Польская линия

Шалашов Евгений Васильевич

Хотел невинно осведомиться – что, мол, эскиз неважный, но не рискнул. Татьяна может шутку не оценить, да и Феликс Эдмундович тоже.

– Рисунок отличный, художник вполне профессиональный, – сказал Председатель ВЧК, отчего Татьяна Михайловна зарделась. – Но я позволил себе одну поправку. Ваш меч на знаке установлен вертикально вверх.

– Ну да, – кивнул я. – Щит символизирует защиту граждан, но клинок, острием вверх – меч, готовый разить.

– Думаю, все и так догадываются, что символ ВЧК – и защита, и нападение. Но острие, устремившееся вверх, не очень красиво. Я распорядился поместить меч за щитом, а рукоятку расположить сверху.

Спорить с Дзержинским я не стал. Все равно в глазах

простого обывателя, что меч, что и щит госбезопасности, символизирует нападение. К тому же было бы странно, если большой начальник не отыщет огрехи.

– Первую партию знаков планируем выпустить ко дню взятия Варшавы, – будничным тоном сообщил Дзержинский.

И тут я едва не подавился жиденьким чаем. Вроде, вопрос о взятии Варшавы пока не стоит. Если верить тем историческим источникам, решение о наступлении на столицу Польши будет принято только в середине июля. Сейчас же июнь, и поляки огрызаются так яростно, что говорить об успехах Красной армии покамест рано. Впрочем, мое «назначении» на условную должность польского «первочекиста» состоялось еще раньше. Кто знает, когда в голове товарища Ленина созрел план советизации Польши?

– Может, лучше выпустить первые знаки к трехлетию образования ВЧК? – осторожно предложил я и пояснил. – У нас будет привязка к конкретной дате, а не к условной.

Дзержинский только неопределенно мотнул бородкой. Встал, уложил в опустевшую миску кружку и отправился сдавать грязную посуду, подавая пример нерадивым сотрудникам, норовившим оставить ее на столе. Надо бы предложение внести – расположить в нашей столовой лозунг, типа «Помоги товарищ нам, убери посуду сам!» или «Поел – убирай сам!».

Мы с Татьяной последовали примеру Дзержинского. Когда выходили, наткнулись на Артузова. Артур понюхал запахи столовой и грустно протянул:

– Опять рис. Фу… – Я хотел предложить, чтобы Артур Христианович угостил кашей бедную девушку – пожалуй, в нее и третья порция влезет, но тот вздохнул: – Терпеть не могу рисовую кашу, но придется давиться. – Посмотрев на меня, Артузов сказал: – Мне утром из Коминтерна звонили, тобой интересовались.

Артур, славный парень, не сказал, кто именно интересовался, но я догадался сам. Неужели Наталья вернулась? Танюшка – девчонка славная, с ней можно в огонь, в воду, да и в постель, уж извините за откровение, но все-таки это не то. Татьяна, пусть и моложе, но это не Наталья Андреевна. А если читатель обзовет меня геронтофилом, переживу. Переживал и не такие глупости.

Глава 2. О журналистах и журналистике

Моя бы воля, понесся бы аки лось в Коминтерн, но сначала нужно проводить до бронепоезда Татьяну. Все-таки не очень прилично бросать девушку прямо на Лубянке.

Наверное, пока шли до Каланчевской площади, я невольно ускорял шаг, потому что Татьяна время от времени фыркала и просила идти потише.

Мой поезд слегка увеличился в размерах. Кроме пяти бронированных вагонов к нему прицепили еще три. Видимо, товарищ Артузов поедет на фронт не один, а с силовым сопровождением. Откуда-то с хвоста слышался загибистый флотский мат красного командира Карбунки. Не иначе, революционный матрос наводит порядок. Вообще, из всех моих архангельских орлов известие, что мы отправляемся на фронт, порадовало лишь двоих – Карбунку и Потылицына, а остальные либо выразили равнодушие, либо даже недовольство. Не вслух, разумеется, но физиономии стали кислыми. Как ни странно, (а может – наоборот, нормальная реакция?), явное недовольство выразил лишь товарищ Исаков. Буркнув – мол, опять воевать, Александр Петрович сверкнул очками и отвернулся. Подозреваю, что бывшему штабс-капитану хотелось выругаться, но постеснялся из-за своей природной интеллигентности.

