Половина желтого солнца
Шрифт:
Операции следовали одна за другой. Временами Угву сковывал страх, леденил душу. Он мысленно пытался отделить разум от тела, когда лежал в окопе, припав к земле, наслаждаясь близостью к ней. Треск пулеметов, крики, запах смерти, взрывы отовсюду — все было где-то далеко. Но когда возвращались в лагерь, голова Угву становилась ясной: он хорошо помнил солдата, стиснувшего обеими руками вспоротый живот, чтобы не выпали кишки, и другого, который прошептал что — то о сыне и затих. И после каждой операции Угву глядел на все как в первый раз. Ежедневная порция гарри казалась чудом. Он
Однажды командирский джип привез в лагерь тощего связанного козла — его реквизировали у местного жителя. Козел жалобно блеял, а вокруг толпились солдаты, радуясь в предвкушении мяса. Двое солдат зарезали козла, разожгли костер, а как только поджарилось накромсанное крупными кусками мясо, командир приказал все отнести в штаб. Он долго глядел в миску, проверяя, все ли на месте: ноги, голова, яйца. Потом из деревни пришли две женщины и их отвели в штаб: много позже, когда они уходили, солдаты швыряли им вслед камни. В ту ночь Угву приснилось, будто командир половину туши отдал солдатам и они съели все без остатка, с костями.
Разбудило его радио и плач Хай-Тека. Умуахия пала. Столица Биафры сдана. Кто-то из солдат всплеснул руками; «А все этот козел, дурной знак! Все пропало, мы отступаем!» Остальные сникли. Даже слова командира о секретном плане контратаки, чтобы отвоевать Умуахию, никого не ободрили. Зато порадовала новость о приезде Его Превосходительства. Солдаты вымели двор, выстирали одежду, расселись на скамейках в ожидании. Когда в лагерь въехала колонна джипов и «понтиаков», все встали с мест и отдали честь.
Угву салютовал вяло — ему не было дела ни до Его Превосходительства, ни до командира, ни до офицеров с их самодовольными ухмылками и неуважением к солдатам. Но капитаном по фамилии Охаэто, сдержанным и собранным, Угву восхищался. И однажды, оказавшись рядом с Охаэто в окопе, Угву решил продемонстрировать ему свою храбрость. В окопе было сухо, он кишел не пауками, а муравьями. По треску орудий и грохоту снарядов Угву понимал, что враг приближается, но точно определить мешала темнота. Угву очень хотелось блеснуть перед капитаном Охаэто; вот досада, что так темно! Угву уже готовился соединить провода, но что-то просвистело над самым ухом, и в тот же миг жгучая боль опалила спину. Капитан Охаэто превратился в кровавую кашу. Угву почувствовал, как его, беспомощного, безвольного, выбросило из окопа, а когда он приземлился, то потерял сознание от боли, пронзавшей все тело.
Ричард отодвинулся в салоне «пежо» подальше от двух журналистов-американцев, прижался к самой дверце. Надо было сесть рядом с шофером, а ординарца усадить с ними сзади. Но откуда ему было знать, что от обоих так скверно пахнет — и от Чарльза-толстяка в приплюснутой шляпе, и от рыжего Чарльза с жиденькой бородкой.
— Два журналиста приехали в Биафру, один со Среднего Запада, другой из Нью-Йорка, и обоих зовут Чарльз. Вот так совпадение! — засмеялся толстяк, когда оба представились. — И обе наши мамы зовут нас Чак!
Сколько они прождали рейса
— Я летел на нормальном самолете, и приземлились мы в аэропорту Порт-Харкорта, — рассказывал толстяк. — А в этот раз сидел на полу в самолете без огней, а рядом — двадцать тонн сухого молока. Летели ниже некуда, из окна было видно, как палят нигерийские зенитки. Я от страха едва не обделался. — Его широкое, добродушное лицо расплылось в улыбке.
Рыжему совсем не было смешно.
— Точно неизвестно, нигерийские ли это зенитки. Может, и биафрийские.
— Да ну! — Толстяк бросил взгляд на Ричарда, но тот сделал каменное лицо. — Разумеется, огонь вели нигерийцы.
— Биафрийцы перевозят в самолетах продукты вперемешку с оружием. — Рыжий повернулся к Ричарду: — Правда ведь?
Ричарду он не нравился. Не нравились водянисто — зеленые глаза, лицо в конопушках. Когда Ричард, встретив их в аэропорту, вручил им пропуска и сказал, что будет их гидом и правительство Биафры приветствует их, его насторожила презрительная насмешка на лице рыжего. Казалось, тот ехидничал: это вы-то представляете Биафру?
— Наши самолеты с гуманитарной помощью перевозят только продукты, — сказал Ричард.
— Само собой, — кивнул рыжий. — Исключительно продукты.
Толстяк, перегнувшись через Ричарда, выглянул в открытое окно.
— Надо же, люди гуляют, ездят на машинах. И не подумаешь, что идет война.
— Это до первой воздушной тревоги. — Ричард отвернулся, стараясь не дышать.
— Можно посмотреть, где биафрийские солдаты застрелили итальянца-нефтяника? — спросил рыжий. — Мы писали об этом для «Трибюн», но я бы хотел осветить подробнее.
— Не получится, — отрезал Ричард.
Рыжий сверлил его взглядом.
— Ладно. Как насчет новых подробностей?
Ричард вздохнул. Словно жгучий перец на рану: биафрийцы гибнут тысячами, а рыжему нужны подробности об одном убитом белом. Ричард решил, что напишет об этом: правило западной журналистики — один убитый белый равен сотне мертвых черных.
— Ничего нового, — сказал он. — Эта территория теперь занята.
На посту Ричард заговорил с девушкой из народного ополчения на игбо. Та придирчиво изучила их пропуска, обещающе улыбнулась, и Ричард улыбнулся в ответ; высокая, стройная, плоскогрудая, она чем-то напомнила ему Кайнене.
— А она была бы не против, — хмыкнул толстяк. — Говорят, здесь полно бесплатного секса. Но от здешних девиц можно подцепить какую-то болячку… Болезнь Бонни? Так что, ребята, осторожней, чтоб не привезти домой подарочек.
Теперь и толстяк с его самоуверенностью раздражал Ричарда.
— Лагерем беженцев, куда мы с вами сейчас едем, заведует моя жена.
— Правда? И давно она здесь?
— Она биафрийка.
Рыжий, до этого смотревший в окно, развернулся к Ричарду: