Половецкие пляски
Шрифт:
Ну, эстонец, ну что теперь — рассуждала Наташа в счастливые дни. Но сейчас она, правда, чуть не плакала. Елизавета Юрьевна потушила верхний свет, поставила чайник и приготовилась слушать. Наташа вышивала бисером. Приятные безделушки из разряда висюлек и широких браслетов, напоминающих нехитрую добычу мародера, ограбившего старушенцию — веселую вдову. Наверное, впечатление ветхого бархата или аура Наташиных пристрастий к старине… Так или иначе — Наташа старалась ради продажи, но не сдерживалась и дарила свои вещицы всякому встречному, кому понравилось. Юрьевна подумала-подумала и решила — ну что ж, сегодняшний день уже в прошлом, можно и бисером повышивать, раз такая оказия. Ей тоже захотелось попробовать, она истыкала все пальцы, а тут и чай подоспел, и время, доверительно посерьезнев глазами, спрашивать, что же опять стряслось. Но ничего нового не стряслось, Наташа опять при Юнисе не помыла петрушку.
Это была давняя тема, уже и не смешная. Наташиного супруга приводила в бешенство привычка есть немытое. Даже бананы в кожуре он маниакально тер под краном, будто старую картофелину. С петрушкой же ему
К полуночи позвонила Рита. Юрьевна, конечно, обо всем забыла, Наташин дом — сонное царство. А у Риты от ужаса язык коверкал слова, или телефон барахлил — спасительные уловки для неверия своим ушам. Зря Елизавета послала басовитую Марию из двери напротив к такой-то матери — она как в воду глядела со своими больничными страшилками. У Риты обнаружили сифилис.
«Никогда не доверяй смазливой мордашке», — так, кажется, пела Аманда Лир и ошибалась. Но она-то за свою ошибку не поплатилась, разве что переделалась из мальчика в фамм фаталь с постельным меццо-сопрано, если это так можно назвать. Ох уж все эти песенки преуспевающих континентов, они как газовый шарфик на исходе ноября — красиво, но не греет. И в Наташином доме, как и в любом, пылились такие вещицы из серии «без штанов, но в шляпе» — к примеру, имбирь и песочек с Гроба Господня при пустом холодильнике, где неизменной была лишь баночка с огуречным рассолом… И все слушают песенки по маленьким праздникам, и недавно тоже было веселье по поводу события двадцатичетырехлетней давности, то бишь рождения Елизаветы Юрьевны. И таксист возил бесплатно до известного магазинчика, где, видать, открылись подземные источники неразбавленной рябины на коньяке. Оправдывая лихо наезженную сумму, Рита пела. Поппури без заданной темы. Она пела все, даже негритянское — слабая щитовидка только козырь, если рычишь Армстронгом и даже если «але-вене, милорд…». Авансы таксиста Рита благоразумно отклоняла — все равно он не подарил бы ей саксофон, а наутро в чужих меблирашках голова болит сильнее… Однако прокатились на славу, и таксист тоже лоснился от драйва. И даже Аманда Лир была спета вся с потрохами. Мир превратился в счастливое короткое замыкание… Но не от того предостерегала басовитая итальянка Лир. Рита не имела тяги к смазливым мордашкам, она доверяла не урвавшим места под лютым солнцем небритым миннезингерам. Хотя, собственно, и не о том речь…
Заражаться дрянью от любви — подло. Елизавета Юрьевна с оправдательным рвением перебирала в памяти благородных сифилитиков — Гоген, Ван Гог, Рембо, Пушкин — под вопросом… да кого только не… А еще Ницше с его наследственными страданиями; приятно оказаться в такой компании, что ни говори. Наташа продолжала вышивать — паника была ей неведома, как, впрочем, и философский подход к реальности. Прищурившись, она бормотала: «Жалко Ритку… детей жалко». Елизавета Юрьевна была ей благодарна за немногословность, хотя при чем тут дети… Впрочем, понятно: Наташа, разумеется, меланхолично предполагала самое худшее. Сидеть с отрешенной миной на кухне и уповать на Бога называлось «предполагать самое худшее». Как многие тонко организованные натуры, Наталья считала, что достаточно лишь вообразить самое страшное для того, чтобы пронесло. И в данную минуту размером в ночь ей рисовалась картина всеобщей эпидемии. То бишь больны все. Общие ложки, сахарницы, кровати… Общие любовники, наконец. На это она делала особый упор, неясно зачем. Сама она была крайне осторожной. Но, видать, общая беда — как общий праздник, хочется откусить, хоть и горек кусочек. В конце концов вышивание грозило перейти в сон, нитки и бисер были скрупулезно разложены по ячейкам, и Наташа мирно погрузилась в любимое состояние зародыша под стеганым одеяльцем. В полтретьего ночи к ней по устрашающе темному коридору притопал хныкающий домовенок — сын. Как обычно. Все как обычно. Елизавета Юрьевна осталась безобразно дымить на кухне. Рот уже разъедало кислое никотиновое море, но сглотнуть в доме
Мозги стремительно леденели, как курица в морозилке. Одиноко-одиноко. Господи, молча причитала Елизавета, глядя в спящие окна, у людей семья, мыльные оперы вечерами, книжки доктора Спока, а у нас — сифилис. Мария, соседка в общаге, заверяла в его излечимости, но тут же упоминала о зловещем «крестике», остающемся в крови навсегда… О паре-тройке летальных исходов и ненадежности предохранения. Мол, если на роду написано — не отвертишься, никакими резинками не спасешься, или уж сам пенис должен быть прорезиненным…
«Стоять, Зорька!» — урезонивала себя Елизавета, вспоминая узколобый и анемичный соседкин анфас. Последнее дело — доверять Марии с ее истеричной тягой к пророчествам и недоласканностью в детстве. Мария горло надорвет на всяких небылицах — лишь бы завладеть вниманием, пусть даже недовольным. Надо пожалеть ее и пропустить ее мимо ушей. Положим, бытовой формы нет, нет в природе, только если нос уже провалился. В промежности уже, разумеется, подозрительный зуд, но это все нервы. Нос зато прочен, как скала. Дети спасены, то бишь не тронуты заразой. Бог ты мой, какой идиотизм! Какие еще дети?! А благополучных гадов в спящих окошках хотелось… нет, не хотелось расстрелять. Они ни в чем не провинились. Они сами умрут. Потом. Если захотят. Конечно, захотят, не нашелся еще идиот, пожелавший колбаситься на этой планете вечно…
Пришла бы эта дурочка сюда! Она Юниса боится, которого нет. При мысли о Юнисе Елизавете расхотелось жить. Если эта респектабельная чистоплотная вонючка узнает о сифилисе… Страшно и подумать. Хрен мордастый! Рожа постная, как у вахтерши. А ведь Наташа все ему расскажет как на духу.
