Половина желтого солнца
Шрифт:
Оланне стало дурно, она не могла пошевелиться, ноги онемели. Мухаммед тянул ее прочь, до боли сжимая руку. Но как бросить сестру? Аризе вот-вот должна родить. Аризе нужен врач.
— Аризе, — выдохнула Оланна. — Надо забрать Аризе.
Вокруг сгущался дым, и Оланна не сразу поняла — то ли во двор хлынула толпа, то ли она приняла за людей столбы дыма, но тут увидела, как сверкают лезвия топоров и мачете, развеваются забрызганные кровью полы кафтанов.
Мухаммед втолкнул ее в машину и, обойдя кругом, сел сам.
— Спрячь лицо, — велел он.
— Мы вырезали всю семью. На то была воля Аллаха! — выкрикнул на хауса один из пришедших. Он пнул распростертое на земле тело, и Оланна, будто прозрев, увидела, сколько вокруг трупов — они валялись всюду,
— Вы кто? — спросил другой, преградив им путь.
Мухаммед, не выключая мотора, открыл дверь и заговорил на хауса, быстро, настойчиво. Человек посторонился. Мухаммед чуть не врезался в дерево кука. Большой стручок упал с ветки, хрустнул под колесом. Оланна оглянулась. Первый человек поддал ногой еще один труп — обезглавленное тело женщины — и перешагнул через него, хотя вокруг было куда ступить.
— Аллах такого не прощает. — Мухаммед дрожал как в лихорадке. — Аллах их не простит. Аллах не простит тех, кто толкнул их на это. Аллах не простит никогда.
Они ехали в страшном молчании — мимо полицейских в забрызганной кровью форме, мимо сидевших у дороги грифов, мимо мальчишек с ворованными радиоприемниками под мышкой — до самого вокзала, где Мухаммед втолкнул Оланну в переполненный вагон.
Оланна сидела на полу вагона, поджав к груди колени, среди горячих потных тел. Снаружи тоже ехали люди — пристегнулись к вагонам ремнями или стояли на ступеньках, висели на поручнях. Оланна услышала сдавленный крик, когда с поезда упал человек. Вагон был ветхим, дорога тряской, и при каждом толчке Оланну швыряло на сидевшую рядом женщину; та держала на коленях большой сосуд-калебас. Одежда женщины была в пятнах, похожих на брызги крови, но Оланна не могла разглядеть как следует — болели глаза. Их будто запорошило песком пополам с перцем, веки жгло и щипало. Ни моргнуть, ни закрыть глаза, ни открыть. Хотелось их выцарапать. Послюнив пальцы, Оланна смочила глаза. Так она лечила царапины Малышки. «Мама Ола!» — хныкала Малышка, протягивая ушибленную ручку, и Оланна, облизнув палец, терла больное место. Но смоченные слюной глаза лишь сильней заболели.
Юноша напротив, вскрикнув, схватился за голову. Поезд качнуло, и Оланна вновь стукнулась о твердый калебас. Она протянула руку, бережно провела по стенке сосуда с резным орнаментом из косых линий. Не убирая руки с калебаса, Оланна просидела так несколько часов, пока не услышала возгласы на игбо: «Мы пересекли Нигер! Мы дома!»
По полу вагона что-то потекло. Моча. Оланна почувствовала холод, у нее намок подол. Женщина с калебасом подтолкнула ее локтем, подозвала других пассажиров, сидевших рядом.
— Bianu, подойдите! — сказала она. — Посмотрите… — И открыла калебас.
Заглянув внутрь, Оланна увидела голову девочки: пепельно-серое лицо, грязные косички, закатившиеся глаза, раскрытый рот. Оланна отвернулась. Кто-то вскрикнул.
Женщина закрыла калебас.
— Знаете, — сказала она, — как долго я заплетала ей косички? У нее были такие густые волосы!
Поезд лязгнул, остановился. Оланну вынесло людским потоком в давку на перроне. Какая-то женщина упала в обморок. Шоферы стучали по бортам грузовиков и выкрикивали: «Кому на Оверри? Энугу! Нсукка!» Оланне вспомнились косички в калебасе. Она представила, как мать заплетала их — помадила волосы, делила на ряды деревянным гребнем…
Ричард перечитывал записку Кайнене, когда самолет коснулся земли в Кано. Записку он нашел случайно минуту назад, когда искал в портфеле журнал. Жаль, что не обнаружил раньше, жаль, что она пролежала в портфеле все десять дней, пока он был в Лондоне.
