Половина желтого солнца

Адичи Чимаманда Нгози

— Все, — сказал он.

— Они так низко были, так низко! — захлебывался от восторга соседский мальчишка. — Я даже видел пилота!

Хозяин и Океома двинулись по полю к дороге. Океома в майке и брюках казался ниже ростом, худее. Оланна все сидела на земле с Малышкой на руках, в форменной рубашке поверх свадебного платья. Угву тоже встал и пошел по дороге.

Над двором возле молотилки на соседней улице клубился дым. Два дома превратились в пыльные развалины› и несколько мужчин лихорадочно разгребали обломки цемента, перекрикиваясь: «Вы слышали плач? Слышали?» С головы до

ног в мелкой серебристой пыли, они походили на призраков.

— Ребенок жив, я слышал плач, слышал, — сказал кто-то.

Вокруг толпились зеваки и желающие помочь; одни разгребали завалы, другие причитали, заламывая руки. Невдалеке пылала машина, рядом лежала мертвая женщина, одежда на ней сгорела, лишь кое-где на обугленной коже виднелись розовые лоскутки, и когда тело прикрыли рваным джутовым мешком, снаружи остались торчать угольно-черные ноги. Небо хмурилось. Пахло дождем и гарью. Океома и Хозяин включились в работу. «Я слышал плач ребенка», — снова сказал кто-то.

Угву двинулся дальше. Посреди дороги лежала изящная сандалия. Угву поднял ее, рассмотрел кожаные ремешки, толстую подошву-танкетку и положил на прежнее место. Он пытался представить ее хозяйку, молодую модницу, что обронила ее, когда пряталась от налета. И где же вторая сандалия?

Когда вернулся Хозяин, Угву сидел на полу в гостиной, спиной к стене. Оланна ковыряла кусочек торта на блюдце. Она была по-прежнему в свадебном платье, форменная рубашка Океомы, аккуратно свернутая, лежала на стуле. Гости понемногу разошлись, притихшие, с виноватыми лицами, будто стыдясь, что позволили воздушному налету испортить праздник.

Хозяин налил себе пальмового вина.

— Слышала новости? — спросил он Оланну. — Наши войска потеряли всю завоеванную территорию на западе, и поход на Лагос окончен. Теперь это уже не полицейская акция. Нигерия объявила войну. — Хозяин покачал головой. — Нас предали.

— Будешь торт?

Торт стоял в центре стола, почти целый, не считая тонкого ломтика, отрезанного Оланной.

— Попозже. — Хозяин осушил бокал и налил второй. — Построим бункер на случай бомбежек. — Он говорил спокойно, будто воздушные налеты — пустяк, будто забыл, что совсем недавно все они были на волосок от смерти. Повернулся к Угву: — Знаешь, друг мой, что такое бункер?

— Да, сэр, — кивнул Угву. — Как у Гитлера.

— М-да, что-то вроде.

— Но сэр, эти самые… бункера называют братскими могилами, — всполошился Угву.

— Ерунда. В бункере уж точно безопаснее, чем посреди поля маниоки.

За окном сгустились сумерки, тьму то и дело прорезали молнии. Оланна вдруг соскочила со стула, вскрикнула: «Где Малышка? Где Малышка?» — и бросилась в спальню.

— Нкем! — Хозяин кинулся за ней.

— Не слышишь? Нас опять бомбят, разве не слышишь?

— Это просто гром. — Хозяин подошел к Оланне сзади и обнял ее. — Всего-навсего гром. Гроза, которую задержал наш заклинатель, все-таки собралась. Обычный гром.

Они постояли, обнявшись. Оланна отрезала себе еще кусочек торта.

4. Книга: Мир молчал, когда мы умирали

Он доказывает, что до объявления независимости Нигерия не имела своей экономики. Колониальное государство было авторитарным —

мягкой, но по сути бесчеловечной диктатурой, созданной в угоду Британии. В 1960 году экономика Нигерии представляла собой одни лишь возможности: сырье, рабочие руки, надежды, кое-какие финансовые средства из запасов Торгового совета — остатки того, что брали британцы на восстановление хозяйства после войны. А главное, недавно обнаруженные запасы нефти. Однако новые нигерийские лидеры были слишком самонадеянны, слишком полны честолюбивых планов, слишком наивны, а потому брали грабительские иностранные займы. Кроме того, они спешили все перенять у британцев и получить равные права, качественное медицинское обслуживание и высокие зарплаты, долгое время недоступные нигерийцам.

Затем он указывает на многочисленные трудности молодого государства, но особенно подробно останавливается на погромах 1966 года. Очевидные поводы для резни — месть за «переворот игбо», протест против декрета об унитарном правлении, из-за которого многие северяне лишились бы государственных постов, — не имели значения, как и точное число погибших: три, десять или пятьдесят тысяч. Главное, что погромы испугали и сплотили игбо, из бывших нигерийцев сделали рьяных биафрийцев.

Часть III

19

Угву сидел на ступеньках заднего крыльца. Они с Харрисоном говорили о предстоявшей поездке Угву с мистером Ричардом. Капли дождя сползали по листьям, пахло влажной землей.

— Tufia! [67] Ума не приложу, зачем моему хозяину ехать к вам в деревню на этот дьявольский праздник, — возмущался Харрисон. Он сидел на две ступеньки ниже, так что Угву видел его лысую макушку.

67

Выражение досады.

— Может, мистер Ричард хочет написать о дьяволе? — предположил Угву.

Ори-окпа — никакой не дьявольский праздник, но с Харрисоном лучше не спорить. Нужно, чтобы Харрисон был в хорошем настроении, тогда можно будет расспросить его про слезоточивый газ. Они помолчали, задрав головы и глядя на паривших над головой грифов: соседи зарезали курицу.

— Смотри-ка, лимоны поспевают. — Харрисон указал на дерево. — Надо рвать один, буду сделать торт с безе, — добавил он по-английски.

— А что такое бе-зе? — поинтересовался Угву, зная, что Харрисона вопрос наверняка порадует.

— Не знаешь? — Харрисон засмеялся. — Американское блюдо. Я испеку и передам вам с моим хозяином, когда твоя хозяйка вернется из Лондона. Я знаю, ей понравится. — Харрисон обернулся на Угву. — Даже тебе понравится.

Угву кивнул, хотя он поклялся не брать в рот стряпню Харрисона. Однажды он зашел к мистеру Ричарду и увидел, как Харрисон насыпает в кастрюлю с соусом нарезанную апельсиновую кожуру. Если б он положил в соус апельсин, это еще куда ни шло, но готовить с кожурой — все равно что с мохнатой козлиной шкурой вместо мяса!