Польша в советском блоке: от «оттепели» к краху режима
Шрифт:
В данном случае у населения явно включился тот же механизм, что и в 1956 г.: всё, что было направлено против интересов СССР, заслуживало безусловного одобрения. Антисоветские (а антирусские) настроения вновь взяли верх над антисемитизмом. Для Гомулки же, как видно, такой политический выбор народных масс был неожиданным. Не желая мириться с фактом всепобеждающего антисоветизма поляков (что косвенно могло свидетельствовать об их неприятии социалистического строя), он склонен был объяснить его происками «пятой колонны» в лице сионистов. По Гомулке выходило, что не поляки, а чудом уцелевшие сионисты приветствовали победу Израиля. Выступая 19 июня 1967 г. на VI конгрессе профсоюзов, первый секретарь прямо заявил, что власть не может оставаться равнодушной ввиду присутствия в стране подрывных элементов, и что у всех граждан Польши должна быть лишь одна родина, те же, кто поддерживает израильскую агрессию, могут свободно уезжать [140] . Речь его, транслировавшаяся по радио и телевидению, стала «спусковым крючком» кампании по выявлению «сионистов» на всех уровнях. Поначалу эта кампания затрагивала
140
Stola D. Op. cit. S. 40.
Но подлинный размах кампания приобрела весной 1968 г., после протеста студенческой оппозиции против снятия со сцены Национального театра спектакля по поэме А. Мицкевича «Дзяды». Спектакль был приурочен к пятидесятой годовщине Октябрьской революции, но вызвал неудовольствие высшего партийного руководства своими религиозными и антироссийскими мотивами. Было объявлено, что спектакль с 30 января 1968 г. убирается из репертуара. «Командосы», руководимые К. Модзелевским, а также учащиеся Высшей театральной школы организовали акции протеста, которые закончились столкновениями с милицией и задержанием некоторых участников. Одновременно варшавское отделение Союза польских литераторов созвало чрезвычайное заседание, которое приняло резолюцию с требованием вернуть спектакль на сцену и изменить культурную политику.
Министерство высшего образования постановило исключить из числа студентов двух, по его мнению, наиболее активных «командосов»: А. Михника и Г. Шляйфера. Это в свою очередь вызвало возмущение студенческого сообщества Варшавского университета, которое 8 марта собралось на митинг протеста, разогнанный милицией. После этого начались волнения и забастовки во всех крупных городах Польши.
Польский историк Е. Эйслер подметил, что среди 2725 задержанных участников волнений было всего около 600 студентов, зато 937 рабочих [141] . В свою очередь исследователь М. Заремба обратил внимание на то, что все задержанные рабочие были молодыми людьми – не старше тридцати лет [142] . Это наводит на мысль, что события марта 1968 г. по сути были бунтом молодежи против косной системы. Новое поколение поляков в отличие от людей старшего возраста не склонно было сравнивать окружающую действительность с довоенным временем, поэтому оставалось глухо к риторике власти, пропагандировавшей успехи Народной Польши. Молодежь имела перед глазами пример западных стран, где значительно более высокий жизненный уровень сочетался с широкой демократией. Именно это стало для нее ориентиром, а не умозрительный коммунизм официальной пропаганды.
141
Eisler J. Polski rok 1968. S. 396.
142
Zaremba M. Biedni Polacy 68. Spolecze'nstwo polskie wobec wydarze'n marcowych w 'swietle raport'ow KW i MSW dla kierownictwa PZPR // Marzec 1968. Trzydziesci lat p'o'zniej. Pod red. M. Kuli, P. Oseki i M. Zaremby. T. I. Warszawa, 1998. S. 159.
Власти же восприняли внезапный общественный взрыв как следствие подрывной работы опальных «пулавян» (теперь квалифицировавшихся как «сионисты»), желавших вернуть себе утраченное влияние. Основная тяжесть обвинений возлагалась на «политических банкротов» Р. Замбровского и С. Сташевского. В связи с этим под наблюдение МВД были взяты и некоторые другие бывшие функционеры еврейского происхождения: А. Альстер, Я. Берман, А. Фейгин, В. Комар, М. Метковский, Р. Ромковский [143] . С партийных трибун и страниц прессы также клеймились как «ревизионисты»: фрондирующий философ Л. Колаковский (исключенный из ПОРП в 1966 г.); редактор издательства «Книга и просвещение» О. Шехтер (отец А. Михника); профессора Варшавского университета Б. Бачко, В. Брус и З. Бауман; актриса А. Стейнсбергова; оппозиционный писатель П. Ясеница; поэт А. Слонимский; католический публицист С. Киселевский. Другими словами, смешивались без разбора все, кто так или иначе вызывал раздражение у властей. В прессе была развернута кампания по очернению бунтующей молодежи; газеты публиковали списки наиболее активных студенческих оппозиционеров еврейского происхождения, выдавая их за главных виновников создавшейся ситуации. При этом журналисты не останавливались перед фальсификациями. Например, в перечне вдохновителей студенческого движения, опубликованном 11 марта «Трибуной люду» и «Словом повшехным» (органом ПАКС), встречались фамилии А. Замбровского, К. Вэрфеля и М. Альстера (детей соответственно Р. Замбровского, Р. Вэрфеля и А. Альстера), хотя они вовсе не стояли у истоков акций протеста [144] . «Командосов» – зачинателей движения – именовали «банановой молодежью», подчеркивая высокое социальное происхождение некоторых из них.
