Половина желтого солнца
Шрифт:
— А еще я привезла Малышке два платья. — Кайнене указала на сумку возле ног. — Одна женщина из Сан-Томе возит на продажу детские вещи.
— Ты привезла Малышке одежду?
— Чему ты удивляешься? Кстати, давно пора девочку называть Чиамакой. А то все Малышка да Малышка!
Оланна засмеялась. Подумать только — сестра приехала ее навестить, сидит с ней рядом, привезла одежду для ее дочки!
— Хочешь воды? Больше пить нечего.
— Спасибо, не надо. — Кайнене встала, шагнула к стене,
— Которого привез с собой Максвелл?
— Да. — Кайнене снова поднялась. — Он погиб в Порт-Харкорте. Нас бомбили, и осколком ему снесло голову, начисто снесло, а он все бежал. Бежал, но уже без головы.
— Господи…
— На моих глазах.
Оланна пересела на скамью рядом с сестрой, обняла ее. От Кайнене пахло домом. Они долго просидели молча.
— Я подумывала поменять твои деньги, — нарушила молчание Кайнене. — Но ты можешь поменять их в банке и положить на счет, так?
— Видела вокруг банка воронки от бомб? Мои деньги лежат под кроватью.
— Смотри, как бы тараканы до них не добрались. Им тоже тяжко живется. — Кайнене усмехнулась, прижалась к Оланне и вдруг, будто опомнившись, подскочила, одернула платье. — Совсем забыла о времени!
— Приедешь еще?
Кайнене помедлила, прежде чем ответить:
— Я с утра до вечера в лагере беженцев. Приезжай лучше ты посмотреть, как я живу. — Она порылась в сумочке, достала клочок бумаги и написала, как добраться до ее дома.
— Хорошо, приеду. В следующую среду.
— На машине?
— Нет, ведь всюду посты. Да и бензина у нас мало.
— Привет бунтарю! — Кайнене села в машину, завела мотор.
— У тебя новый номер. — Оланна разглядывала буквы «БДИ» на табличке.
— Я доплатила за патриотический номер. «Бдительность!» — Кайнене подняла брови, махнула и тронулась. «Пежо-404» быстро исчез из виду, но Оланна постояла еще немного; на душе было светло, будто она проглотила солнечный лучик.
Оланна приехала в среду рано утром. Харрисон открыл дверь и вытаращился на нее, от изумления даже позабыв отвесить свой обычный поклон.
— Мадам, с добрым утром! Давно вы у нас не были!
— Как дела, Харрисон?
— Все хорошо, мадам. — Харрисон поклонился.
Оланна примостилась на одном из двух диванов в светлой полупустой гостиной с распахнутыми настежь окнами. Где-то в глубине дома орало радио, и, заслышав шаги, Оланна с трудом сложила губы в улыбку, не зная, что скажет Ричарду. Но к ней вышла Кайнене, в помятом черном платье, с париком в руке.
— Эджимам, — сказала она, обнимая Оланну. — Вовремя ты подоспела — вместе съездим в научный Центр, а оттуда в лагерь. Хочешь рису? Мне на прошлой неделе в центре помощи дали пачку — только тогда я поняла, как давно не
— Нет, попозже. — Оланне хотелось долго-долго не выпускать сестру из объятий, вдыхать родной запах дома.
— Я на днях слушала нигерийское радио. Лагос передает, что китайские солдаты сражаются за них, а Кадуна — что каждую женщину-игбо следует изнасиловать, — рассказывала Кайнене. — Богатая у них фантазия.
— Я их никогда не слушаю.
— А я слушаю Лагос и Кадуну чаще, чем Радио Биафра. Врага надо знать в лицо.
Вошел Харрисон, снова поклонился:
— Мадам, принести выпить?
— Послушать его, так у нас здесь целый винный погреб, в этом-то недостроенном доме, — буркнула Кайнене, взбивая пальцами парик.
— Мадам?
— Нет, Харрисон, не надо. Мы уезжаем. Не забудь, обед на двоих.
— Да, мадам.
У Оланны мелькнула мысль о Ричарде — где он может быть?
— Харрисон — самая церемонная деревенщина на свете, — сказала Кайнене, заводя машину. — Знаю, ты не любишь слово «деревенщина».
— Не люблю.
— Но ведь он такой и есть.
— Все мы здесь деревенщины.
— Неужели? Слышу голос Ричарда.
У Оланны пересохло в горле.
Кайнене метнула на нее взгляд.
— Ричард сегодня уехал ни свет ни заря. На будущей неделе он собирается в Габон, в центр лечения квашиоркора, и сказал, что нужно сделать кое-какие приготовления. Но по-моему, он улизнул так рано от тебя.
Оланна поджала губы.
С уверенной беспечностью Кайнене вела машину по рытвинам, мимо пальм со срезанными листьями, мимо крестьянина с козой на веревке — оба кожа да кости.
— Тебе когда-нибудь снится тот калебас с головой ребенка? — спросила Кайнене.
Глядя в окно, Оланна вспоминала узор из косых линий на калебасе, закатившиеся детские глаза.
— Я не помню своих снов.
— Дедушка так говорил об испытаниях, выпавших на его долю: «Что меня не убило, то сделало мудрее». О gburo т egbu, о mee ка т malu ife.
— Помню.
— Есть на свете вещи настолько непростительные, рядом с которыми все остальное — пустяки, — сказала Кайнене.
В наступившей паузе что-то давно, казалось, окаменевшее ожило в сердце Оланны.
— Ты меня поняла?
— Да.
Возле научного центра Кайнене остановила машину под деревом и попросила Оланну обождать. Через минуту вернулась и завела мотор — нужного ей человека на месте не оказалось. Оланна молчала до самого лагеря беженцев, который расположился в бывшей начальной школе. Стены корпусов, некогда белые, теперь облупились. Беженцы во дворе подошли поздороваться с Кайнене и поглазеть на Оланну. К машине приблизился молодой стройный священник в линялой сутане.