Полтава
Шрифт:
На берегу Головин приказал отдохнуть. Солдаты так и припали к земле. Бригадир подозвал Петруся. Сухощавое лицо командира скрывала тень от высокой шапки, да глаза его и в тени отсвечивали тревогой. Ведь провести в Полтаву помощь поручил сам Меншиков.
— Не подведёте, казаки?
— Пан, — опередил Петруся Охрим. — Мы не раз пробирались!
— Может случиться всякое, — перебил бригадир и махнул рукой. Идите, мол, отдохните. Сам же чего-то дожидался, всматриваясь в молочно-серую завесу. Сонные крупные птицы, потревоженные присутствием людей, с криками падали в густые загадочные заросли.
Петрусь присел на остывший белый песок. Солдаты неподалёку выливали из сапог воду. Звуков не слышалось. Только виднелись синеватые серебристые дуги.
Петрусь имел от Дениса задание дойти с отрядом до валов и сразу же возвращаться. Что говорить, хотелось побыть рядом с защитниками города. Однако у Дениса из бывшей сотни, оставленной при царском войске полковником Галаганом, когда он сам отправлялся с прочими казаками в город Чигирин, чтобы придержать там ненадёжных запорожцев, теперь уцелело, ну, может, с десяток человек, остальные — все люди новые.
Выплеснув из сапог воду, Петрусь примостился под ольховым кустом так, чтобы видеть бригадира Головина. Никто, кажется, не чувствовал страха, хоть опасность подстерегала на каждом шагу. Набежали мысли о матери в лесу, о Гале, о старом деде Свириде, малом Мишке, а потом мысли переметнулись на брата Марка — давно нет новостей. Много сечевиков-гордиенковцев стоит против Полтавы. Но нет там Марка. Да и запорожцы те — пьяные приблудники...
Дождётся ли Галя своего суженого...
Петрусь вздохнул. Дорого заплатил бы человек, лишь бы заглянуть в свою будущую жизнь. Иногда она видится: ты возле красок, работа... А тут маленький мальчишка вымалёвывает кистью цветное пятно, и рядом улыбается Галя... Казак встрепенулся, и в то же мгновение где-то далеко раздались выстрелы. Шведов уже тревожили казаки Дениса. Всё делалось так, как задумано.
Бригадир Головин вскочил на длинные тонкие ноги:
— С Богом!
Охрим и Микита уже готовы. Нет у них ноши, а в руках — длинные жерди, чтобы измерять глубину реки.
Отряд без помех добрался почти до самой крепости. Солдаты пробирались между кустами и деревьями, во тьме натыкались на кучи земли — это уже возле шведских окопов, вырытых запорожцами. Солдаты ругали и шведов, и запорожцев. Некоторые сваливались в ямы, но их ловко оттуда выуживали.
Снизу валы казались ещё выше и неприступней. Где-то за крепостью круто загибалось ночное небо со светлыми полосами, с мигающими влажными звёздами, между которыми плыли лёгкие облачка, иногда их закрывая, но они просвечивали даже сквозь облачка и сквозь молочный туман.
Ни одного шведа пока что не встретил отряд. Наверное, враги опасались, не возникнет ли перепалка поблизости от их лагеря. Возле костров зашевелились огромные тени. А там, где разразилась стрельба, вспыхнуло зарево. Уже всё вокруг окуталось дрожащей пеленою, каждое дерево, каждый кустик, кучка земли. Звёзды в небе поблекли. В лагере дробились и пропадали тени, будто исчезали и сами костры.
За окопами раздались команды. Петрусь, как и весь отряд Головина, оказался на открытом месте. Головин прокричал непонятное слово, знать, шведское, и поскольку повсюду в том направлении зарева продвигались длинные колонны, то шведы ничего подозрительного не усмотрели в ещё одной торопливой колонне, которая, не таясь, спешила в том же направлении.
— Вперёд! — передал Головин новую команду, сообразив, что к чему.
В спешке враги не обратили внимания и на зелёную ракету, скользнувшую по ночному небу за их спинами. Ракету выпустили в голове колонны, уже приближающейся к крепостным воротам. В садах возле крепости залаяли одичавшие собаки. После условного свиста и света ракеты заскрипели брёвна ворот, над ними зашевелились тени.
