Полное собрание сочинений

По Эдгар Аллан

Стансы

Июль, 1827

пер. Ю. Корнеева

Как часто сердцу горы, чащи, воды –

Безлюдные святилища Природы

Дают столь всеобъемлющий ответ,

Что забываем мы о беге лет!

Байрон

1 Был в юности знакомец у меня, Имевший дар общенья со вселенной; Но, красоту ее в себе храня И дух свой, этот факел в жизни бренной, Воспламеняя и лучами дня, И блеском звезд на тверди довременной, Не знал он, что за силой одержим, Когда владело исступленье им. 2 Что это было? То ли наважденье От чар луны в глухой полночный час? То ль краткий миг внезапного прозренья, Что раскрывает больше тайн для нас, Чем древние оккультные ученья? То ль просто мысль, что в плоть не облеклась, Но, как роса траву в начале лета, Живит рассудок, несмотря на это? 3 Как вид того, что любишь всей душой, Ленивые зрачки нам расширяет, Иной предмет, в который день-деньской Любой из нас привычно взор вперяет, В нежданном свете предстает порой И глубиной своею изумляет. Лишь звон разбитой арфы душу так Пронзает. – Это символ, это знак 4 Того, что нам сулят миры другие И в красоте дает провидеть тут Создатель лишь таким сердцам, какие, Не будь ее, – от неба отпадут, Поскольку бой в себе они, слепые, Не с верою, но с божеством ведут, Чтобы себя, его низринув с трона, Венчать своей же страстью, как короно

«Счастливый день! Счастливый час!»

15 сентября, 1827

пер. Т. Гнедич

Счастливый день! Счастливый час! И я был горд и ослеплен! Но дух мой сир и слаб мой глас – Растаял сон! Познал я сил своих расцвет, Свой молодой и смелый пыл, Но юных лет давно уж нет – Я их забыл. И, гордость я вотще познал – Пускай другим венки дарит – Еще жестокий яд похвал В душе горит. Счастливый день! Счастливый час! Ты

не обман мечты пустой – Ты мне сиял, но ты погас, Мираж златой. Когда бы гордость, блеск и власть Я смог бы снова обрести, Не стало б силы боль и страсть Опять снести.

Маргарет

1827

пер. Р. Дубровкина

Что побудило, Маргарет, тебя Отречься от служенья Красоте? Источник чистой мудрости презреть, Поэзию оставить ради скверны? Писать – нелепость? Рифмовать – абсурд? Что ж, я не буду. Ежели писать – Удел людей, молчать – удел богов.

Один

1829

пер. Р. Дубровкина

Иначе, чем другие дети, Я чувствовал и все на свете, Хотя совсем еще был мал, По-своему воспринимал. Мне даже душу омрачали Иные думы и печали, Ни чувств, ни мыслей дорогих Не занимал я у других. То, чем я жил, ценил не каждый. Всегда один. И вот однажды Из тайников добра и зла Природа тайну извлекла, – Из грядущих дней безумных, Из камней на речках шумных, Из сиянья над сквозной Предосенней желтизной, Из раскатов бури гневной, Из лазури в час полдневный, Где, тускла и тяжела, Туча с запада плыла, Набухала, приближалась – В демона преображалась.

Айзеку Ли

1829

пер. Р. Дубровкина

Добро свершилось или зло, Бог весть, но это ремесло Я посчитал своим уделом, Служа ему душой и телом.

К ручью...

1829

пер. В. Брюсова

Живой ручей! как ясен ты, Твой бег лучами вышит, Твой блеск – эмблема красоты, Души, открытой тайнам чувств, Привольной прихоти искусств, Чем дочь Альберто дышит. Когда она глядит в тебя, Дрожишь ты, многоводен, И, детский лик волной дробя, Со мной, ручей, ты сходен; Как ты, вбираю я в себя Ее черты глубоко, И я, как ты, дрожу, дробя Души – взыскующее око!

К...

1829

пер. М. Квятковской

Твои уста – твоя простая Мелодия певучих слов – Цветущий куст, где птичья стая Среди моих щебечет снов; Глаза, твои глаза – светила Моей души – льют свет живой, Как будто звезды на могилу, На омертвелый разум мой; Твоя душа! – И неизменный Мой сон в ночи и на заре – О правде вечной и бесценной И всем доступной мишуре.