Скорей бы завтра. Встретиться с Риткой и все узнать. Подробней. Будто бы в этом есть смысл! В подробностях — нет, но в словах. Главное — говорить, плакать… и даже опорожняться, ничего не задерживать в себе. Юрьевна не принимала всерьез Риткину угрюмость до сего момента. Какие-то там туманные симптомы, сроки, кто их разберет. С ее истеричной экстравертностью, исповедями первым встречным, а потом — вторым, третьим… десятым. И белое — правда, и черное — правда, и в этом Рита клялась не задумываясь. А когда Лизе случалось ловить ее на слове, Рита, умно поводя глазами, объясняла: «Вот представь: ты исповедуешься батюшке, патеру, раввину… Неужели ты всем им выложишь одно и то же?» На это у Елизаветы козырей не имелось — она с трудом представляла вероисповедальную канитель и в церкви не ходила. Рита тоже не ходила, однако любила поумничать на сей счет… Елизавета ей безоговорочно потакала и доверяла — что касается разглагольствований и книжек. Но идя по реальной улице, бьющей в лоб реальным кулачищем ветра, Рита легко могла спутать грушу с клизмой. А уж что касаемо физиологии — здесь Маргарита под настроение могла выдумать себе любой недуг и посвятить день прощанию с бытием.
Мучительно вспоминались строчки из медицинской брошюрки «Плоды легкомыслия», брезгливо прочитанные еще в школьной поликлинике. Мол, все порочно и наказуемо, что без любви. Не повезло вымышленной шестнадцатилетней девочке Маше, польщенной диск-жокейским вниманием… Или что-то в этом духе. Истории о некоей М. устрашают куда изощреннее Куприна или Мопассана. В этом докторишки переплюнули даже Хичкока. Всего лишь поцелуй украдкой — и загубленная жизнь обеспечена. А ведь все под Богом ходим, черт побери. Спасение одно — любовь с замахом на брак. Вроде клейма на отхожем месте или номерного горшка в детском саду. В шестнадцать лет Елизавета Юрьевна торжественно отвернулась от сексуальной революции. С шестнадцати лет Елизавета Юрьевна искала любви. Она боялась признаться в этом, стыдясь своей впечатлительности. Девочки-подружки старались играть в насмешливое холодное любопытство. Иные даже хуже — считали венерические неприятности знаком принадлежности к низшей касте. Вроде того, что пятерка по географии — оберег от триппера на всю жизнь. Благоразумие ли, брезгливость — великое дело, все они цепко вышли замуж на первом курсе каких-нибудь педов-медов и благополучно размножились. А это очень важно для страны. И все благодаря брошюркам о «плодах легкомыслия». Юрьевна, похоже, слишком сильно испугалась «плодов», и вышел обратный эффект. Но об этом не стоит. Об этом она думать не будет. Главное — деньги для Ритки…
Занять сумму по частям — милое дело. Разумеется, эта затея для терпеливых, и в списке кредиторов будут значиться самые свои и самые надежные, чьи большие теплые души поймут, что Рите нужно исцелиться за три дня, а не томиться долгие три недели в зарешеченном аду КВД. Второе, разумеется, бесплатно, всегда пожалуйста, но может очень не повезти. Лучше выбрать другой фон и не помнить о четырех Риткиных «крестах»… Главное — заплатить денежку, и самый кровожадный врач-мясник тебе улыбнется как родной. У каждого свои недостатки, но каждому нужны деньги, и благодаря тому вертится мир. Быстрые деньги ведь и кошке приятны…
Елизавета Юрьевна нацедила себе крепенького чайку и села думать. Чистосердечно обманывая себя, листать записную книжку. Исход был изначально предрешен, разве что чудом не обнаружится визитка ангела небесного с приличным кошельком. Таких в книжке не оказалось, и Юрьевна ухмыльнулась своим потугам к обстоятельности — над громким словом «список». Он выглядел как основательно перебитый сервиз — в нем значилась только одна персона. Толик…
Глава 2
Минувшее не кажется сном…