А вот

Карбунка с Потылицыным, скорее всего, не навоевались. Бывший матрос с удовольствием вспоминал, как он под градом английских и французских гранат гонял по железке «Павлина Виноградова», обстреливая из пулеметов белогвардейские цепи. Про град мореман явно преувеличивал, про цепи – тем более. В худшем случае, его бронепоезд, нынче сражающийся с поляками, мог заполучить одну-две бомбы, не больше, а такой дурости, как атаковать бронепоезд пехотными цепями, военачальники Северного правительства себе не позволили. Это только мои бывшие коллеги по работе в Череповецкой чека хвастают, как они в густом лесу ходили в штыковые атаки [1] . А Вадим Сергеевич Потылицын, «рыцарь плаща и кинжала», не может жить, не ввязавшись в какую-нибудь авантюру, а иначе сидел бы себе тихонечко в Норвегии или в Финляндии, ловил форель, а не вернулся бы в Россию искать себе приключений на важное место.

1

Наседкин Л.С. Воспоминания. Машинопись. Место хранения – архив ЧерМО.

У входа в вагон с довольно высокими ступенями я остановился, задумавшись – а как следует поступать по правилам хорошего тона? Вроде, положено пропускать женщину вперед, но здесь довольно приличная высота, и возникнет весьма скользкий момент. Нет, насколько помню, из правил есть исключения – мужчина первым должен выходить из лифта, чтобы помочь даме, и из машины. А вот ручку Татьяне Михайловне целовать не стану. Во-первых, она еще девушка (пусть и формально), во-вторых, моя подчиненная, а в-третьих, лобзанье руки у женщины – есть буржуазные предрассудки.

Между тем Татьяна хмыкнула, оглядела меня с головы до ног и заявила:

– Вам бы, товарищ Аксенов, костюм следовало вначале погладить, а уже потом на свидание торопиться.

– Почему на свидание? – возмутился я. Возможно, чуть-чуть ненатурально, потому что Татьяна пропустила мой возглас мимо ушей и задала новый вопрос.

– А правда, что вашей даме сорок лет, и она дочь графа Комаровского?

Мне бы сказать, что это не так, и что собираюсь в Коминтерн по сугубо важным и служебным делам, но этой девушке я отчего-то соврать не смог. Правда предварительно огляделся по сторонам – не слышит ли кто? Узрев в тамбуре караульного, махнул ему рукой – мол, сгинь с глаз моих, а потом собрался с духом.

– Правда, – согласился я, но уточнил. – Только лет ей не сорок, а тридцать семь. Но ее папа уже не граф, а эмигрант.

– П-а-а-думаешь! – протянула Татьяна. – Мой предок штурманом у самого Петра Великого служил и вместе с государем шведские фрегаты на Неве брал! Вот.

– Танюш, а мои предки вообще крестьяне, и мне все равно, кем они были, – сообщил я.

– Крепостными? – поинтересовалась Татьяна.

Вот уж чего не знаю, того не знаю. В Череповецкой уезде встречались и крепостные крестьяне, и монастырские, и государственные. А деревня Аксеново, откуда родом мой Вовка? Я только пожал плечами.

– Знаю только, что они из староверов. Да и какая разница? Вон, у адмирала Макарова дед точно крепостным был.

– Вице-адмирала, – механически поправила меня девушка.

Вот что значит дочь кавторанга. А начни разговор, выяснится, что ее папенька вместе с Макаровым служил и на «Петропавловска» чудом уцелел.

– Ладно, Владимир Иванович, – насмешливо посмотрела на меня Татьяна Михайловна. – Вижу, вы с ноги на ногу переминаетесь, словно куда-то спешите. (Я догадался, что Таня хотела сказать «в гальюн», но не сказала. А ведь с нее бы сталось!) Отправляйтесь-ка на свидание к свой графине, а я вас пока подожду.