Полный курс русской истории Николая Карамзина в одной книге
Шрифт:
Арапша взял и пожег Рязань, в этой битве едва уцелел Олег рязанский (летопись говорит, что он был весь изранен и исстрелен). На следующую зиму русские князья прошлись с таким же успехом по всей мордовской земле, отомстив за участие мордовцев в походе Арабшаха. А летом снова явились войска Мамая и снова пожгли русские земли. Дмитрий двинул войска навстречу неприятелю. Монголы этого не ожидали и после недолгой битвы на речке Воже бежали, бросив оружие и убитых.
Карамзин считал, что это была первая победа русских, считая с 1224 года. Наверно, это не так. Скажем, это была первая очень легкая победа. И это была первая победа, за которой не последовало немедленного наказания. В Орде было не до того: там беспощадно дрались за
Мамай смог отправить войско на Русь только летом 1380 года. Битва, которая произошла между русскими и монголами, известна как Куликовская. Она описана во всех школьных учебниках истории точно по Карамзину, так что пересказывать ее ход вряд ли необходимо. Дмитрий в этом сражении поименован героем, зато оклеветан рязанский князь, которого Карамзин считал виновным во всех смертных грехах.
«Мамай, – пишет он, – вступил в тесный союз с Ягайлом Литовским, который условился действовать с ним заодно. К сим двум главным утеснителям и врагам нашего отечества присоединился внутренний изменник, менее опасный могуществом, но зловреднейший коварством: Олег Рязанский, воспитанный в ненависти к Московским Князьям, жестокосердый в юности и зрелым умом мужеских лет наученный лукавству. Испытав в поле превосходную силу Димитрия, он начал искать его благоволения; будучи хитр, умен, велеречив, сделался ему другом, советником в общих делах Государственных и посредником – как мы видели – в гражданских делах Великого Княжения с Тверским.
Думая, что грозное ополчение Мамаево, усиленное Ягайловым, должно необходимо сокрушить Россию – страшась быть первою жертвою оного и надеясь хитрым предательством не только спасти свое Княжество, но и распространить его владения падением Московского, Олег вошел в переговоры с Моголами и с Литвою чрез Боярина Рязанского, Епифана Кореева; заключил с ними союз и тайно условился ждать их в начале сентября месяца на берегах Оки. Мамай обещал ему и Ягайлу все будущие завоевания в Великом Княжении, с тем чтобы они, получив сию награду, были верными данниками Ханскими».
На самом деле грехов у Олега не было, разве что страх, что его рязанская земля будет совершенно опустошена монголами и Москвой. Причем, как в случае поражения Москвы, так и в случае ее победы. «Димитрий в исходе лета сведал о походе Мамаевом, и сам Олег, желая скрыть свою измену, дал ему знать, что надобно готовиться к войне», – пишет историк.
Не правда ли, странный изменник, который сообщает Дмитрию о готовящемся походе? Уж не от него ли Дмитрий и сведал, что Мамай готов к войне?! А еще интереснее, что войско Олега так и не выступило на стороне Мамая, а войско Ягайлы не соединилось с монголами!
Вдобавок в Коломне с ратью Дмитрия соединились полки, детей Ольгерда, Андрея и Дмитрия. То есть литовские полки участвовали в битве с Мамаем! В чем же тогда заключалась измена бедняги Олега? Он, оказывается, отправлял гонцов то к Дмитрию, то к Ягайле, то к Мамаю! Очевидно, полученная информация мимо русских никак не проходила. И не стоит ли благодарить Олега за то, что эта информация позволила правильно организовать войско?
Но Карамзин читал летописи, написанные москвичами. Для них Олег был нехорошим князем, врагом, таким он и представлен в официальной русской истории.
Что же касается самой битвы, то, по Карамзину, масштабы ее были колоссальны. Дмитрий победил. Для нас важнее последствия. А последствия таковы. После выигранной битвы Дмитрий был вынужден послать в Орду дань. Монголы потребовали ее на другой же год после такой счастливой победы. Правда, дани потребовал не Мамай, а Тохтамыш, который при помощи Тамерлана отлично укрепился в Орде и положил конец ханской чехарде. Дмитрий не только признал права Тохтамыша на дань и на Русь, но и ласково принял его послов, одарил дарами и даже поздравил с принятием ордынского трона.
