» читая наизусть.Сердца завистников стеснила злая грусть,И на другой же день расспросы о поэтеИ похвалы ему жужжали в модном свете.Кто вкуса божеством служил теперь бы нам?Кто в наши времена, и прозе и стихамПровозглашая суд разборчивый и правый,Заведовать бы мог парнасскою управой?О, добрый наш народ имеет для тогоОсобенных судей, которые егоВ листах условленных и в цену приведенныхСнабжают мнением о книгах современных!Дарует между нас и славу и позорТорговой логики смышлёный приговор.О наших судиях не смею молвить слова,Но слушай, как честят они один другого:Товарищ каждого — глупец, невежда, враль;Поверить надо им, хотя поверить жаль.Как быть писателю? В пустыне благодатной,Забывши модный свет, забывши свет печатный,Как ты, философ мой, таиться без греха,Избрать в советники кота и петухаИ, в тишине трудясь для собственного чувства,В искусстве находить возмездие искусства!Так, веку вопреки, в сей самый век у насСладко поющих лир порою слышен глас,Благоуханный дым от жертвы бескорыстной!Так нежный Батюшков, Жуковский живописный,Неподражаемый, и целую ордуЗлых подражателей родивший на беду,Так Пушкин молодой, сей ветреник блестящий,Всё под пером своим шутя животворящий(Тебе, я думаю, знаком довольно он:Недавно от него товарищ твой НазонПосланье получил), любимцы вдохновенья,Не могут поделить сердечного влеченьяИ между нас поют, как некогда ОрфейМежду мохнатых пел, по вере старых дней.Бессмертие в веках им будет воздаяньем!А я, владеющий убогим дарованьем,Но рвением горя полезным быть и им.Я правды красоту даю стихам моим,Желаю доказать людских сует ничтожностьИ хладной мудрости высокую возможность.Что мыслю, то пишу. Когда-то веселейЯ славил на заре своих цветущих днейЗаконы сладкие любви и наслажденья.Другие времена, другие вдохновенья;Теперь важней мой ум, зрелее мысль моя.Опять, когда умру, повеселею я;Тогда беспечных муз беспечного питомцаПрими, философ мой, как старого знакомца.
Между январем и июнем 1824
76
Мне с упоением заметнымГлаза поднять на вас беда:Вы их встречаете всегдаС лицом сердитым, неприветным.Я полон страстною тоской,Но нет! рассудка не забудуИ на нескромный пламень мойОтвета требовать не буду.Не терпит бог младых проказЛанит увядших, впалых глаз.Надежды были бы напрасны,И к вам не ими я влеком.Любуюсь вами, как цветком,И счастлив тем, что вы прекрасны.Когда я в очи вам гляжу,Предавшись нежному томленью,Слегка о прошлом я тужу,Но рад, что сердце нахожуЕщё способным к упоенью.Меж мудрецами был чудак:«Я мыслю, — пишет он, — итак,Я, несомненно, существую».Нет! любишь ты, и потомуТы существуешь, — я поймуСкорее истину такую.Огнём, похищенным с небес,Япетов сын (гласит преданье)Одушевил своё созданье,И наказал его ЗевесНеумолимый, ПрометеяК скалам Кавказа приковал,И сердце вран ему клевал;Но, дерзость жертвы разумея,Кто приговор не осуждал?В огне волшебных ваших взоровЯ занял сердца бытие:Ваш гнев достойнее укоров,Чем преступление мое,Но не сержусь я, шутка водитМоим догадливым пером.Я захожу в ваш милый дом,Как вольнодумец в храм заходит.Душою праздный с давних пор,Ещё твержу любовный вздор,Ещё беру прельщенья меры,Как по привычке прежних днейОн ароматы жжёт без верыБогам, чужим душе своей.
Между январем и июнем 1824
77
Взгляни на звезды: много звездВ безмолвии ночномГорит, блестит кругом луныНа небе голубом.Взгляни на звезды: между нихМилее всех одна!За что же? Ранее встает,Ярчей горит она?Нет! утешает свет еёРасставшихся друзей:Их взоры, в синей вышине,Встречаются на ней.Она на небе чуть видна,Но с думою глядит,Но взору шлёт ответный взорИ нежностью горит.С неё в лазоревую ночьНе сводим мы очес,И провожаем мы еёНа небо и с небес.Себе звезду избрал ли ты?В безмолвии ночномИх много блещет и горитНа небе голубом.Не первой вставшей сердце вверьИ, суетный в любви,Не лучезарнейшую всехСвоею назови.Ту назови своей звездой,Что с думою глядит,И взору шлёт ответный взор,И нежностью горит.
Июль — начало августа 1824
78. НЕВЕСТЕ
А. Я. Васильевой
Не раз Гимена клеветали:Его бездушным торговцем,Брюзгой, ленивцем и глупцомПопеременно называли.Как свет его ни назови,У вас он будет, без сомненья,Достойным сыном уваженьяИ братом пламенной любви!