Полное собрание стихотворений

Мережковский Дмитрий Сергеевич

XLIV

Бывало, с горстью лакомых конфет,С растрепанным арабских сказок томомСадился я туда, где ярче светЗнакомой лампы на столе знакомом,И большего, казалось, счастья нет,Чем шоколад с благоуханным ромом.Был сумерек уютный тихий час;В стекле шумел голубоватый газ.

XLV

Я до сих пор люблю, Шехеразада,Твоих султанов, евнухов и жен,Скитаньями волшебными СиндбадаИ лампой Алладиновой пленен.Порой – увы! – среди чудес БагдадаЯ, лакомством и книгой увлечен,Мать забывал, как забывают дети, —Как

будто не было ее на свете,

XLVI

И только в горе вспоминал опять.Из Ревеля почтенная старушкаУмела так хозяйством управлять,Чтоб лишняя не тратилась полушка:Случится ль детям что-нибудь сломать,В буфете ль чая пропадет осьмушка, —Она весь дом бранила без конца,Предвидя строгий выговор отца.

XLVII

Я помню туфли, темные капоты,Седые букли, круглые очки,Чепец, морщины, полные заботы,И ночью трепет старческой руки,Когда она записывала счетыИ все твердила: «Рубль за башмаки...Картофель десять, масло три копейки...»И цифру к цифре ставила в линейки.

XLVIII

Старушки тень я видел на стенеОгромную, поднять не смея взгляда:И магией порой казались мнеВсе эти банки, шпильки и помада,Щипцы на свечке в трепетном огне, —От них знакомый едкий запах чада:Она седую жиденькую прядьПривыкла на ночь в букли завивать.

XLIX

До старости была она кокеткой:И, сморщившись давно и пожелтев, —Хотя у нас бывали гости редко, —С лукавством трогательным старых девШиньон свой древний, с новой черной сеткой,На голову дрожащую надев,Еще пришпилит красненькую ленту,И как бедняжка рада комплименту!

L

Душа моя печальна и светла,И жалко мне моей старушки дряхлой.Священна жизнь, хотя бы то былаНевидимая жизнь былинки чахлой.Мы любим, славя громкие дела,Чтоб от людей великих кровью пахло, —Но подвиг есть и в серых скучных днях,В невидимых презренных мелочах.

LI

Старушки взгляд всегда был жив и зорок:К нам девушкой молоденькой вошлаИ поседела, сгорбилась, лет сорокС детьми возилась, жизнь им отдала.Ей каждый грош чужой был свят и дорог...Амалии Христьяновне – хвала:Она свершила подвиг без награды,Как мало в жизни было ей отрады!

LII

Как много скуки, горестных минут,Людских обид, и холода, и злости!И вот она забыта, и гниютВ неведомой могиле на погосте,Найдя последний отдых и приют,Измученные старческие кости...Как по земле – теней людских тьмы тем, —И ты пришла, – Бог весть куда, зачем...

LIII

Увы, что значит эта жизнь? Над нею,Как над загадкой темною, стою,Мучительный, чем над судьбой твоею,Герой бессмертный, – душу предаюВопросам горьким, отвечать не смею...Неведомых героев я пою.Простых людей, о, Муза, помоги мнеВосславить миру в сладкозвучном гимне.

LIV

Да будут же стихи мои полныГармонией спокойной и унылой.Ничтожество могильной тишиныМгновенный шум великих дел покрыло:Последний будет первым, – все равны.Как то поют, что в древнем

Риме было, —В торжественных октавах я поюАмалию Христьяновну мою.

LV

Старушка Эмма у нее гостилаВ очках и тоже в буклях, как сестра.Я помню всех, кого взяла могила,Как будто видел лица их вчера.Амалия Христьяновна любила,С ней наслаждаясь кофием с утраИ ревельскими кильками в жестянках, —Посплетничать о кухне и служанках.

LVI

Был муж ее предобрый старичокВ ермолке, с трубкой; кофту, вместо шубы,Он надевал и длинный сюртучок,С улыбкой детской морщил рот беззубый.Пусть мелочи ненужных этих строкОсудит век наш деловой и грубый, —Но я люблю на прозе давних летПоэзии вечерний полусвет...

LVII

На Островах мы лето проводили:Вокруг дворца я помню древний сад,Куда гулять мы с нянею ходили, —Оранжереи, клумбы и фасадДух флигелей в казенном важном стиле,Дорических колонн высокий ряд,Террасу, двор и палисадник тощий,И жидкие елагинские рощи.

LVIII

Там детскую почувствовал любовьЯ к нашей бедной северной природе.Я с прошлогодней ласточкою вновьЗдоровался и бегал на свободе,И с радостным волнением морковьИ огурцы сажал на огороде,Ходил с тяжелой лейкою на пруд:Блаженством новым мне казался труд.

LIX

В двух грядках все работы земледельяЯ находил, про целый мир забыв...О, где же ты, безумного весельяДавно уже неведомый порыв,И суета, и хохот новоселья.«Milch trinken, Kinder!» [34] , – форточку открыв,За шалость детям погрозив сначала,Амалия Христьяновна кричала.

34

Дети, пить молоко! (нем.)

LX

И ласточек, летевших через двор,Был вешний крик пронзителен и молод...Я помню первый чай на даче, сорРаскупоренных ящиков и холодСквозного ветра, длинный коридорИ после игр счастливый, детский голод,И теплый хлеб с холодным молокомВ зеленых чашках с тонким ободком —

LXI

Позолоченным: их любили дети, —Особенная прелесть в них была.В сосновом, пахнущем смолой, буфетеСтоял сервиз для дачного стола.С тех пор забыл я многое на свете —Любовь, обиды, важные дела,Но, кажется, до смерти помнить будуТу милую зеленую посуду.

LXII

И связан с ней был чудный летний сон,Всегда один и тот же, мимолетней,Чем облачные тени, озаренТаинственным лучом, – и беззаботнейЯ ничего не знаю: дальний звон,Как будто тихий благовест субботний...Большая комната, – где солнца нет,Но внутренний прозрачно-мягкий свет...

LXIII

Гляжу на свет, не удивляясь чуду,И не могу насытить жадный взор...На длинных полках вижу я посуду, —Пронизанный сиянием фарфор,И золотой, и разноцветный, всюду —На чашках белых тоненьких – узор...Я – как в раю, – такая в сердце сладостьИ чистота, и неземная радость.