Что такое любовь — необъяснимая потребность всегда быть с тобой рядом? Что такое любовь — когда так хорошо молчать вдвоем? Что такое любовь — единство, полнота счастья?
Ричард улыбался. Ничего подобного Кайнене ему никогда не писала. Если на то пошло, Кайнене ему вообще не писала. «С любовью, Кайнене» на открытках ко дню рождения
«Спасибо вам», — поблагодарила женщина, судя по говору, ирландка. Самолет был полон иностранцев. Кайнене наверняка съязвила бы: «Полюбуйтесь — мародеры-европейцы». Сойдя с трапа, Ричард пожал руку стюардессе и зашагал по бетону; добела раскаленное солнце палило нещадно, и Ричард рад был очутиться в прохладе аэропорта. В очереди на таможне он вновь перечитал записку Кайнене. Что такое любовь — необъяснимая потребность всегда быть с тобой рядом?Вернувшись в Порт-Харкорт, он попросит ее руки. Сначала Кайнене ухмыльнется: «За белого, да еще и нищего? Позор для моих родителей!» А потом согласится. Наверняка согласится. С недавних пор она переменилась, стала мягче, ласковей — отсюда и эта записка. Неясно, простила ли она ему случай с Оланной, они никогда это не обсуждали, но ее записка, ее откровенность означали, что Кайнене смотрит в будущее. Ричард разглаживал записку на ладони, когда к нему обратился молодой, очень темнокожий таможенник.
— Будете что-то декларировать, сэр?
— Нет. — Ричард протянул паспорт. — Я лечу в Лагос.
— Прекрасно, сэр. Добро пожаловать в Нигерию. — Таможенник был молод, но тучен, и форма не красила его грузную фигуру.
— Давно вы здесь работаете? — поинтересовался Ричард.
— Только прохожу практику, сэр. К декабрю получу диплом таможенника.
— Поздравляю. А откуда вы родом?
— С Юго-Востока, из городка Обоси.
— Ага, маленький сосед Оничи.
— Вы знаете наши места, сэр?
— Я работаю в Нсукке, в университете, и пишу книгу о здешних местах. А невеста моя из Умунначи, что недалеко от вас. — Ричарда переполнила гордость: с какой легкостью выговорил он слово «невеста» — это добрая примета. Он улыбнулся и едва не прыснул. Совсем ума лишился от счастья, а всему виной записка.
— Невеста, сэр? — Во взгляде юноши мелькнуло неодобрение.
— Да. Ее зовут Кайнене. — Ричард произнес ее имя не спеша, старательно выделяя второй слог.
— Вы знаете игбо, сэр? — Теперь в глазах молодого таможенника читалось уважение.
— Nwanne di nа mba, —уклончиво ответил Ричард, надеясь, что к месту употребил пословицу «Брат твой может быть родом из иной страны».
— Теперь вижу! I na-asu Igbo! [62] — Юноша схватил руку Ричарда, радостно потряс и пустился в рассказ о себе. Звали его Ннемека. — Знаю я жителей Умунначи, — говорил он. — Беспокойный народ. Вся родня предупреждала мою двоюродную сестру, чтоб не выходила за парня из Умунначи, но она не послушалась и вышла замуж. Ее что ни день били, ну и она собрала вещи и вернулась домой к отцу. Я не говорю, что в Умунначи одни негодяи живут. Моя родня по матери оттуда. Не слыхали о моей бабушке? Нвайике Нквелле. Напишите о ней в вашей книжке, она замечательная травница, знала лучшее средство от малярии. Если б она брала с людей больше денег, я бы сейчас учился медицине за границей. Но родителям не на что меня отправить за границу, а в Лагосе чиновники дают стипендии только детям тех, кто может взятку сунуть. Это из-за бабушки я хочу учиться на врача. Я не говорю, что на таможне работать плохо. Как-никак, без экзамена сюда не берут, и многие мне завидуют. Когда я получу диплом таможенника, настанут другие времена, жизнь изменится к лучшему, люди будут меньше страдать…
62
Вы знаете игбо.