Романс

1829

пер. Ю. Корнеева

О, пестрый мой Романс, нередко, Вспорхнув у озера на ветку, Глаза ты сонно закрывал, Качался, головой кивал, Тихонько что-то напевал, И я, малыш, у попугая Учился азбуке родной, В зеленой чаще залегая И наблюдая день-деньской Недетским взглядом за тобой. Но время, этот кондор вечный, Мне громовым полетом лет Несет такую бурю бед, Что тешиться мечтой беспечной Сил у меня сегодня нет. Но от нее, коль на мгновенье Дано и мне отдохновенье, Не откажусь я все равно: В ней тот не видит преступленья, Чье сердце, в лад струне, должно Всегда дрожать от напряженья.

Страна фей

1829

пер. З. Морозкиной

Дым – лес, и дымом река, И дымные облака. Их контуры чуть видны Сквозь слезы большой луны. А лунам рождаться, зреть И таять впредь и впредь… Ночью странствуют они, Длинна их вереница. Дыханьем гасят звезд огни Их призрачные лица. Когда двенадцать ночи Показывает диск, Та, что прозрачней прочих, Начинает спускаться вниз. Все вниз и вниз и вниз… Покров над горой навис Окутал ее корону Складками лег по склону И накрыл в одно мгновенье Все дворцы и все селенья, Сколько есть их на просторе Спрятал дикий лес и море, Спрятал духов легкий сонм, Спрятал все, что впало в сон, Окутывая все это Лабиринтом мягкого света. И тогда – без сна, без сна! – Их жажда сна. Но едва встает заря, Этот лунный покров Поднимается, паря, Став игрушкою ветров, Все швыряющих вразброс, Будь то даже альбатрос. Луна для них с утра Не служит, как вчера, Покровом из тумана, Что, может быть, и странно… И радужною пылью Все станет в небесах. И ляжет этот прах На трепетные крылья Тех бабочек земли, Что к небу вечно рвутся, Чтобы затем вернуться И умереть в пыли.

Сонет к науке

1829

пер. В. Васильева

Наука! Ты, дочь времени седого, Преобразить всё сущее смогла. Зачем, как гриф, простерла ты сурово Рассудочности серые крыла? Не назову ни мудрой, ни желанной Ту, что от барда в золоте светил Сокрыла путь, лучами осиянный, Когда в эфире дерзко он парил. И кто низверг Диану с колесницы? Из-за кого, оставя кров лесной, Гамадриада в край иной стремится? Наяду разлучила ты с волной, С поляной – Эльфа, а с легендой Пинда – Меня в мечтах под сенью тамаринда.

