Полный карман песка
Шрифт:
– Коул, пожалуйста, - умоляю я, отталкивая его руки, пытаясь сохранять спокойствие. Подбородок у меня дрожит, и я чувствую, как ледяные пальцы паники сжимают сердце.
– Пожалуйста. Мне нравится это слово на твоих губах, - признается он, еще не способный распознать истерику, что спиралью поднимается во мне.
– Коул, стой! Я именно это и имею в виду!
– Чем более настойчивой я становлюсь, тем больше, кажется, его провоцирую.
– Коул!
– Иден, - шепчет он, и легкое слияние звуков снова возвращает меня назад во времени.
Я должна
Я вонзаю ногти в тыльную сторону его рук, отталкивая их прочь.
– Стой!
– Мои слова вдребезги разбивают молчание, возникшее между нами, и он, наконец, поднимает голову. Теперь я чувствую себя на грани полной паники и не могу сдержать слез.
– Уходи из моего дома!
Он выглядит пораженным, а еще смущенным. Я вижу, как ошеломленно его глаза смотрят в мои. Он пьян. Это не тот Коул, которого, я думала, знаю. Коул, которого я знала, никогда не сделал бы ничего подобного. Но, может, я на самом деле и не знала его. Может, Коул, которого я якобы знала, был всего лишь плодом моего воображения.
Сильные, яростные рыдания вырываются у меня из груди, и ноги перестают меня держать. Хрупкая стена, что я построила, отгородив свое прошлое от настоящего, разрушается, тает, как и власть, что была у меня над моим спокойствием. Воспоминания захватывают все пять чувств, и внезапно мужчина передо мной - тот же самый, что еще охотится за мной, наполняя страхом мои сны.
– Иден, - начинает он, но я его прерываю.
– Уйди, Коул.
– Когда он не двигается, а только стоит, уставившись на меня, я кричу: - Уйди!
Я складываюсь пополам, обвивая себя руками в попытке успокоить внутреннюю дрожь. Вижу, как заснеженные ботинки Коула направляются к выходу. Я не двигаюсь, пока холодный ветер из открывшейся двери не ударяет мне в лицо. А после падаю на колени и рыдаю, пока не погружаюсь в сон без сновидений.
Глава 16
Иден
Эмми читает мне, и я концентрируюсь на ее голосе. Это часть ее школьных занятий. Она учится лучше, если занятия доставляют ей удовольствие. Полагаю, как и большинство детей. Кроме того, для меня это - самая волшебная часть дня. Ее ум и вдохновение никогда не иссякают, заставляя мое сердце раздуваться от гордости.
Я наблюдаю за ней. Ее маленький ротик формирует слова, далекие от уровня чтения других детей ее возраста. Маленькие пальчики все быстрее переворачивают страницы, по мере того, как она становится старше. Маленькие глазки, сверкая радостью, скользят от фразы к фразе, следя за развитием истории. Эта маленькая девочка - мое маленькое чудо, весь мой мир. С того самого дня, как родилась. Она спасла меня от… ну, она просто спасла меня. Все очевидно и просто.
Я всегда так полно, так глубоко любила ее, защищая и заботясь о ней, и больше ничто не имело значения. И пусть в этом плане ничего не изменилось, сейчас это средство, кажется, не слишком эффективно,
«Коул».
У меня внутри все болезненно сжимается, стоит его имени проникнуть в мои мысли. Оно тянет за собой страх и разочарование прошлой ночи.
Как могла я так вести себя с мужчиной, которого едва знаю? Почему позволила этому произойти, явно получив целую кучу проблем?
И опять тот же вопрос, снова и снова: «Почему он? Почему он? Почему он?!»
У меня даже близко нет ответа.
Снег заполняет окрестности, хороня нас все глубже и глубже в зимней стране чудес. Прежде я с каким-то странным нетерпением ждала, когда пойдет снег. Теперь я лишь чувствую, что задыхаюсь.
Около восьми вечера отключают электричество. При свете свечей я купаю Эмми остатками горячей воды. Она смеется и играет, считая, что все это очень весело. И лишь когда я вытаскиваю ее, чтобы вытереть полотенцем, то в очередной раз осознаю, как мудра порой бывает моя дочь для своих лет.
– Мамочка, почему ты грустишь?
– спрашивает она, прикладывая свою крошечную ручку к моей щеке.
– Я не грущу, милая. Всего лишь стараюсь, чтобы моя дочь не превратилась в ледяную скульптуру у меня на глазах.
Но беспокойство не уходит из ее глаз. И то, что в них читается нечто иное, кроме по-детски невинной любви, благоговения и беззаботного счастья, разбивает мне сердце. Ее глаза слишком много видели за такую короткую жизнь; я не хочу добавлять к ее страхам еще и свои.
– Ты боишься?
Я закрываю глаза и прислоняюсь к ее теплой ладони.
– Нет, малыш. А ты?
– Я только боялась, что покину тебя.
– Ну, тогда ты не должна бояться. Тебе не придется меня покидать.
– А если все же так случится? Тогда ты будешь грустить, и больше никто не сделает тебя счастливой.
– Милая, ты всегда будешь здесь, чтобы делать меня счастливой. Ведь ты - это все, что мне нужно.
Оставить Коула в прошлом, вернуться к прежней жизни - лишь я и Эмми, вдвоем против всего мира. Раньше нам никто не был нужен. Не будет и сейчас.
Эмми уже сухая, и я торопливо начинаю натягивать на нее одежду.
– Думаешь, он все еще грустит, потому что у него больше нет маленькой девочки?
– спрашивает она, держась за мое плечо, просовывая ноги в штанишки.
Нет необходимости спрашивать, о ком она говорит, но мне очень любопытно знать, почему она думает о нем. Кажется, Коул имеет влияние на все семейство.
– Вероятно, он всегда будет грустить, но это не ее вина. Просто это означает, что он любил ее слишком сильно.
Эмми ухмыляется.
– Ты заставляешь его перестать грустить.
– Почему ты так говоришь?
– Мамочка, он смотрит на тебя иначе. Хочет тебя поцеловать. Точно говорю, - хихикает она, снова становясь маленькой девочкой.
– Мамочка и Коул сидят на дереве, це-е-елу-у-у-ясь, - поет она.
– Не думаю, что мамочка и Коул в скором времени будут целоваться, - говорю я, пропихивая ее голову в пижаму.