Полный карман песка
Шрифт:
Чем дольше я говорю, тем большую ярость чувствую. Я слышу свои собственные слова. Отчаяние. Страх. Их питает ужас, что нарастает внутри, вокруг меня. Угроза затопляет меня. Как океан, что пытался утопить мою дочь.
– Иден!
– резко кричит Коул, его пальцы сжимают мои плечи, зарываются в них. Его глаза - обнаженные дыры, я вижу его беспокойство. Тревогу. Страх. Безнадежность. Борьба - его способ оставаться на плаву. Бороться, чтобы контролировать.
– У нас мало времени. Делай, что я говорю, и быстро. Эмми нужна наша помощь. Прямо сейчас.
Не ожидая моего согласия, Коул берет Эмми из моих напряженных рук
Ее грудь поднимается и опадает, раз, два. Он бросает на меня резкий взгляд и одно громкое слово.
– Иди!
А потом тыльной стороной ладони нажимает ей на грудь, прокачивая спасительную, наполненную кислородом кровь через неподвижное тело моей дочери.
Рыдания вырываются из моего горла, я поднимаюсь на ноги и мчусь со всей возможной быстротой к дому Коула. Нахожу боковую дверь и распахиваю ее, даже не позаботившись закрыть за собой. Я бегу на кухню к телефону. Уверена, он должен быть там.
Я сразу замечаю его и набираю 911. Борясь с овладевающим мной упадком сил, я говорю с оператором, направляя спасателей в это место - лучшее, что я могу сделать, не имея настоящего адреса. Она переключает меня на работника скорой помощи, который начинает задавать вопросы об обстоятельствах, в которых мы нашли Эмми. Он спрашивает о воде и о том, как долго она могла в ней находиться. О ее реакции и цвете ее кожи. Он уверяет меня, что сдавливание груди - лучшее, что мы можем сделать до их приезда, и что согревать ее нужно очень медленно и удостовериться, что она будет спокойна и лежать в горизонтальном положении.
Когда я вешаю трубку и направляюсь обратно к боковой двери, то натыкаюсь на Коула, вбегающего с Эмми. Он несет ее в гостиную, отшвыривая с дороги кофейный столик, чтобы положить ее спиной на пол. Не говоря ни слова, он сразу же возобновляет сжатие груди.
Мой взгляд останавливается на дочери. Синеватый отлив кожи, темно-багряный цвет губ. Закрытые веки, безжизненные конечности.
Я даже не осознаю, что у меня подгибаются ноги, пока не оказываюсь на коленях в нескольких дюймах от ее тела. Я беру ее холодную руку в свою и подношу к своим
дрожащим губам.
– Пожалуйста, вернись ко мне, Эмми. Я не могу жить без тебя, милая. Ты - весь мой мир, - со слезами говорю я ей.
– Пожалуйста, Боже, не забирай ее! Не забирай ее у меня!
– Сними с нее одежду, - спокойно произносит Коул.
– Потом мы укроем ее одеялами.
Когда я поднимаю на него вопросительный взгляд, он смотрит на меня. В его глазах боль и потеря, совершенное опустошение, что сжимает мне сердце. И в это мгновение я понимаю, почему. Понимаю, почему он здесь. Почему не смог уйти. Почему не может сдаться.
Его дочь. Моя дочь. Кровь от нашей крови. Смерть не изменит такую любовь. На самом деле она не разделяет родителей и детей. Ни в сердце. Ни в душе.
Я начинаю раздевать Эмми, не прерывая спасительного процесса прокачки сердца и наполнения воздухом легких. Не знаю, сколько прошло времени, когда мы слышим стук во входную дверь, и суровый деловой голос сообщает:
– Служба спасения.
С того момента, как открываю дверь, я оказываюсь в ночном кошмаре. Я смотрю на мужчин в толстых куртках и
Двое мужчин работают очень эффективно и слаженно, подготавливая мою дочь к транспортировке, принимая все меры, чтобы спасти ее жизнь, мозг, органы. Чтобы вернуть ее мне в состоянии, максимально возможно близком к тому, в каком она убежала из дома.
Я смотрю, убитая горем и ужасом, желая, чтобы я смогла как-то помочь. И зная, что ничего не могу сделать, лишь оставаться рядом с ней и молиться, чтобы она проснулась.
Поездка в больницу - расплывшееся пятно. Скорость и сирены, мониторы и признаки жизни, теплые капельницы и согревающие одеяла. Я смутно помню, как Коул говорит, что догонит нас, но память отказывается работать так же, как и разум. Как сердце.
Я мучаю себя мыслями о жизни без Эмми, воспоминаниями о самых драгоценных моментах, вопросами о ее недавней одержимости моим счастьем без нее. Могла она как-то увидеть это в своем будущем? Каким-то образом узнать, что Господь заберет ее у меня?
Мысль вызывает тихие рыдания, что сотрясают все тело. Сидя рядом с носилками Эмми, я склоняюсь к ней, прислоняюсь лбом к ее лбу, борясь с безнадежностью и тошнотой, что угрожающе поднимается внутри меня. Она не умерла, напоминаю я себе. И не собирается. Ее сердце теперь бьется. Грудь поднимается от быстрого, неглубокого дыхания. Это признаки жизни. Жизни. Она еще может с этим справиться.
– Эмми, это мамочка, - шепчу я, поглаживая тыльной стороной пальцев ее холодную щеку.
– Ты сильная, малыш. Такая сильная. Ты должна бороться, чтобы остаться со мной. Слушай мой голос. Чувствуй, как я касаюсь тебя. Знай, как сильно тебя любят. Больше, чем любую маленькую девочку в целом мире. Нам слишком многое еще нужно сделать, милая. Построить замки из песка, прочитать истории, посмотреть мультфильмы. И скоро наступит Рождество. У меня для тебя так много всего. «Я хочу посмотреть, как ты откроешь все свои подарки», - говорю я ей, думая о том, что куплю ей даже луну, если она просто ко мне вернется.
– Дыши, малыш. Дыши и выздоравливай, чтобы тебе было тепло и уютно, а потом возвращайся ко мне. Хорошо? Да, Эмми?
Слезы капают с моих ресниц на ее влажные волосы. Я бы отдала ей свою кровь, если бы это помогло, свою жизнь, если бы она могла ей воспользоваться. Если бы она только проснулась и попросила меня об этом, я бы отдала ей все, чего желает ее сердце. Все. Все для моей маленькой девочки.
Они позволяют мне остаться в углу палаты экстренной помощи, пока занимаются моей дочерью. Я заново оживаю, когда слышу нечто вроде «синусовый ритм», «чистые легкие» и «внутренняя температура поднимается». Они перебрасываются тысячей терминов, которых я не понимаю, нависая над неподвижным телом моей дочери. И все, что я могу, это смотреть. И слушать. И молиться.