Польская линия
Шрифт:
– В каком смысле, подожду? – не понял я.
– В том смысле, что вы решить должны: с ней остаетесь или со мной, вот и все.
Ну ни хрена себе! Мне уже и условия ставят. А я-то дурак решил, что у нас свободные отношения. Ага, как же.
– Сколько вам времени понадобится? Месяца хватит? Или два?
Я обалдело хлопал глазами, пытаясь понять – всерьез это она или шутит? Но похоже, что не шутила.
– Ладно, даю вам три месяца, – махнула рукой Татьяна, словно купец, решивший-таки заключить сделку. – Три месяца подожду, а там решайте –
Не дожидаясь, чтобы кавалер поднялся наверх и предложил руку, Татьяна слегка придержала подол, а потом взлетела по лестнице вверх с ловкостью бывалого матроса.
От Каланчевской площади до Моховой, где на углу почти напротив Александровского сада обитал Коминтерн, пешим ходом около часа. Стало быть, у меня хватит времени, чтобы осмыслить ультиматум, предъявленный Татьяной, но разговор с дочкой кавторанга вылетел из головы минут через пять. Ладно, не через пять, через десять. И думал не о последствиях – пристрелит она меня из своего револьвера сорок четвертого калибра или сама пустится во все тяжкие – так это уж, как пойдет. Больше интересовало – откуда она узнала про дочь графа Комаровского и про ее возраст? Впрочем, я из этого секрета не делал, а источником информации могла стать Анька Спешилова, узнавшая о моих сердечных переживаниях от мужа. Да и сама Анна могла видеть нас вместе. Москва, в сущности, одна большая деревня даже в двадцатом году двадцать первого века, а что говорить о двадцатом?
Но остальное время думал о предстоящей встрече с Наташей и о том, как же я нехорошо поступил, изменив своей любимой женщине. Утешал себя тем, что мы с ней пока не муж с женой, а вот если бы были официально женаты (хоть в ЗАГСЕ, а хоть в храме), тут уж другое дело. М-да, а я сам-то в это верю? Пожалуй, не очень. Мало быть мужем и женой, надо и видеться почаще.
Тем временем, ноги привели меня к зданию Коминтерна. Уже не в первый раз подумал, что выбор места здесь не самый удачный – все иностранные коммунисты, входившие внутрь, на виду.
У ворот Александровского сада расположился какой-то пожилой книжник, разложивший на опрятной рогоже старые книги. Как я не спешил, но пройти мимо не смог. Так. Ключевский, Карамзин, Устрялов. Несколько сборников Баратынского и Фета и два тома из собрания сочинений Пушкина. Эх, когда же у меня будет постоянное место жительства, где можно устроить библиотеку? Но на одном из трудов Карамзина я узрел интересную брошюрку. Батюшки-святы! Так это же первоиздание «Пригожая повариха» Михаила Чулкова. Едва ли не первое эротическое издание в России. Места много не займет, а книжечка редкая.
Но только я уцепил приглянувшуюся книгу, как меня попытался отпихнуть в сторону какой-то усатый толстомордый дядька со слегка выпученными глазами, от которого изрядно попахивало самогонкой и несвежими портянками.
– Ну-ка парнек, дай сюды! – потребовал дядька, протянув руку за книгой.
– С какой стати? – хмыкнул я, поворачиваясь к книжнику.
– Сюда подай, я кому сказал!
Я
– Товарищ, эту книгу я первый взял, значит, она моя, – сообщил я.
Если честно, то будь гражданин повежливее, я уступил бы ему книгу. Похоже, он из породы библиофилов. Но коли хамит, то шиш ему, а не «Пригожая повариха».
– Ну ладно… – злобно прошипел дядька.
Я уж было подумал, что гражданин сейчас ринется в драку, но тот лишь злобно зыркнул на меня выпученными глазами и куда-то побежал.
С книжником мы сторговались на двухстах рублях. Подозреваю, что дед хотел бы получить больше, но после случившегося инцидента старичок заторопился и принялся собирать книги.
Я еще не успел отойти, как меня окликнули:
– Гражданин, стоять!
Ко мне приближался толстомордый библиофил, а с ним два милиционера с винтовками. Повернувшись к стражам правопорядка, я улыбнулся:
– Слушаю вас внимательно.
– Ваши документы, гражданин, – строго потребовал от меня один из милиционеров, а толстомордый, радостно улыбался, потирая ладошки.
– А вас не учили, что вначале нужно представляться самим?
– Гражданин, ваши документы, – упрямо твердил милиционер.
Вполне возможно, что в стране, где каждый второй одет в военную форму, гражданин в штатском не производил должного впечатления. Потому я не стал пререкаться, а просто вытащил из внутреннего кармана удостоверение. Раскрыв, продемонстрировал его сотрудникам милиции.
Как всегда, произошла мгновенная метаморфоза. Вот только что это были важные и строгие служители закона, а теперь напоминали шкодливых школьников.
– Товарищ особоуполномоченный, прощения просим, – сразу же заюлили сотрудники. – Не признали вас без формы-то.
Хотел провести содержательную беседу, но вспомнив, что в ближайшее время у меня есть более важная вещь, нежели воспитание нерадивых милиционеров, сказал:
– В следующий раз отправлю вас под арест. А теперь – шагом марш отсюда!
Милиционеры, довольные, что их отпустили, быстро ушли, но толстомордый сдаваться не собирался.
– А мне плевать, что ты особый и уполномоченный. Да ты знаешь, кто я такой? – выкатил рачьи глаза незнакомец. – Да я самый великий поэт Советской России! Да я с самим Троцким водку хлебал, а у товарища Бухарина чай пил. Да ты знаешь, что я с тобой могу сделать?
Самое интересное, что я понял, кто стоит передо мной. Свернув в трубочку книжку и спрятав ее в карман, ухватил толстомордого за плечо, развернул его лицом к Итальянскому гроту, доверительно прошептал прямо в ухо:
– Клоун ты из погорелого цирка, а не поэт. – Толстомордый попытался дернуться, пришлось немножко сжать пальцы, и он притих. – Я тебе сейчас пинков надаю, и никто тебя не спасет – ни Троцкий, ни Бухарин. А когда узнают, что поэта Всея Руси отпинали, смеяться станут, и все.