Полоса точного приземления
Шрифт:
– Во дает Митрофан!
– восхищался Аскольдов.
– Опять без гроша! Это надо же!..
– Но, ребята, если подумать, то он все нам отдал, - постарался восстановить справедливость Нароков.
– Ведь мы всей оравой за ним поперлись и в общем-то сами его летные прокутили. Сами - никто другой!
– Да и вообще, я так скажу, - поддержал общее настроение Федько.
– Если бы он долги просто замотал, это было бы не очень… Не обожаю, кто всегда к себе гребет. Ну а раз он легко чужое берет и так же легко свое отдает, выходит, это не жмотство, а просто такой
О невозвращенных долгах все, не сговариваясь, решили больше вопроса не поднимать. Забыть. Будто их и не было. Вечеру в ресторане задним числом присвоили эпиграф: «Гуляем на свои». А Тюленева, с легкой руки Федько, постановили именовать «человеком из будущего», возведя его тем самым в ранг чего-то вроде местной достопримечательности, каковые в каждом уважающем себя коллективе в цене.
Отличился Лоскутов.
Далеко не впервые за годы его работы на испытательном аэродроме. Но очень уж здорово отличился!
Он готовил к очередному полету свой самолет - облет «Окна» упорно, хотя уже без особых надежд на успех, продолжался, - когда по рулежной дорожке мимо стоянки прорулил на старт реактивный истребитель.
По привычке профессионального механика Лоскутов поднял глаза на прокатившийся рядом самолет, на несколько секунд замер и вдруг, спрыгнув мимо стремянки на землю, опрометью бросился к соседней машине, которую готовили к полету и радиотехник как раз проверял внешнюю связь.
– Со стартом говоришь?
– прокричал Лоскутов в лицо несколько ошалевшему от столь неожиданного вторжения радиотехнику. И узнав, что нет, не со стартом, энергично скомандовал: - Переключайся по-быстрому на старт! Пусть завернут «двадцать третьего», который к ним рулит! Его выпускать нельзя!
Радиотехник попытался слабо протестовать: «Чья команда? Кто распорядился?», но Лоскутов в голос заорал:
– Ты что, угробить его хочешь? Времени нет распоряжения получать!
– и добавил несколько универсально понятных в наших широтах слов, которые заколебавшийся было радиотехник признал вполне приемлемыми в качестве заменителя любых команд и распоряжений. Он тут же нажал кнопку канала связи со стартом и, бессознательно имитируя интонации Лоскутова, передал:
– Затон, я - борт «семнадцатого»! Задержите «двадцать третьего»! Не выпускайте!
Руководитель полетов свое дело знал. Поэтому он сначала дал команду уже подрулившему к взлетной полосе «двадцать третьему»: «Ждите!» - и лишь после этого занялся уточнением того, чья же это команда вернуть назад самолет, выруливший для взлета в полном соответствии с плановой таблицей, лежащей у него, руководителя полетов, на столе. На это радиотехник сколько-нибудь вразумительных объяснений выдать поначалу не мог. Позднее он объяснял, что причиной некоторого его замешательства было отсутствие у Лоскутова персонального радиопозывного, а фамилии называть в переговорах по радио возбраняется. Но все же в ответ на настойчивые требования руководителя полетов назвать источник полученного распоряжения в конце концов радиотехник выдавил:
–
– Какой еще там Иван Пет… - начал было гневную тираду руководитель полетов и осекся. Старожилы аэродрома знали друг друга давно, и всякий из них понимал, что Лоскутов - а руководитель полетов быстро сообразил, кто такой этот таинственный Иван Петрович, - что Лоскутов зря поднимать шум не станет.
Сам же Лоскутов, пока «двадцать третий» рулил обратно, вдруг засомневался: не зря ли он забил тревогу? Великий будет конфуз, если зря! Задержан вылет, напрасно сожжено сколько-то горючего, в эфире звону полно, - а ну как окажется, что все это напрасно!..
Но когда самолет, возвращаясь со старта, поравнялся с ним, Иван Петрович утвердился в своем ощущении: с двигателем у этого аэроплана что-то неладно. К его обычному свистяще-шипящему голосу примешивалось некое еле слышное незаконное дополнительное треньканье.
– Что ты в нем услышал?
– пожал плечами механик прирулившего на стоянку, самолета.
– Дает нормальный звук. И по приборам все в норме…
Двигатель погоняли на месте. Один раз. Другой. И только при третьей гонке подозрительный звук усилился настолько, что стал слышен не только Лоскутову, но и недоверчивому механику, хозяину этой машины и инженеру по эксплуатации, и приглашенному в качестве нелицеприятного консультанта Плоткину.
– Тебе, Иван Петрович, надо дирижером работать, - одобрил Лоскутова Плоткин.
– С таким слухом ты бы сразу определил, какой инструмент где сфальшивил. Так бы и сказал: третья скрипка в сто сорок четвертом такте взяла на полтона ниже. Или что-нибудь в таком роде…
– Так не попадешь же туда, Яков Абрамыч!
– усомнился в реальности своей переквалификации в дирижеры Лоскутов.
– Там же вакансий мало. Рука нужна. В смысле блат. Придется уж мне так технарем и трубить. До самой пенсии.
В двигателе покопались и довольно быстро нашли дефект. В полете это могло бы обернуться немалыми неприятностями - в лучшем случае отказом двигателя. А если не повезет, то и пожаром.
Генеральный конструктор подписал приказ, в котором Лоскутову «за проявленную бдительность и глубокое знание техники» объявлялась благодарность с выдачей премии в размере месячного оклада. Приказ этот общественностью аэродрома был воспринят с полным одобрением. Хотя Белосельский и выразил сожаление по поводу того, что в числе проявленных Иваном Петровичем качеств не была упомянута интуиция.
Подписывая приказ, Генеральный бросил неопределенное:
– Ох, уж этот Лоскутов.
Впрочем, старожилы аэродрома знали случай, после которого Генеральный так запомнил Ивана Петровича.
Авиационные механики - корпорация особая. Уникальная. В них сочетается хорошая уверенность знающего свое дело мастера, техническая культура (без нее в современной авиации не проживешь), традиционно развитое чувство юмора и - ответственность! Умение взять на себя всю полноту ответственности за сложную технику, которую они, механики, выпускают в воздух.