Правда, Тохтамыш был несколько неудовлетворен.
Но Тохтамыш думал иначе. В 1382 году он пошел на Дмитрия. Крайним в этой истории оказался опять Олег. Его Карамзин обвиняет в том, что князь показал броды через Оку. Если учесть, что Тохтамыш шел наказывать Дмитрия за спесь и что Дмитрий после того куликовского лета пытался отобрать рязанские земли у рязанского князя, вряд ли Олега можно считать предателем. Он не любил монголов, но еще больше не любил Москву. Да и не покажи Олег эти броды, что бы стало с его княжеством? Догадайтесь сами, а потом уже обвиняйте. Для Карамзина вопрос был ясен: он точно следовал мнению древних текстов.
Для современного же исследователя этот вопрос окончательно не прояснен. Да и для летописцев из другой части русской земли он не был столь очевиден даже в родном XIV веке. Например, для рязанского или тверского летописца, или для летописца смоленского и волынского…
Обвинение Олега и прославление Дмитрия – это позиция московского летописания, так сказать, государственная политика того сложного времени. Но даже летописцы XIV века, причем московские, никуда не смогли деть события 1382 года, которые не только не оправдывают Дмитрия, но и вовсе заставляют сомневаться в том, кто же на самом деле принес победу двумя годами ранее: Дмитрий Иванович Донской или Владимир Андреевич, которого в его время как раз и называли Донским князем – за героизм и умелое руководство в той самой куликовской битве.
А события, о которых речь, были таковы.
«Герой Донской с мужественным братом своим, Владимиром Андреевичем, – пишет Карамзин, – спешили выступить в поле; но другие Князья изменили чести и славе. Сам тесть Великого Князя, Димитрий Нижегородский, сведав о быстром стремлении неприятеля, послал к Хану двух сыновей с дарами. Одни увеличивали силу Тохтамышеву; иные говорили, что от важного урона, претерпенного Россиянами в битве Донской, столь кровопролитной, хотя и счастливой, города оскудели людьми военными: наконец советники Димитриевы только спорили о лучших мерах для спасения отечества, и Великий Князь, потеряв бодрость духа, вздумал, что лучше обороняться в крепостях, нежели искать гибели в поле. Он удалился в Кострому с супругою и с детьми, желая собрать там более войска и надеясь, что Бояре, оставленные им в столице, могут долго противиться неприятелю. Тохтамыш взял Серпухов и шел прямо к Москве, где господствовало мятежное безначалие. Народ не слушался ни Бояр, ни Митрополита и при звуке колоколов стекался на Вече, вспомнив древнее право граждан Российских в важных случаях решить судьбу свою большинством голосов. Смелые хотели умереть в осаде, робкие спасаться бегством; первые стали на стенах, на башнях и бросали камнями в тех, которые думали уйти из города; другие, вооруженные мечами и копьями, никого не пускали к городским воротам; наконец, убежденные представлениями людей благоразумных, что в Москве останется еще немало воинов отважных и что в долговременной осаде всего страшнее голод, позволили многим удалиться, но в наказание отняли у них все имущество.
Сам Митрополит Киприан выехал из столицы в Тверь, предпочитая собственную безопасность долгу церковного Пастыря: он был иноплеменник! Волнение продолжалось: народ, оставленный Государем и Митрополитом, тратил время в шумных спорах и не имел доверенности к Боярам».
И что ж мы узнали из этого текста? Дмитрий бежал в Коломну (некоторые летописцы добавляют: трусливо бежал), но историк за это его не упрекает – он ведь решил обороняться в крепостях. В каких? В далекой Костроме? Более чем странное решение. Но митрополита, который сделал ровно то же самое – утек в Тверь, историк казнит. Почему? Да не потому ли, что именно в Тверь? Если бы в Кострому – другое дело.