143
Eisler J. Polski rok 1968. S. 211.
144
Stola D. Op. cit. S. 91–92.
Одновременно
Сам Гомулка, хотя и старался дистанцироваться от антисемитизма, тоже поддался общему настроению аппаратчиков среднего звена, требовавших расчета с «еврейскими кадрами», и на совещании в ЦК 26 марта 1968 г. вдруг заявил, что истинной причиной его снятия с поста генерального секретаря в 1948 г. была попытка изменить руководящий состав Министерства общественной безопасности, где всё начальство составляли евреи. Поэтому нынешние выступления «всяких Замбровских, Сташевских и Бачек» он охарактеризовал как попытку вернуться во власть. Кроме того, Гомулка заявил, что из одиннадцати человек, готовивших митинг 8 марта, десять были евреями, и лишь один – поляком [145] . Источником такой информации (сразу скажем – ложной) являлось, несомненно, МВД, руководимое М. Мочаром. А потому не приходится удивляться, что первый секретарь видел в мартовских волнениях заговор бывших «пулавян», перекрасившихся в сионистов. Министр внутренних дел ловко манипулировал настроениями партийного лидера, чтобы его руками расчистить дорогу для своих приверженцев в партийных низах.
145
Ibid. S. 126–127.
Деятели идеологического фронта (например, А. Верблян) теперь обвиняли старую когорту коммунистов еврейского происхождения в недооценке роли борьбы поляков за независимость, в «люксембургизме» (т. е. пренебрежении национальной проблематикой в угоду классовой) и в изобретении теории о правонационалистическом уклоне. В принципе, все эти положения (кроме правонационалистического уклона) отражали позицию Гомулки в 1940-е гг., когда он также упрекал КПП и СДКПиЛ [146] в забвении национальных традиций польского народа. Новым был перенос акцентов с партий как таковых на их еврейскую часть.
146
СДКПиЛ – Социал-демократия Королевства Польского и Литвы. Идейная предшественница Коммунистической партии Польши.
Чего стоили эти обвинения, показывает статья бывшего министра финансов Е. Альбрехта (разумеется, неопубликованная), которую тот отослал в 1968 г. в Секретариат ЦК, для того чтобы оспорить вышеприведенные тезисы. Альбрехт досконально разобрал всю историю рабочего движения в Польше с конца XIX в. и показал, что недоверие к лозунгам национального суверенитета было свойственно далеко не только коммунистам еврейского происхождения. Но при этом он признал, что, «к сожалению, значительное большинство из нас, тогдашних партийных деятелей, приняло ложную теорию о правонационалистическом уклоне… Фактом также является то, что мы не сумели противостоять наступившему затем террору и репрессиям в отношении лучших деятелей нашей партии…» [147]
147
AAN. PZPR KC. Sekretariat I sekretarzy. XIA/331. K. 67–87.
Тезис о репрессиях против патриотов в берутовские времена превратился в расхожий штамп, который усиленно эксплуатировали «партизаны», чтобы таким образом лишний раз продемонстрировать свою близость к народу. В апреле 1968 г. М. Мочар в одном из интервью обрушился на «московских поляков» (Бермана и Замбровского), которые, по его мнению, должны были нести полную ответственность за «зло, творившееся до 1956 г.», и прежде всего – за преследования патриотов [148] . И хотя среди этих «московских поляков» далеко не все были евреями, посыл был ясен: «хорошие партийцы», проведшие всю войну в Польше и думавшие о национальном суверенитете, пострадали от «плохих партийцев», чуждых «хорошим» по духу и крови, и к тому же отсиживавшихся в тяжелые времена за советскими штыками.
148
Stola D. Op. cit. S. 120–121.
Подобная расстановка акцентов в прессе и публикациях неизбежно должна была вызвать массовые антисемитские чистки. Так и произошло. По всем предприятиям, парторганизациям и учреждениям проходили проверки на предмет выявления скрытых сионистов. В секретариаты ЦК и первого секретаря слались коллективные письма в поддержку Гомулки и его борьбы с ревизионизмом и сионизмом. Из страны буквально выдавливались лица еврейской национальности, даже если те уже давно ассимилировались и не имели ничего общего с еврейским народом, кроме фамилии. Особенной трагедией это было для тех людей, которые не один десяток лет были связаны с партией, а теперь клеймились как поборники враждебных сил. Польшу вынужден был покинуть писатель, коммунист с довоенным стажем С. Выгодский, эмигрировали литературоведы Я. Котт и Е. Помяновский, ученые В. Брус и З. Бауман. Ведущий марксистский философ А. Шафф был временно отстранен от общественной жизни и вынужден был читать о себе клеветнические измышления в прессе.