Половина собаки

Тунгал Леэло Феликсовна

— Вы молодая, вам оно еще понадобится. Мне-то, верующей старухе, не пристало гоняться за роскошью.

Больше всего тетя Альма любила детские передачи. Особенно нравился ей телемальчик, который после окончания передачи махал детям рукой. «Гляди-ка, до чего вежливый!» — изумлялась старушка каждый раз. Еще нравился ей многосерийный телефильм «Семнадцать мгновений весны», она утверждала, что артист, играющий Штирлица, похож на ее сына. «Как две капли воды!» По-моему, сходства не было, ведь у Штирлица не было таких яблочно-розовых щек, как у Ааго, сына тети Альмы. Конечно, этого я ей не говорила, боялась, что тогда она больше не придет к нам смотреть телепередачу. Когда старушка сидела у нас в комнате и с немного виноватым видом смотрела «увеселительный ящик», мне начинало казаться, что она и есть моя потерявшаяся бабушка.

Наша хорошая жизнь продолжалась недолго. Наступила

весна, и тетя Альма перестала приходить к нам, потому что к нам опять стали ходить те мерзкие гости — Волли, Юссь и женщина, работавшая вместе с моей матерью, ее звали «Меэта из хлева». Кроме Меэты, в коровнике работало еще много женщин, но почему-то никого больше из них не звали, например «Маша из коровника» или «Линда из хлева». «Меэта из хлева» любила петь громким пронзительным голосом «Если лет через сто повторится эта весна», и ее пение заглушало даже телевизор. И я снова стала опаздывать, и пропускать занятия, и проветривать одежду по дороге в школу. И отметки у меня тоже были странные: после пятерки по математике получила «кол» — не выполнила домашнее задание, по русскому языку после четверки получила двойку — не выучила новых слов. Все же мне не было больше так грустно, как зимой: всякий раз, когда я вспоминала фразу мамы о том, что она не прожила бы без меня, на душе становилось немножко легче. Я даже попыталась напомнить матери тот разговор о домашнем тепле, говорила, как я боюсь этих ужасных чужих людей. Но однажды мать сказала, мол, ей нечего больше ждать в жизни, все равно она потерпела полную неудачу, потом засмеялась: «Устами младенца глаголет истина!» — и все оставалось по-прежнему… Но летом было легче бродить по лесу и интереснее тоже… Зацвели перелески, потом калужницы, анемоны… Высовывались из земли крохотные, туго свернутые папоротники, которые потом медленно разворачивались, как знамена. Начинала цвести черемуха. Возвращаясь домой, я всегда несла маленький букет: ветки черемухи, несколько анемонов, в конце мая нашла обломленную ветку цветущей яблони… И я уже начала привыкать к тому, что всюду меня ругали: в школе, дома, даже в магазине, куда я носила сдавать много пустых бутылок. Может, я сделалась толстокожей? Только перед учительницей Саар мне было временами стыдно, и именно потому, что она никогда не ругала, а только смотрела на меня в упор своими печальными глазами-незабудками и вздыхала: «И что же нам, Тийна, делать с тобой?» Иногда у меня возникало желание рассказать ей все, что было на душе: что Вармо, завидев меня, кричит: «Глядите, у Водки-Тийны сегодня нашлось время зайти в школу!» — что дома у нас в шкафу только хлеб, крупа и полпакета маргарина, что я узко целую неделю вру в школе, будто забыла взять с собой деньги на обед, а на самом деле у нас просто дома нет денег. Но я знала, что жаловаться учительнице нельзя, потому что иначе меня заберут у матери. Нельзя было рассказывать учительнице даже о том, что Волли, когда в последний раз был у нас, швырнул, разъярившись, наш утюг о плиту, поэтому я не стала стирать свою блузу — ведь после стирки ее надо было бы выгладить… Однажды на уроке труда кто-то из девчонок гордо объявил: «Учительница, мама разрешила мне вчера погладить теплым утюгом ленты для кос! И я ни капельки не обожглась!» Учительница Саар похвалила: «Вот какая ты молодец!» Знали бы они, что я всегда сама гладила всю свою одежду, а иногда еще постельное белье и одежду матери, но я никогда бы не осмелилась хвалиться этим — кто знает, что сказали бы на это остальные ученики, еще, пожалуй, стали бы насмехаться…

Первый школьный год был для меня самым трудным, хотя сама учеба шла у меня как по маслу, несмотря на то, что перед поступлением в школу я знала лишь несколько букв и отдельные цифры. Но мучительнее всего было то, что надо мной стали насмехаться и дразнить меня с самого первого дня учебы, что бы я ни делала и ни говорила.

В тот первый день я пришла в школу, когда все уже сидели в зале и одна большая девочка с косами читала стихи:

Первое сентября, первое сентябряпомнят люди все не зря!..

