Половинный код. Тот, кто убьет

Грин Салли

— И что мне теперь, спасибо вам сказать?

— Нет. Сиди тут с полным брюхом и рисуй.

— Я уже закончил, — говорю я ей и протягиваю рисунок.

Она берет лист и поворачивает к себе, чтобы рассмотреть. Минуту спустя она сворачивает его трубкой и бросает в огонь.

Я снова беру карандаш и начинаю следующий портрет. Теперь я рисую себя, свое лицо, каким я видел его утром в ванной, только еще старше, так, как по моим предположениям должен выглядеть сейчас Маркус. Я чувствую, что Селия пристально наблюдает за каждым

моим движением. Затаив дыхание. Я никогда еще не рисовал его. Глаза я ему делаю в точности такими же, как у меня. Не думаю, что бывают глаза еще мрачнее.

Закончив, я остаюсь недоволен результатом. Слишком он красив получился, слишком хорош.

— Сожгите его, — говорю я. — Это неправильный рисунок.

Селия протягивает руку за портретом и изучает его гораздо дольше, чем свой собственный. Потом выходит с ним из комнаты.

— Это значит, что он именно так и выглядит? — ору я ей вслед.

Она не отвечает.

Я собираю карандаши, кладу их вместе с точилкой и резинкой в старую жестяную коробку. Крышка закрывается со щелчком и тут же возвращается Селия и снова садится напротив.

— Неужели никому так и не удалось подобраться к нему близко? — спрашиваю я.

— Кто знает, насколько близко или далеко от него они были? Схватить его не удалось никому. Он очень умен. Очень осторожен.

— Думаете, его когда-нибудь поймают?

— Рано или поздно он совершит ошибку, всего одну, но этого будет достаточно: его убьют или схватят.

— А меня используют как наживку?

Она, довольная, отвечает:

— Да уж, надо полагать.

— Но как именно, вы не знаете? Каким образом?

— Моя работа — учить тебя и присматривать за тобой. Больше я ничего не знаю.

— До каких пор?

— Пока мне не скажут «достаточно».

— А что будет со мной, если его схватят?

Она выпячивает нижнюю губу. Губа огромная и толстая. Она медленно втягивает ее назад, не говоря ни слова.

— Меня убьют?

Губа снова выпячивается вперед, но теперь возвращается на место куда быстрее, а ее обладательница говорит:

— Может быть.

— Хотя я ничего плохого не сделал.

Она пожимает плечами.

— Лучше перестраховаться, чем потом жалеть, так?

Она не отвечает.

— А что бы вы сделали, если бы вам велели меня убить? Если бы сказали: «Всади пулю половинному коду в лоб?» — Я приставляю к виску палец, как будто это пистолет, и изображаю соответствующий звук.

Она встает, подходит ко мне со спины, упирается мне в череп своим твердым пальцем и изображает тот же звук.

Ночью мне не спится. Не из-за холода. Ветра нет, все тихо. Облака висят неподвижно. Дождя тоже нет.

Я волнуюсь из-за встречи с Советом. Даже руки дрожат. Нервы, в них все дело.

Я до сих пор ощущаю прикосновение пальца Селии к моей голове. Я знаю, что меня могут убить в любую минуту. Кто и как именно, не важно; все равно результат

будет один. И все же сама мысль о том, что это может быть Селия, мне неприятна. Хотя я знаю: она это сделает. Ей придется, иначе кто-то сделает это с ней.

Главное — получать удовольствие от всего, что происходит. Но как можно получать удовольствие от мысли о том, что тебя убьют?

А вот, найди способ.

Селия рассказывала мне, что Анна-Лиза не пострадала, и Дебора с Арраном и бабушкой тоже, но подтекст был такой, что все это может перемениться в любую минуту. Когда меня не станет, они будут вне опасности.

Вот тебе и оборотная сторона медали.

Можно радоваться, думая о том, что они живы-здоровы и все у них в порядке.

Анна-Лиза бегает в лесу среди деревьев, улыбается, хохочет, карабкается на скалу из песчаника. Мне так хочется ее увидеть, еще раз коснуться ее кожи; я хочу, чтобы она опять поцеловала мои пальцы, мое лицо, мое тело. Но я знаю, что этому не бывать никогда, что вместо меня рядом с ней будет какой-нибудь тупоголовый Белый, который будет ее лапать. Вот и получай тут удовольствие!

Дебора выйдет замуж за хорошего парня, у них родятся дети, они будут счастливы. Это я могу себе представить. Так и будет. У нее будет трое или четверо ребятишек, она будет замечательной матерью, и они все будут счастливы. Бабушка будет мирно доживать свой век у нее в доме, кормить цыплят и попивать чай.

Это приятные мысли. А потом я вспоминаю, как бабушка с Деборой плакали на площадке лестницы. Но ведь их слезы высохли тогда, высохнут и теперь — может, они уже не плачут. Может, думают, что меня уже нет.

Не думаю, что Арран поверит в то, что я умер. Вспоминаю, как он, убрав волосы с моих глаз, сказал: «Я бы этого не вынес». Он спит, одна нога свешивается с кровати, а я касаюсь кончиками пальцев его лба и плачу.

ОХОТНИК

В мой шестнадцатый день рождения Селия взвесила и измерила меня. И обрила мне голову.

Середина утра, а я уже в клетке, сижу в оковах. Наверное, Селия считает, что это придает ее работе более добросовестный вид.

На дороге появляется джип. После нескольких лет тишины его шум кажется до смешного громким. А он все нарастает и нарастает. Наконец шум стихает, и они выходят из машины.

Предводитель Совета приехать не соизволила, и та, другая женщина, тоже. Зато здесь Сол О’Брайен, дядя Анны-Лизы, а с ним еще двое мужчин. Один моложавый, темноволосый, в новых прогулочных ботинках, джинсах и блестящей кожаной куртке с иголочки. Он до того бледен, словно сроду на улице не бывал. Другой, наоборот, выглядит так, словно много лет не заходил в дом. Волосы у него светлые, с сединой. Сам он высокий, мускулистый, и весь в черном, что и подсказывает мне, кто он. С ними вообще все ясно. Эти на всех глядят сверху вниз, даже на советников.