Аль-Аарааф

1829

пер. В. Топорова

Часть I Земного – здесь простыл и след (Лишь цвет цветов), здесь Божий свет Пчелой сбирает с высоты Лучи небесной красоты. Земного – здесь пропал и звук (Лишь сердца стук), здесь лес и луг Иною – тише тишины – Мелодией оглашены, Той музыкой морского дна, Что раковинам раздана… Ах! на земле иначе. – Там Мы можем только по цветам Гадать о Красоте, мечтам Вослед, летя за ней, – куда? Ответь, звезда! Об эту пору счастлива Незейя – Ее планета дремлет, пламенея Под четырьмя светилами небес, – Оазис чуда посреди чудес. Но прочь-прочь-прочь, над океаном света, Душа-Незейя, крыльями одета, Над гроздьями созвездий мировых (Они как волны; пенны гребни их), Велению божественному внемля, Пускалась в путь, спускалась к нам, на землю. Так было раньше… А теперь она Уснула или грезила без сна И без движенья – на планете странной Учетверенным солнцем осиянна. Избранница на высших эмпиреях (Где Красота предстала на заре их, Мерцая, словно жемчуг в волосах Влюбленной девы, в звездных небесах И на Ахайю бросив свет Селены) Взирала восхищенно в даль вселенной. Раскинули куртины облаков У ног ее – весь этот мир таков: Прекрасен, но прозрачен, чтоб напрасно Всего не застить, что равнопрекрасно, – Цветной туман, цветных туманов шторм, В котором исчезает косность форм. Владычица упала на колени На ложе трав, в прелестное цветенье Левкадских лилий, легкою главой Качавших над гордячкой страстной той, Что смертного мятежно полюбила И со скалы в бессмертие ступила. А рядом цвел сефалик на стебле Багровей, чем закаты на земле, И тот цветок, что дерзко «требизонтом» Зовем (он за небесным горизонтом Возрос на самой пышной из планет); Его хмельной, медовый, дивный цвет (Известный древним, нектар благовонный), – От благости небесной отлученный За то, что он сулит восторг во зле, – Цветет, в изгнанье жалком, на земле, Где, жаля и желая, в забытьи Над ним кружатся пьяные рои, А сам он, брошен пчелам на потребу, Стеблями и корнями рвется к небу. Как падший ангел, голову клонит (Забытый, хоть позор и не забыт) И горькой умывается росою, Блистая обесчещенной красою. Цвели никанты, дневный аромат Ночным превозмогая во сто крат, И клитии – подсолнечники наши – Под солнцами, одно другого краше, И те цветы, чья скоро гибнет прелесть, С надеждою на небо засмотрелись: Они туда в июле полетят, И опустеет королевский сад. И лотос, над разливом бурной Роны Подъемлющий свой стебель непреклонно, Цветок Нелумбо, Гангом порожден (А в нем самом родился Купидон). Пурпурное благоуханье Занте! Isola d'oro! Fior di Levante! Цветы, цветы! чисты их голоса И запахи восходят в небеса. О великий Аллах! Ты с высот высоты Видишь горе и страх В красоте красоты! Где лазурный шатер Гложут звезд пламена – Там твой вечный дозор, Страж на все времена – В окруженье комет, Из сияния в синь До скончания лет Низведенных рабынь, Осужденных нести Меж недвижных огней В нарастании скорости Факел скорби своей. – Вечность – только в предчувствии Нам дарованный срок – Твоего соприсутствия Неизменный залог. В том и радость, Незейя, В том великая весть: Ибо, в вечности рея, Вечность – ведаешь – есть! Так ты судишь, Аллах. И звезда одиноко В путь пустилась в мирах К свету Божьего ока. Разум был вознесен! Он один величавый, И державу и трон Делит с Богом по праву. Ввысь, мой разум, взлети! Стань, фантазия, птицей! Мысли Божьи прочти – И воздастся сторицей! Петь кончила – и очи опустила, И лилии к ланитам приложила, Смущенная