Я увидела, что дети, получавшие вместе со мной в конце августа учебники для первого класса, уже сидят с важным видом по обе стороны от улыбающейся голубоглазой учительницы, перед всеми собравшимися в зале, лицом к ним. Я догадалась, что это и есть мой первый класс. Один стул там стоял пустой и ждал меня, но мне было неловко одной идти туда через битком набитый зал, и я тихонько пристроилась в заднем ряду скамей. Ранец я положила

у своих ног на пол. Старшие ученики пропели еще две песни, и затем встала руководительница первого класса и произнесла торжественно:

— А теперь позвольте мне познакомить вас с самыми юными учениками нашей школы. Будьте дружелюбны и внимательны к ним, для первоклассников здесь все ново и незнакомо. А теперь я буду представлять первоклассников по алфавиту. Вармо Аламяэ, пожалуйста, покажись!

Встал веснушчатый мальчик. Его рыжеватые волосы были аккуратно расчесаны на пробор. Он шаркнул ногой так старательно, что по залу прокатился смешок. Учительница пожала ему руку, одна большая девочка протянула ему букетик настурций, а другая сунула в его руки книгу. Тогда, с первого взгляда, Вармо показался мне довольно симпатичным мальчиком.

Так учительница представила еще нескольких первоклассников, пока не сказала, заглянув в список:

— Тийна Киркаль. К сожалению, Тийна еще не пришла…

Я поднялась и побежала было к учительнице, но тут же вспомнила про ранец, оставшийся лежать на полу, побежала обратно и взяла его.

Весь зал разразился смехом. Правда, смех был не злой, не такой, какой мне постоянно приходилось слышать позже, но я чувствовала, что покраснела. Учительница и мне пожала руку, как Вармо, но сказала с укором:

— Запомни, Тийна, теперь ты школьница, а школьники не должны никуда опаздывать!

Большая девочка тоже дала мне цветы и книгу, но при этом прошептала:

— Могла хотя бы причесаться!

Учительница посадила меня рядом с остальными перед всей школой. И я увидела лица множества детей и взрослых, и глаза их всех, казалось, уставились на одну меня. Только тут до меня дошел смысл слов большой девочки, она была, права, я действительно не причесалась перед тем, как идти в школу. Накануне вечером я несколько раз любовалась на себя в зеркало: мои волосы мама расчесала на два ровных хвостика и повязала широкими белыми лентами, купленными в городе. Но очевидно, за ночь ленты развязались и остались дома на подушке… А я утром уже не успела взглянуть на себя в зеркало…

Мы с мамой обе ждали первого сентября, мама взяла по этому поводу даже два свободных дня. В последний день августа мы съездили вдвоем в город на школьную ярмарку и купили целую кучу чудесно пахнущих школьных принадлежностей: пенал, ручку, цветные карандаши, два ластика, несколько десятков тетрадок, спортивный тренировочный костюм, тапочки… От всего этого богатства у меня закружилась голова — никогда в жизни у меня не было такого количества собственных вещей, и вдруг — такое богатство! Да еще две блузки — будничная и праздничная, юбка, школьная шапка, белые гетры! Мне казалось, что все люди на улице смотрели на меня и думали: «Интересно кто эта богатая девочка?»

Мама сказала:

— Начало твоей учебы в школе влетит мне в копеечку! Но ведь это важное дело!

Мы еще пошли к парикмахеру, но там была слишком длинная очередь, и мама передумала. Вместо этого она и купила мне красивые снежно-белые, немного прозрачные ленты для кос и сказала:

— Пожалуй, уже пора отращивать тебе косы. У меня в свое время были самые толстые косы во всем детдоме, когда я причесывалась, в воздухе было полно электричества, и девочки говорили, что у меня не волосы, а целое ржаное поле на голове!

Если бы мать все-таки вернулась домой к утру первого школьного дня, то мне не пришлось бы позориться перед этой большой девочкой и перед всеми. С двумя пышными бантами в косичках я выглядела бы не менее нарядно, чем другие дети. Но накануне вечером, когда мама решила по случаю первого школьного дня испечь пирог, выяснилось, что у нас дома нет ни одного яйца, и поэтому ей пришлось заскочить к «Меэте из хлева». Мука, сахар и масло остались ждать на столе, а я поддерживала огонь в плите, чтобы, когда мать вернется с яйцами, сразу можно было бы сунуть пирог в духовку. Я хотела сделать матери сюрприз и надела школьную форму. Потом все сохшие под плитой дрова кончились. На дворе было темно, и я не осмеливалась выйти в сарай за дровами. Легла на постель и принялась перелистывать свои новенькие школьные книги… и проснулась уже утром. Часов я еще не знала, но догадалась, что пора идти в школу. Школьная форма была уже на мне, только белые колготки я не нашла, пришлось натянуть старые, коричневые. Натянула их так, чтобы дыра, из которой высовывался большой палец, оказалась под ступней, быстро сунула книги в ранец и поспешила в школу. Я не была полностью уверена, что точно помню ту дорогу, по которой мы с мамой ходили недавно в школу получать учебники, но делать было нечего — мать задержалась у «Меэты из хлева», брала яйца взаймы…