Головин указал рукою на овраг, о котором говорил с Петрусем (Охрим и Микита сдавили на прощание товарищу плечо, они оба пока что оставались в крепости), да неожиданно из того оврага, куда уже собирался было рвануть Петрусь, ударил ружейный
— Назад! — закричал Головин, а солдатам скомандовал: — Бегом!
Шведы наконец оценили свою неосмотрительность. От наседающих на хвост колонны врагов отбивались предназначенные для того солдаты. Огонь из оврага был плотен и разителен. Кое-кто не уберёгся, некоторых солдат понесли на руках их товарищи.
Денису стало известно, что солдаты во главе с Головиным вошли в крепость, однако он не знал, куда девался Петрусь: тоже прошёл за крепостные валы или же его захватили в плен, когда торопился к условленному месту, где ждали казаки?
Денис той ночью несколько раз оставлял условленное место, йотом снова возвращался, надеясь, что брат отыщется. Страшно было думать о беде, ещё страшнее — о матери, которую сведёт в могилу горькая весть.
Уже поднялось утро, и казаки силой забрали с собою своего сотника. Шведы завидели всадников в утреннем тумане, бросились в погоню на своих хорошо отдохнувших конях, наверное, и настигли бы, да казаков спасли русские пушкари — картечь отрезала преследователей.
Денису ещё не раз удалось побывать на уговорённом месте. Он искал брата в кустах, полагал — тот ранен, на войне по-всякому случается, но каждый раз возвращался на свой берег ни с чем. Правда, вскоре узнал, что из утраченного и снова отбитого у врага Крестовоздвиженского монастыря в осаждённую Полтаву пушкари перебрасывают полые ядра. В ядрах — письма. Так же поступают и полтавцы. Можно было бы узнать, есть ли в крепости Петрусь, — но таким способом переписывается с комендантом Полтавы сам Меншиков. Будет ли князь сушить себе голову судьбою простого казака?
Однако Денис не терял надежды. Пусть уж про Марка ничего нельзя узнать, зато младший брат где-то недалеко.
11
Царь вроде бы и не торопился к своему сухопутному войску, и работа, продолжавшаяся день и ночь на воронежских верфях под его надзором, давала результаты.
Десять боевых кораблей с высокими просмолёнными боками в сопровождении многих судёнышек и челнов спускались вскоре по чёрной весенней воде от Азова к Троицкому городку. Закрытый белым морским туманом, из которого проглядывали лишь стены красных солдатских казарм, обведённых незаметными издали валами, городок трижды приветствовал корабли гулкой пушечной стрельбой, при каждом залпе всё плотнее окутываясь густым чёрным дымом. Корабли под раздутыми парусами продвигались послушно. Обученные за зиму экипажи, одетые в приятную царскому глазу морскую одежду, умело исполняли приказы усатых и краснолицых чужеземцев в тёплых шерстяных шапках. Пушкари стреляли прицельно. Молодые дворянские сынки, как только наступали сумерки, припадали к приборам, соображая что-то по звёздам. На границах с Портой появился флот.
Посол турецкого визиря Кападжи-паша, сам в белой чалме и в такого же цвета длинной одежде, завидел корабли уже на жёлтых морских волнах. Великий визирь Чорлолу-Али-паша слал запросы, не забыт ли русскими соседями мир, на страже которого теперь стоит сам Аллах?
От турецкой посудины под широкими и низкими полосатыми ветрилами, бросившей якоря напротив жёлтого песчаного берега, посла доставили на царский флагманский корабль в длинной лодке, гонимой тощими, словно голодранцы, многочисленными гребцами. Царь слушал турка стоя на палубе. В его глазах отражался пушечный блеск в деревянных жёлтых оснастках и сверкали белые ветрила. Он думал, что не так уж страшны тайные намерения короля Карла. О константинопольских же страхах пишет посол Пётр Андреевич Толстой. Там уже готовят корабли и пушки. Получается, предпринято именно то, что и следовало предпринять. Царь внимательно следил за всеми интригами в Константинополе, засыпая — через Макарова — своего посла бесчисленными вопросами. Толстой обо всём расписывает, и Макаров, сидя при царе и в Воронеже, и на кораблях, тщательно выуживает из бумаг каждый пустяк.