прихлынувшим огнем. – Дрожали звезды перед Божеством. Она ждала (робела, трепетала) Речения, которое звучало Сначала как молчание и свет, – «Музыкой сфер» зовет его поэт. Мы – в мире слов, но мир словесный наш – Молчания великого мираж, Лишь теням звуков или крыльям теней Мы внемлем в мире подлинных видений. Но ах! порой молчание прервет Глас Господа, струящийся с высот, – И красный вихрь охватит небосвод: «Невидимо летит в потоках света Под скудным солнцем скудная планета, Божественный презревшая закон, – За что сей мир в пучину погружен Отчаянья, мучения, позора, Изведал ужас пламени и мора, Под скудным солнцем (так мой гнев велик) Дано изведать людям смертный миг. Но, властная и вечная, не надо Пренебрегать и жителями ада; С алмазных и хрустальных эмпирей Ты с сестрами сойди в юдоль скорбей, Даруйте людям свет иного края, Как светлячки Сицилии сияя. Божественные тайны разгласи! Смиренье неземное принеси! Свет истины моей! И стань пределом Всем смелым и опорой – оробелым». Душа очнулась в златотканый час (Как на земле)! – Одна луна зажглась. Мы, люди, однолюбы, одноверцы: Единственная страсть сжимает сердце). И, как луна скользит из облаков, Восстала с ложа замерших цветов И обозрела сонный мир Незейя: То не Земля была, а Теразея. Часть II Гора над миром в пламени заката – Такую лишь пастух узрел когда-то, Очнувшись от нечаянного сна, И прошептал (слепила вышина); «Спасите, небеса, меня и стадо!» – Плыла луны квадратная громада Над той горой, бросая дикий блеск На пик ее, а волн эфира плеск Еще златился в ясный полдень ночи При свете солнц, терявших полномочья. На той горе в причудливом сиянье Ряды виднелись мраморных колонн, Меж них располагались изваянья, И весь невозмутимый пантеон Был в искрометных водах отражен. Колоннами поддержанный помост Сковали духи из падучих звезд, Погибших, как злодей на эшафоте, В рассеянном серебряном полете. Сам храм – магнит лучей его держал – Короной на помосте возлежал И созерцал окна алмазным оком, Все, что творилось в космосе высоком. Когда, казалось, блеск ослабевал, Пылал огнем расплавленный металл Метеоритов, но порою все же Тревожный дух из сумеречной дрожи Трепещущим крылом туманил свет… Здесь целый мир: прекрасен он и сед. Здесь Красоты волшебная могила, Здесь опочила вся земная сила, Вся слава, вся надежда наша – лишь Бездушный мрамор, мраком черных ниш Одетый и навечно погребенный. Руины и пожарища вселенной! Обломки Персеполя, приговор Гордыне вашей, Бальбек и Тадмор, Величие, расцветшее в Гоморре. – Исхода нет… О волны в Мертвом море! Ночь летняя – час пиршества речей Эйракский звездочет и книгочей Умел, внимая звездные порядки, Расслышать их законы и загадки, – Но чутче тем реченьям внемлет Тот, Кто ниоткуда ничего не ждет, И видит, наши вечности листая, Как тьма нисходит – громкая, густая… Но что это? все ближе, все слышнее, Нежней свирели, звонких струн стройнее, – Звук… нарастанье… грянет… нарастает… Незейя во дворце… скрипичный взлет. От быстрого полета расплелась Ее коса, ланиты заалели, И лента, что вкруг стана обвилась, Висит свободно на воздушном теле. Она вступила в свой заветный зал И замерла… Но свет не замирал, Ее власы златистые лобзая И звезды золотые в них вонзая. В такие ночи шепчутся цветы Друг с дружкою, и с листьями – листы, Ручей – с ручьем – все чаще, все невинней, При звездах – в рощах, под луной – в долине. Но все, что полудух и дух почти, До музыки не в силах дорасти – Цветы, крыла, ручьи… Лишь дух единый Внимал и вторил песне соловьиной: В очарованных чащах Под сенью ветвей, Охраняющей спящих От слепящих лучей, – Искры истины! Те, что Ночною порой Сквозь сонные вежды Звезду за звездой Влекут с небосклона, Чаруя, к очам, Как взоры влюбленно Внимающей вам, Очнитесь, в эфирном Своем бытии, Веленьем всемирным, Служанки мои! Стряхните с душистых Распущенных кос След лобзаний росистых И лобзающих рос (Ведь любовь и лобзанья Ниспошлют небеса, Но покой и молчанье Предпочтут небеса). Поведите плечами, Взмахните крылами – Мешает роса Взлететь в небеса. От любви надо лики Отвратить наконец: В косах – легкие блики, В сердце – тяжкий свинец! Лигейя! Лигейя! Музыка! Красота! Темной гибелью вея, Ты светла и чиста! О, плакать ли станешь, Упав на утес, Иль в небе застынешь – Ночной альбатрос: Он дремлет над морем, Раскинув крыла, – Ты грезишь над миром, Чиста и светла! Лигейя! Покуда Свет миров не померк, Ты – певучее чудо, Берущее