Полный карман песка
Шрифт:
Когда ее объявляют стабильной, доктор подходит, чтобы поговорить со мной. Я перевожу внимание на него. Хотя это и напоминает просмотр телешоу. Получается думать лишь половиной мозга и слышать так, словно я стою в другом конце туннеля.
Я мучительно пытаюсь уловить то, что он говорит, понимая лишь обрывки фраз.
Почти утонула.
Переохлаждение.
Непохоже, что она была в воде очень долго.
Сначала замедлилось поступление крови к конечностям.
Изменение сердечного ритма.
Кровоснабжение
Насыщение кислородом.
Подвергалась риску.
Вероятно, ваша реакция спасла ей жизнь.
Теперь дышит сама.
Следующие восемь часов критические.
Усиленный педиатрический уход.
Говорить с ней.
Надеяться, что она скоро придет в сознание.
Подняться с ней наверх.
Я благодарю его.
Я думаю.
Вызовы сделаны. Отчет предоставлен. Все те же ключевые слова.
Медсестра, одетая во все голубое, просит меня пройти с ней. Она и еще одна медсестра везут Эмми к лифту. Я следую за ними.
Ее везут в крыло педиатрии, и мы идем вдоль коридора, окрашенного в спокойные желто-зеленые тона. На стенах медведи танцуют на больших красных мячах. Я заглядываю во все двери, мимо которых мы проходим. Вижу измученных родителей, некоторые плачут, некоторые нет, наблюдая за тем, как спят их тяжело больные дети. Они разного возраста, дети, но в глазах их родителей то же постоянство. Подавленность. Отчаяние. Безумное беспокойство. Оно здесь, в каждой палате, бродит, словно нежеланный гость.
Мы сворачиваем в палату, предназначенную для Эмми. Меня просят сесть на стул в углу, а мою дочь, находящуюся без сознания, перемещают на другую кровать и прикрепляют тянущиеся от нее различные трубки и шнуры к другой станции мониторинга.
Когда суматоха затихает, я остаюсь с одной медсестрой, наверное, лет на десять меня старше. Она обращается ко мне с доброй улыбкой, присев рядом со мной на корточки.
– Могу я называть вас Иден?
– спрашивает она. Я киваю.
– Хорошо, Иден, я Вера. Я буду присматривать сегодня за Эмми. Может, подойдете и расскажете мне о ней?
Так я и делаю. Иду с Верой к кровати Эмми и рассказываю ей все о своей дочери, пока она осматривает ее с головы до пят, слегка приоткрывая небольшие участки тела, что-то проверяя, а потом укрывая их снова. Она задает мне вопросы, такие, что одна мать может задать другой. Вопросы, что вызывают слезы у меня на глазах и панику в сердце. Этого не может быть с моей Эмми. Просто не может быть.
И вот Эмми укрыта и устроена в своей яркой палате; мягкий свет лампы льется из угла, где буду сидеть я. Вера берет меня за руку.
– Она будет в порядке, Иден. Вы просто все время разговаривайте с ней, будьте для нее утешением и силой. Я позабочусь об остальном. Может, вам что-нибудь принести? Что-то поесть или попить?
Она должна знать, что я не буду спать. Я киваю.
– Это было бы чудесно. Спасибо.
Приближаясь к двери, она брызгает свою руку какой-то антибактериальной пеной, а затем снова поворачивается ко мне.
– Я могу вам кого-то позвать? Кого-то вы бы хотели здесь видеть? Для себя или для Эмми?
Она спрашивает о ее отце.
Но я думаю о Коуле.
«Коул».
Мое сердце, мое разбитое, ободранное, больное сердце сжимается при упоминании его имени. Оно соскальзывает с моего языка, словно мольба.
– Коул, - говорю я ей.
– Коул Дэнзер, возможно, скоро будет здесь.
Сколько времени прошло с тех пор, как мы с Эмми покинули дом на «скорой»? С тех пор, как он сказал, что поедет следом?
Очередной приступ паники разрывает мне грудь. Что, если… Я задерживаю дыхание, стараясь успокоить дрожащие внутренности.
«Пожалуйста, Боже, пусть он будет в порядке. Сейчас я больше не вынесу. Ничего больше. Пожалуйста».
– Я оставлю сообщение в отделении экстренной помощи. Вероятно, сначала он заглянет туда.
Я пытаюсь улыбнуться. Не уверена, что мои усилия эффективны.
– Спасибо.
Она кивает.
– Конечно. Я вернусь с вашим кофе.
Как только дверь закрывается, я направляюсь к кровати Эмми. Сажусь бедром на край матраса.
– Эмми, это я, - тихо сообщаю.
Я слушаю ответ. Что-нибудь. Слово, стон, всхлип. И не слышу ничего, кроме мягкого жужжания машины для обогрева, накачивающей теплый воздух в пластиковое одеяло, что покоится между ее кожей и тканью.
– Ты можешь открыть свои глазки и посмотреть на меня, малыш?
– я пытаюсь держать голос твердым, хотя он и хочет задрожать. Как мой подбородок. Но я сдерживаю дрожь, слезы, рыдания. Я хочу, чтобы она проснулась, а не испугать ее.
– Эмми. Эмме-е-е-лин Сэ-э-йдж, - произношу я певучим голосом.
– Проснись, спящая красавица.
Она не шевелится. Я тянусь под одеяло и беру ее медленно теплеющую ручку, глажу каждый крошечный пальчик от основания до кончика, массируя их, пытаясь помочь убедить кровь вернуться в них.
Я начинаю напевать ее любимую песню. Из мультфильма, который она любит. Она всегда подпевает, когда он начинается, и потом снова, когда заканчивается. Я останавливаюсь каждые несколько фраз, чтобы произнести ее имя. Сказать ей, что люблю ее. Попросить ее открыть глаза.
Я чувствую запах кофе прежде, чем слышу, что Вера принесла его. Но когда я поворачиваюсь, чтобы поблагодарить, не Вера держит горячую кружку. Это Коул.
Он бледен. Его волосы в беспорядке, словно он провел пальцами по длинным локонам тысячу раз. Безжизненный взгляд встречается с моим.