верх Над страхом, что гложет Людей в забытьи… Но кто ж приумножит Напевы твои? Не дождь ли, шумящий Над спящей травой Все чаще и чаще – И вот – проливной? Не рост ли растенья? Цветенье ль цветов? Ах! Подлинно пенье Не струн, а миров! Служанка, не надо! Оставь свой напев Для струн водопада, Для шума дерев, Для озера, сонно Поющего в лад, Для звезд, миллионы Которых не спят, Для диких цветов и Лежащих без сна В девичьем алькове (Если в небе луна), Беспокоясь, как пчелы… Где вереск сырой, Где тихие долы, – Там, верная, пой! Ведь люди, что дышат Легко в забытьи, Уснули, чтоб слышать Напевы твои, Ведь ночью иного Не ждет небосвод – Ни ласковей слова, Ни мягче забот, Ведь ангелы встанут В хладном блеске луны, Лишь только настанут Чары, песни и сны! И с этим словом духи взмыли ввысь, И ангелы по небу понеслись, И сны, не просыпаясь, полетели – Во всем подобны ангелам, но еле – Еле причастны Знанию тому, Что означает Смерть конец всему. Но заблужденье было так прекрасно (Хоть смерть еще прекрасней), что неясно, Зачем дыханье Знанья (или Зла?) Туманит нам восторга зеркала. А им – не дуновением – самумом Открылась бы в величии угрюмом, Что правда значит ложь, а радость – боль… Прекрасна смерть – затем ли, оттого ль, Что жизнь уже пресытилась экстазом, Что сердце отгремело, замер разум, И духи речь степенно завели Вдали от Рая, Ада и Земли! Но кто, мятежный, в зарослях тумана Смолчал, когда послышалась осанна? Их двое… Догадались: не простит Господь того, кто на небе грустит. Их двое, посетивших эту глушь… О, никогда в краю притихших душ Любовь – слепую смуту – не прощали! Им пасть – «в слезах властительной печали». Он был великий дух – и он падет. Он странник был, скиталец, звездочет, Был созерцатель в грусти неизменной Всего, что восхищает во вселенной. И что за диво? если красота Ему открылась, истинно свята, Он не молился ничему священней, Чем красота – в любом из воплощений. И ночь во мраке Анжело нашла, Ночь (для него) отчаянья и зла Нашла его клянущим мирозданье Словами из земного достоянья. С возлюбленной сидел он на холме (Орлиный взор его блуждал во тьме), Не глядя на любимую, – затем ли, Что там, внизу, – в слезах – увидел Землю? «Ианте! Погляди скорей туда, Где замерцала слабая звезда! О, свет ее лился совсем иначе В осенний час – в тот час (мне памятен тот час) – На Лемносе закат был златовлас И злато, не жалея, перенес На шерсть ковров и шелк моих волос, И на мои ресницы. Свет святой! Мгновенье счастья перед пустотой! Цветы… качались… свет… лился… туман… Я задремал… Саади… Гюлистан Мне снились… Свет лился… Цветы цвели… И смерть в тот час взяла меня с земли И увела, как за руку. Взяла, Не разбудив, взяла и повела… Последнее, что помню на земле я, – Храм Парфенон. Он краше и светлее Самой земли. Ианте, даже ты Не воплощаешь столько красоты… Орлом раскинув крылья, с высоты Я вниз глядел, на жизнь мою, что ныне Песчинкою затеряна в пустыне. Но, пролетая над землей, я зрел, Что мир земной расцвел – и постарел: Пустые храмы и пустые грады, Заброшены поля и вертограды. И красота, низвергнутая в ад, Звала меня! Звала меня назад!» «Мой Анжело! Тебе ль грустить об этом? Ты избран Богом и обласкан светом, Ты помещен на высшую звезду, И я земную деву превзойду!» «Ианте, слушай! с тех высот, где воздух Разрежен в расстояниях межзвездных (То голова кружилась ли?), вдали Я наблюдал крушение Земли! Она, морями пламени омыта, Вдруг сорвалась под вихрями с орбиты И покатилась – жалкий шар – в хаос. И я, над океаном зыбких грез, Я не летел, а падал, и светило – В глубокой бездне красное светило – Твоя звезда! Твой огненный Дедал! Я наземь пал – и сам он упадал, Всемирных страхов жуткое исчадье, На Землю, что молила о пощаде». «Да, мой любимый, мы летели – к Ней! Вниз, вверх, вокруг, под иглами огней, Как светлячки, – не ведая, доколе Светиться по владычицыной воле. Владычица ль, Господь ли судит нас – Не нам с тобой постигнуть их наказ; Одно я разумею, Землю вашу Теперь увидев, – нету в мире краше! Сперва не знала я, куда наш путь, Она, звезда-малютка, лишь чуть-чуть Мерцала в полупризрачном тумане, Но чем быстрей, чем ближе – тем сиянье Ее сильней – и застит небеса! Уже я предвкушала чудеса, Бессмертье открывала в человеке. Но свет померк – и там и тут – навеки!» Так, за речами, время проходило. Ночь длилась, длилась… и не проходила… Поникли. Догадались: не простит Господь того, кто на небе грустит.